Валерий Куклин

КЕСЕЛ

 

Мальчишкою довелось мне быть гостем у одного чабана, кочующего по летним муюнкумским пастбищам. Большинство колхозных отар отправлялись в горы на лето, а его овцы оставались в песках, хотя и не далеко от реки. Ибо были в его стаде какие-то особые - старых казахских пород овцы - не нынешние тонкорунные мутанты. Мясо коев дяди Куттыбека особо ценили областные начальники, для которых и пас он скот невдалеке от реки Чу на полянках с мелкорослой травой между барханами. За хлебом и вином ездил в село Кок-Терек, а все остальное время жил в юрте в пустыне.

В первый день взрослые беседовали о своих делах, ждали ночи, чтобы поесть бесбармака, пили теплую водку, чай, а я с сыновьями чабана Маратом и Альжаном, поев лепешек с самодельным маслом, знакомился с бытом кочевников.

Устал так, что уснул возле юрты, то есть проспал и бесбармак, и весь той, шедший едва ли не до рассвета, а утром, закусив разогретыми остатками ночного пира, отправился с Маратом и Альжаном пасти овец.

Но дело это, признаюсь, мне быстро наскучило.. Мальчишки все время клевали носами и, выгнав овец на особо красивую полянку, улеглись на тенистом склоне бархана, захрапели.

Вернулся к юрте, а там - новость: сломался дизельный мотор, с помощью которого из колодца качают питьевую воду. Мужчины в полном составе решили отправиться на УАЗике в Кок-Терек. Мне, конечно, делать там было нечего.

Тетя Айсулу, жена дядя Колдарбека, поручила мне до приезда мужчин набрать воду из колодца в расставленные длинной шеренгой бетонные корыта, чтобы овцам по возвращению с пастбища было что пить.

- По реке нынче всякую гадость спускают, - объяснила она. - Это раньше Чу была чистая, из нее даже люди пили. А сейчас в нее и с полей химию всякую сбрасывают, и скот креозотом моют. А у нас овцы элитные, им нужна вода чистая. А мужики в Кок-Тереке могут и застрять. Им-то что: им бы только на свободу вырваться. Мой сто рублей взял. Пока не пропьет - не вернется.

Целый день я тягал из колодца полные воды ведра и выливал в корыта..

Вечером пришла отара - и овцы в десять минут выхлестали всю воду. Поблеяли недовольно, что не напились, и послушно побрели в загон.

Тетя Айсулу поругалась, а потом велела сыновьям сесть на лошадей и отправиться в Кок-Терек за отцом и гостями.

- И смотрите: чтобы запчасти не забыли! - крикнула Марату с Альжаном в спины.

Мы остались с тетей Айсулу вдвоем. Потому что обеих ее дочерей дядя Куттыбек взял с собой в Кок-Терек - в гости к бабушке. Хозяйка проверила как хорошо закрыты овцы в загоне, бросила поесть собакам и велела мне идти в юрту.

Там оказался накрытый достархан. Кипел самовар, стояли миски с баурсаками и сосательными конфетами, ползали сотни мух по клеенке и тряпице, прикрывающей угадываемую под ней еду.

Аппетита не было. После целого дня однообразной работы в одиночку хотелось общества, разговоров. В юрте было душно из-за того, что днем не поднимали пологов (мужчины уехали, а тете Айсулу было некогда), непривычно пахло кумысом, кошмой и еще чем-то кислым.

Я вышел на воздух и направился к овечьему загону: аккуратному невысокому бетонному забору, сооруженному вкруг, с настоящей железной дверцей, запирающейся на замок. На всю пустыню такое сооружение было одно, потому разговоров о нем было больше, чем о сотнях зимовьев и кошар, раскинутых от Чу до Таласа и Сары-су. Там даже был маленький навес для больных овец, которых не гоняли со здоровыми на пастбище. Словом, разговоров о загоне было много, а я так за двое суток и не успел его как следует разглядеть.

Но полпути между загоном и юртой взгляду моему предстала нелепо огромная, словно увеличенная оптикой, ящерица. Разделяло нас метров тридцать, но и с такого расстояния животное выглядело громадным. Я не определял на глаз длину ее тела, не попытался даже перевести размеры ее на язык цифр, я был просто поражен величиной этого существа.

Солнце опускалось за бархан, и на фоне ярко-красного круга вырисовывался контур сказочного зверя сродни драконам и еще каким-то полузабытым героям древнего фольклора. Ящер был словно облит розовой краской, и лишь кое-где поперек туловища выступали темные полосы. Из плотно сомкнутой пасти то и дело выстреливал и тут же исчезал язык.

Любуясь зверем и одновременно побаиваясь его, я медленным шагом направился к нему.

Ящер медленно повернул голову в мою сторону и несколько раз выстрелил тонким раздвоенным, как у змеи, языком. По всему было ясно, что мое присутствие ему не по нраву.

Я продолжил медленное свое наступление на ящера…

Было мне лет десять тогда, я не боялся ящериц, желал лишь знать: не отрывается хвост у такой вот большой - и только. Но чем ближе я подходил к чудовищу, тем короче делался мой шаг, тем сильнее замирало сердце. Ящер вдруг прямо на моих глазах стал еще больше - едва ли не в полтора раза увеличился в размерах, зашипел и с силой ударил длинным и мощным хвостом своим по песку.

Я тотчас остановился. Теперь было видно, что цвета он не розового, а серого, полосы на нем темно-коричневые. Ящер открыл рот, показывая мне свои острые, как у акулы, белоснежные, как у актрис Голливуда, зубы, и с силой выдохнул воздух в мою сторону..

Звук шипения был громким и, признаюсь, страшноватым. Запах - гнилостным.

- Эй, бала! Бала! - раздался со спины голос тети Айсулу. - Отыр, бала! Кесел!  

От неожиданности и от страха, сделал шаг я не назад, а вперед.

Ящер резко развернулся, вильнул хвостом и помчался враскоряк прочь.

А женщина продолжала кричать:

- Кайтып кель! Кесел!

«Опять про кисель, - подумал я. - Казахи же не пьют кисель. Чего она кричит?» - и обернулся к тете Айсулу.

- Бергель! - крикнула она и призывно замахала руками.

Пришлось возвращаться к юрте.

Из сбивчивых русско-казахских слов тети Айсулу я понял, что видел животное, приносящее в дом несчастья и болезни. Она сказала, что всякий человек, встретивший гигантскую ящерицу, заболевает сам и приносит в дом беду. И имя оттого у этой ящерицы «кесел», что в переводе на русский означает «болезнь».

Женщиной она была крутой, решения принимала сразу и бесповоротно:

- Будешь спать не в юрте, бала. А завтра уедешь..  

Мне и самому было уже скучно здесь, я и сам хотел домой, но было обидно слышать такие слова, потому я спросил:

- Почему?

- Тебе жить здесь нельзя, - сказала она печальным голосом и кончиком платка стерла выступившую на глаз слезу. - К тебе приходил кесел. Заболеешь ты - заболеет моя семья. Мои дети. Ты должен уехать, бала. Извини.

Как ни юн был я, как ни возмущен был суеверностью этой в общем-то не старухи, как ни хотелось мне завтра с дядей Куттыбеком съездить в глубь песков и посмотреть, как он охотится там на джейранов, но я прикусил язык и согласился:

- Да, тетя Айсулу, я буду спать не в юрте. А завтра уеду домой.

 

Прошли годы. Окончил я школу и поехал в Казань поступать в университет. Там оказался соседом моим по комнате в общежитии такой же, как я, недавний школьник из Туркмении Науруз Атдаев. Он привез с собой множество фотографий родственников, которые показывал намё рассказывая о каждом много и с уважением. На одной из фотографий людей не было, но я вдруг увидел смутно знакомые мне следы на волнистом песке: широкую борозду и ряд отпечатков когтистых лап вдоль нее.

- Кто это? - спросил я, показывая на это фото.

- Это? - ответил он. - Варан.

Я уже знал к тому времени, что в десятилетнем возрасте встречался именно с этим существом. Потому спросил:

- Зачем ты носишь его с собой?

- Так ведь это ж варан! - повторил он с основательной гордостью  в голосе. - Я его встретил. И вот он - со мной в Казани.

- Ну, и я встречал, - сказал я, пожав плечами. - Только он у нас в Казахстане кесел называется.

- Почему кисель? - не понял Науруз.

- Потому что болезнь, - объяснил я. - По-казахски слово кесел означает болезнь.

- По-туркменски тоже, - согласился он. - Только почему ты варана называешь кесел? 

И тогда я рассказал ему вышеприведенную историю.

Науруз долго смеялся, а потом объяснился:

- Вот говорят: народная мудрость. То борются с ней, то превозносят до небес. А на деле вон как бывает: твой кесел у нас в Туркмении почитается животным священным. Говорят, что встреча с вараном приносит счастье и удачу. Я и фотографию эту с собой в Казань привез, чтобы она была мне, как талисман. И верю: я поступлю у университет.

А ведь и вправду поступил.