Валерий Куклин
ВЕЛИКАЯ СМУТА – ВОЙНА ГРАЖДАНСКАЯ ИЛИ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ?
(историко-аналитические очерки)
Содержание:
1. О проблемах хронологии «Смутного времени»
2. «Великая Смута» глазами Патриарха Филарета?
3. Метаморфозы «Великой Смуты»
4. «Велика Смута» в начале новой династии
5. Главные действующие лица «Великой Смуты»
6. Козьма Захарович Минин-Сухорук, князь Дмитрий Михайлович Пожарский и другие истинные герои «Великой Смуты»
7. Характеристики хроник, документов, летописей и литературных произведений, посвящённых «Великой Смуте»
8. Несколько суждений, касаемых причин смерти истинного царевича Дмитрия, случившейся 15 мая 1591 года в Угличе, послужившей толчком для начала «Великой Русской Смуты 1605-1618 гг»,
Приложения
Ю. Лотман. ««О ТЕОРРИИ ФОМЕНКО. К статье М. М. Постникова и А. Т. Фоменко, опубликованной в Уч. зап. Тартуского ун-та. Труды по знаковым системам. XV»»
В. Куклин О ЗЛОНАМЕРЕННОМ ХИТРОУМИИ. Несколько замечаний о книге В. Носовского и В. Фоменко “Русь и Рим. Правильно ли мы понимаем историю, том 2”.
1
Судьбе было угодно уготовить мне более чем тридцатилетнее изучение источников и архивных материалов, касающихся самого, пожалуй, таинственного события в истории России, известного широкой публике, как «Смутное время». Достаточно задуматься, например, над тем, что различные источники и различные авторы называют совершенно разные даты начала оной смуты и окончание ее, чтобы согласиться с этим суждением. Да и сам термин означает прелюдию «бунташному веку», о чём поведём мы разговор попозже, а пока все-таки остановимся на начале и конце осмысляемого здесь периода.
Польские и украинские историки признают началом «Русской смуты» момент перехода с помощью украинских лодочников войском первого Самозванца реки Днепр под Киевом (26 октября 1604 года). Хотя некоторые из них и вовсе называют датой начала смуты либо осень 1603 года, когда некое лицо в Брагине призналось польскому православному князю А. Вишневецкому, что оное является наследным царевичем московским Димитрием, либо 15 марта 1604 года, когда лицо это было официально принято королем Польши Сигизмундом Третьим Вазой и признано претендентом на русский престол.
Чешские историки почитают началом Русской смуты 7 мая 1605 года, когда казачьим войском в пятьсот сабель было наголову разгромлено пятидесятитысячное русское войско под городом Кромами. В Скандинавских странах и в Германии историки вообще признают началом Гражданской войны в России начала 17 века день убийства первого Лжедмитрия сторонниками Василия Шуйского 1 мая 1606 года. В самой же России дата эта в трудах именитых ученых наших Татищева, Карамзина, Ключевского, Соловьева, Костомарова, Платонова, Зимина и других варьируется от 1600 до 1605 года – в зависимости от их собственных пристрастий, а то и сиюминутной политической коньюктуры.
Учёные же монахи Ватикана, в свою очередь, считают, что тот период времени, что на Руси зовется «Великой смутой» со времён соправления землей Русской патриархом Филаретом и Михаилом Федоровичем Романовыми, является лишь эпизодом в многовековой истории экспансии католицизма на Восток, имеющим чёткие границы в виде Брестской унии, подписанной в октябре 1596 года, и Деулинским перемирием, подписанном уже 1 (или 11 нового стиля) декабря 1618 года. Они также уверены, что согласия на независимость Руси не подписала бы великая тогда держава Речь Посполита с заштатной Московией в 1618 году даже по требованию Ватикана, не случись в Чехии событий, послуживших началом Тридцатилетней войны в Западной Европе и отвлечением Рима на борьбу с набирающим политическую и финансовую силу протестантизмом. Ибо с тех пор территория Речи Посполитой являла собой бесконечное поле боя между католиками и протестантами Западной Европы, потребляющим все людские и материальные ресурсы страны. То есть не до Руси было полякам после Деулинского перемирия, оттого-то, по мнению официального Рима, и кончилась Великая смута на Руси.
Попробуем же и мы разобраться в этой проблеме хотя бы для определения даты начала Русской (Великой) Смуты, а также и даты ее окончания, которая тоже весьма туманна. Ибо вышеперечисленные русские историки и последователи ими основанных исторических школ признают оное тоже разным. Для одних Великая смута окончилась сразу же с провозглашением Михаила Федоровича Романова на Московском Престоле 21 февраля 1613 года либо венчанием его на царство 11 июля 1613 года, для других – захватом остатков войска И. Заруцкого на реке Урал весной 1614 года, для третьих – казнью бывшего в течение полутора лет Правителем земли Русской и фактического руководителя первого русского ополчения, выступившего против поляков, И. Заруцкого вместе с пятилетним сыном второго Самозванца Иванкой в Москве в июле 1614 года.
Практически трудно сейчас найти в России историков, придерживающихся мнения, что и с этими кровавыми, но политически необходимыми, разрешениями стоящих перед страной и перед новой династией вопросов первый царь Романов вовсе не прекратил одним мановением руки смуту в державе. Новорусские историки почему-то уверены, что походы (1614-1618 годов) ранее провозглашенного русскими боярами царем московским польского королевича Владислава на Русь – события малозначащие, а отказ сына польского короля от притязаний на Московский Престол в 1618 году и вовсе не принимался никогда русской исторической наукой событием, достойным особого внимания.
В то время, как в той же Польше по сию пору тема эта в дискуссиях историков и публицистов является животрепещущей. Даже писатель-фантаст С. Лем уделил ей серьезное внимание в одном из своих обширных интервью по истории польского народа для Австрийского телевидения. При этом всеми польскими историками всегда утверждается, что именно историки России, желая сфальсифицировать прошлое своей страны в угоду всякий раз новым, то и дело меняющим политическую окраску правительственным режимам, всякий раз намеренно уводят в сторону сознание масс, отсекая для осмысления и изучения общественностью наиболее важные для улучшения взаимоотношений русского и польского народов исторические периоды. Однако, сами поляки со словом «смута» применительно к событиям, определившим характер польской интервенции начала 17 века, согласны, не уподобляются шведам, признающим оные события Гражданской войной на территории Московского государства. Всё вместе это и ставит перед нами задачу определиться с самим термином «Великая смута» хотя бы для того, чтобы разобраться в сути оной.
2
Термин «смута» относительно событий, первыми всколыхнувших территорию нынешней Курской области осенью-зимой 1604-1605 гг, был впервые произнесён задолго до свершения их - в самом начале правления Бориса Годунова (1598-1605гг), и являл собой предсказание безымянной московской пророчицы-кликуши о грядущих бедах для Руси в связи с восхождением на трон лица не совсем русской национальности (по народной легенде, царь Борис не то на одну шестьдесят четвертую часть, не то на одну сто двадцать восьмую по крови был татарином, потомком легендарного чингизида Чета). Да и слово «смута» имело в 16 веке несколько иной смысл, нежели воспринимается нами сейчас: оно являло собой в семантической основе своей определение смущения умов народных масс. Смуты случались на Руси в период Средневековья и в начале Нового времени в тех или иных регионах страны регулярно, всегда по вине тех или иных воевод и в связи с чрезмерными злоупотреблении представителями местной администрации данной им Великим князем либо царем властью на территориях, отданных им «в кормление», то есть попросту – ввиду коррумпированности общества. В дни таких смут после шума, криков, избиений, а то и «сбрасывания с раската» явных в сознании народа чиновников-злодеев и лиходеев, сами возмутители спокойствия либо успокаивались увещеваниями, либо усмирялись стрелецкими войсками – и смута кончалась.
Куда опасней для властей и затратней для царской казны было усмирять бунты и гили, которые являли собой волну стихийно вспыхнувшего гнева угнетенных масс, волну слепую и беспощадную, несущую множество смертей и разрушений, ведущих к уничтожению коммуникационных систем, основных фондов государства, к нарушению размеренной работы администрации, прекращающую сбор дани и налогов с мятежных регионов и отправки оных в метрополию. Разрушение экономической стабильности страны могло в те времена привести и к потере русским народом собственной государственности. Усмирение гилей и бунтов силой с использованием всех средств устрашения, вплоть до самых мучительных, прилюдно производимых казней, было насущной необходимостью великокняжеской и царской власти не только для спасения своего началия, но и для сохранения всей нации. Ибо развал государственности неминуемо ведет к внешней агрессии, к порабощению титульной нации, к геноциду и к заселению территории проживания народа другими нациями.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Наглядный пример: сокращение популяции русской нации в связи с перестройкой и стремительное заселение территории его естественного проживания лицами азиатских и кавказских национальностей).
Появление на границах нынешней Украины с нынешней Россией Лжедмитрия с наёмным войском, состоящим из поляков и чехов, 26 октября 1604 года, который принято было называть началом Великой смуты самими современниками оной, а главное – Государем всея Руси Борисом Годуновым и его ближайшим окружением, вплоть до Главы Тайного Приказа (аналога нынешних КГБ-ФСБ) Семена Никитича Годунова – не было воспринято особой бедой и напастью, и не называлось покуда даже «смутой». Ибо разбойников, бандитов, желающих пограбить под теми или иными лозунгами порубежные земли Руси, было в те годы предостаточно, воздействия на умы толпы они не оказывали, то есть никого не смущали. Да и земли Киевщины в тот год еще не принадлежали русской короне, а примкнут к Московии лишь более, чем полвека спустя. Тогда они принадлежали вассалу польского короля князю К. Острожскому, а появление там армии, ведомой холопом магната А. Вишневецкого, назвавшего себя московским царевичем Димитрием, рассматривалось с точки зрения законов того времени, всего лишь хитроумием пана Адама в вечной его конкурентной борьбе с паном Константином с намерением оттяпать кусочек княжеских угодий. То есть говорить об октябре 1604 года, как о моменте первой агрессии поляков на Русь, как предлагали советские историки, или как о начале Великой смуты, как предлагал Н. Костомаров, не следует. По крайней мере, до тех пор, пока наемники Лжедмитрия Первого не вступили на земли русской части Северщины в декабре 1604 года, агрессии на Русь совершено не было. Но смута по Руси уже шла...
Смута в сознании подданных Бориса Годунова началась на самом деле в 1601-1603 годах, когда народ Московии захотел и рвался свергнуть недавно столь любимого населением страны царя Бориса. Отчего это? Давайте разберёмся.
Народы и власти державы по имени Московия имели уровень обыденного сознания даже не начала Нового времени, каковым обладали некоторые из народов Западной Европы (Италия, Испания, Англия), а пребывали в состоянии еще средневекового умственного ступора. Потому причину резкого обнищания своего и массового вымирания, случившегося в неурожаи и голод 1601-1603 гг, русские видели лишь в неправильном руководстве государством новым царем. Для русских масс Борис Годунов являлся, в первую очередь, «не природным», а всего лишь избранным московскими боярами братом жены последнего «богом данного царя» Федора Ивановича - Ирины, получившим трон по закону, но не по праву[1]. В народе Годунова после восхождения того на Престол стали почитать излишне добрым, а потому глупым властителем земли и народа, который испокон веков подчинялся лучше и охотней кнуту, чем прянику.
Никому на Руси и в голову не могло придти, что виной тому, что в августе 1601 года Москва-река оказалась подо льдом, держащим на себе груженные сани, что рожь не успевала за короткое лето вызревать, виноват не Годунов, а извержение огромного вулкана на территории какой-то там никому на Руси неведомой Мексики, что бесчисленные «знамения» на небе являются следствием оптических эффектов, возникающих в стратосфере, обильно заполненной частичками вулканических пепла и газа, что кометы летят не для того, чтобы предупреждать жителей русских сел и городов о грядущих бедах, а по законам космической физики. Все эти небесные световые спектакли видели миллионы обитателей всей планеты, везде о них поговорили, да и позабыли, но лишь в России оные «явления» по сию пору остались «доказательствами» того, что Бориса Годунова следовало свергнуть, а его шестнадцатилетнего сына и жену задушить.
Западную Европу и Скандинавию спас от голода 1601-1603 гг тёплый Гольфстрим, хотя и там резко снизились урожаи зерновых, заметно подорожал хлеб, для перевоза которого с юга на север Германии, например, стали срочно рыть каналы, функционирующие и по сей день. Лишенная океанического подогрева Нечерноземная часть Московии лишилась привычной кормовой базы для людей и скота, стремительно вымирала. Люди не желали разрешать проблему собственного спасения перевозом зерновых из изобильных в те годы урожаем Среднего и Нижнего Поволжья в голодные районы Подмосковья и Замосковья, сеять быстро вызревающий ячмень вместо ржи и тем более вместо требующей долгого периода светлых дней пшеницы. Нападать на хлебные караваны, идущие с юга на север – да, охотников среди московитов было много, а помогать перевозке, сопровождать телеги да баржи с зерном желающих не находилось вовсе. Не было способных честно «ишачить» в среде излишне вольных, вовсе не закрепощенных ещё русских крестьян. Масса купцов разорялась в 1601-1603 гг от чинимого самим русским народом разбоя в то время, когда трудами их и самих разбойников можно было прокормить и Москву, и окружающие ее земли хлебом относительно дешёвым.
Народ голодный даже восстал под руководством некого Андрея Хлопка – и на самом деле осадил Москву, лишённую продовольствия, с требованием накормить голодных, раз есть у царя... деньги. Более нелепого по целям и задачам бунта голодных крестьян трудно представить. Воров разгромили регулярные войска, смутьянов повесили, тут кстати и хлеб прибыл из Ярославля, доставленный туда баржами с Южного и Среднего Поволжья. Но кометы продолжили летать по небу, зима продолжалась долго...
Осознать бедствие, как стихию, не бороться с ней, а приспособиться, сеять ячмень в районах, где ранее произрастала рожь, ум русского крестьянина образца 1601-1603 гг был не в силах, а потому народ искал из создавшегося положении один лишь его сознанию доступный выход: сменить Государя. Тем более, что и нынешний Борис Федорович Годунов – не Богом данный, а всего лишь людьми избранный. Сменится династия – будут и годы урожайные, решил русский народ с подсказки иноземных и местных советчиков, ненавидящих Годунова в своекорыстных интересах, вот и весь сказ. Логика сия – и есть истинная смута, живущая в сердцах народа. Таковым, по крайней мере, слово это возникло в русском языке, таковым и продрожало свое существование до начала 17 века. А смущение умов ведет, как известно, к стремлению совершить государственный переворот, то есть к революции.
3
Почему-то именно революцией никогда не называли и не называют Великую смуту, хотя все признаки революции, как таковой, налицо. Если Ленин определял революционную ситуацию, как момент, когда «верхи не могут управлять по-старому, а низы не хотят жить по-старому»[2], то налицо такая ситуация сложилась в последние годы правления (1601-1605) уже тяжело больного Бориса Годунова. Династия Годуновых дышала на ладан вместе с царем, который уже не был столь энергичен, каким был в годы правления своего при царствовании Федора Ивановича. Все попытки Бориса Федоровича породниться со знатными родами европейских королевских дворов заканчивались плачевно для претендентов на русский Престол – и это в глазах черни доказывало нежелание Бога даровать Годуновым право престолонаследования, а вовсе не говорило толпе о наличии заговора против православной Руси и об активной деятельности широко разветвленной на территории Западной Европы и Московии сети агентов католицизма.
Ибо к вышеназванным признакам революционной ситуации в Московии добавился и этот элемент: наличие по соседству с Русью стран и конфессий, стремящихся захватить земли, принадлежащие титульной православной нации Московии. То есть к 1605 году налицо в стране были три условия для совершения государственного переворота путем агрессии извне с молчаливого согласия населения страны (по крайней мере, польские хронисты в молчаливом согласии русских на уход в подчинение польской короне и в католицизм были и остаются уверенными). В случае успеха государственного переворота происходит то, что в исторической науке называется революцией, если происходит смена общественно-экономической формации, а в России по сию пору зовется просто Великой Смутой.
Сразу обратим внимание на тот факт, что государственный переворот в Московии и свержение династии Бориса Годунова были задуманы в католическом Риме теми, кто не впрямую, а через казначея короля Сигизмунда Юрия Мнишека, оплачивал авантюру Лжедмитрия, с целью заменить на территории Святой Руси идеологическую основу страны: православие упразднить, а идеологической доктриной для русской и остальных наций страны признать католическую религию и, как следствие, обязать все население Руси платить десятую часть всех своих доходов в казну римского папы, а также возложить налоговое дополнительное бремя в пользу короля самой в то время большой по территории и населению державы Западной Европы – совсем недавно (в 1569 г) объединившихся по Люблинской Унии в Речь Посполиту двух мощнейших государств того времени: Польши и Литвы. Эти внешние силы обеспечили финансирование, предоставили людские и материальные ресурсы первому Самозванцу.
Внутренние же антигодуновские силы представляли собой московское «старое родовитое боярство», весьма прореженное Иваном Василевичем Грозным, видящее себе «обиду» в возвышениях новых бояр из низких родов, случившихся пойти в карьерный рост при царях Федоре Ивановиче и Борисе Федоровиче – так называемого служилого дворянства и боярства. Наличие «не своих», то есть всего лишь «пожалованных в чины» только при Иване Грозном семьи Годуновых-Самбуровых во главе державы, грозило старому боярству «захудалостью» своих родов, а то и полному исчезновению, как это уже случилось со многими из тех, чьи предки были рядом с Великим князем Дмитрием Донским, а после Опричнины сошли на нет (князья Массальские, к примеру). То есть старые и родовитые роды (в первую очередь Захарьевы-Юрьевы (Романовы), больше всех пострадавшие от Годунова за «колдовство свое и чародейство» в 1600 году, были заинтересованы в изничтожении рода Годуновых не менее римского Престола, а потому финансировали из личных средств начало смуты в виде воспитания в монастырях значительного числа возможных в будущем самозванцев сразу же после смерти настоящего царевича Дмитрия Ивановича.
Число лиц в монастырях возраста равного «зарезавшемуся» в отрочестве последышу царя Грозного - психически неполноценному царевичу Дмитрию, имевших дополнительный кошт и особое обучение, было слишком велико в период с 1595 по 1605 год, чтобы не заставить нас предположить, что будущие самозванцы изготавливались польской и русской стороной врагов Годунова совместно, что дело по подготовке самозванцев было поставлено на конвейер. Повезло быть объявленным царевичем московским в Кракове тому, кого впоследствии назвали Расстригой. Хотя по сию пору в ходу и версия о том, что первый Лжедмитрий был все-таки настоящим сыном Ивана Грозного, спасенным будто бы дядей своим Афанасием Нагим и подсунувшим следствию князя В. Шуйского труп другого ребенка. Версия эта голословна, имеет целью ошельмовать руководителя переворота 1606 года, совершенного московскими купцами в пользу православия и активиста заговора против Лжедмитрия все того же вышеназванного князя Василия Ивановича Шуйского из рода Рюриковичей, ставшего благодаря заговору пятым русским царем, а также по сию пору муссируется для того, чтобы окончательно закрепить идею правомерности захвата московского трона именно Романовыми (об этом подробнее попозже).
Как убедительно доказывают документы, хранящиеся в архивах Ватикана, Германии, Швеции, Польши, Дании и Чехии, значительное число представителей так называемого старого московского родового боярства именно в этот период – то есть после подписания Брестской унии в 1596 году – стали тайными католиками, и имели в качестве своих связных с римским престолом солдат Ордена Игнатия Лойолы, то есть иезуитов. Одним из таких шпионов-иезуитов, сотрудничавших непосредственно с Захарьевыми-Юрьевыми (Романовыми), был и волынский дворянин Иван Мартынович Заруцкий, в самый расцвет Великой Смуты внезапно изменивший римскому Престолу, ставший патриотом Руси, а затем казненный новорусским царём Михаилом Фёдоровичем Романовым за измену католическому Ордену и за то, что бывший шпион слишком много знал о всей предыстории и тайнах причин агрессии Польши на Русь.
Лжедмитрий, которого с легкой руки отца первого царя династии Романовых называют родоначальником Великой смуты, таковым вовсе не являлся. Расстрига (давайте будем его называть так) лишь был поставлен польским королем Сигизмундом Третьим Вазой в 1604 году во главе небольшого войска наемников из числа, мягко сказать, недружественно относящихся к нему самому шляхтичей, а точнее мятежников против короля, со вполне резонным расчетом, что оное нелепое войско будет регулярной русской армией быстро разбито, чем избавит самого короля от головной боли в виде живущего в его королевстве Самозванца, имеющего целью своей авантюры совершить государственный переворот в соседней державе под лозунгом возвращения московского Престола представителю старой династии. А в случае маловероятного успеха авантюры, считали в Польше, будут и волки сыты, и овцы целы: старые родовитые москвичи и тайные католики получат польского марионетку-царя, который разрешит их проблемы с правом вершить делами в государстве самостоятельно, а малоимущие и зловредные польские участники ратоша (восстания) осядут на пожалованных им Самозванцем землях Московии. Ну, а там можно будет подумать польскому королю вместе с римским папой (тогда еще Львом Одиннадцатым – Алесандро Медичи) и о новой Унии, и об объединении Русской земли с Речью Посполитой.
Таким образом, изначально иноземные хозяева Лжедмитрия собирались произвести в Московии династический переворот с помощью внешней интервенции, то есть совершить то, что сейчас называют экспортом революции. Ни на какую поддержку со стороны народных масс Московии ни сам Расстрига, ни его патроны в тот момент не рассчитывали. О смущении умов русских крестьян польские власти не знали, да и старые московские роды были «страшно далеки от народа», чтобы даже заподозревать всю русскую нацию в государственной измене. В силу своего сословного предубеждения, в основном.
К тому же конец 16 века породил в восточной части Западной Европы и даже в Турции немало самозванцев, желающих получить корону и даже возложивших оные на свои головы (в Молдавии, к примеру). Воскресшими сыновьями Ивана Грозного называли себя на Руси еще до появления Расстриги не раз: в Стародубе, в Смоленске, в Пскове, где-то на Северщине с 1598 по 1603 годы, то есть сразу же по приходу к самодержавной власти Бориса Годунова. Народ тех самозванцев сам ловил и сам казнил. Поход Расстриги на Северщину оказался из всех попыток самопровозгласиться на московском троне единственным подготовленным и финансово, и материально, и юридически, да еще и с помощью королевской, то есть иноземной государственной, казны.
4
Началась сия агрессия в урочное для Самозванца время народной истерики на Руси, случившейся после пятиразового (яровые, озимые, яровые, озимые, яровые) неурожая в Нечерноземье и вынужденности царём Борисом повысить хлебное налоговое бремя на крестьян супербогатых зерном черноземных земель Северщины.
Народ в нынешних Курской, Белгородской, Воронежской, Орловской и Липецкой областях проживал в те годы, в основном, пришлый – те, кого сюда высылали московские цари последние сорок пять лет подряд из Подмосковья и Замосковья, бунтари и свободолюбцы. Северские крестьяне в большинстве своем были по статусу государевыми холопами, «бело-пашенными», то есть людьми свободными фактически, работавшими на практически еще неучтенной земле так, что большая часть полученного ими урожая оставалась при них, а фактически только официальные излишки вывозились в царские хранилища. А неофициальные излишки шли, как сейчас бы сказали, на экспорт. Голод в Нечерноземье и повышение там цен на хлеб сразу сделали всех северских крестьян людьми если не богатыми, то живущими в большом достатке.
Повеление Годунова 1602 года отдать сверх того, что платили в казну северские крестьяне раньше, все излишки в московские земли, дабы помочь этим хлебом спасти от голода население Нечерноземья, где волею царя раздавалось продовольствие даром, вызвал негодование жителей Северщиы. Ведь на Западе - в той же Польше, например, - покупавшей у них зерно, стоимость хлеба подскочила в два-два с половиной раза. Тем самым христолюбивый царь Борис поставил южнорусских крестьян перед выбором: обогатиться за счет католического Запада или остаться в прежнем финансовом состоянии, помогая православному люду. На основе этой экономической дилеммы и случилась смута в умах северцев, которая привела к гилю тотчас, как только на границах их земель в конце 1604 года появилось потешное пока ещё войско Расстриги. Появился тот, кто согласился взять на себя общую вину за бунт[3] в случае поражения, – и северские люди бросились творить безобразия по всей земле своей: казнить северских воевод, грабить амбары, склады и лавки... И это уже означает, что с 21 декабря 1604 года на Северской земле случился гиль.
Именно этот день, если не принимать в расчет другие детали, приведенные ниже, может почитаться началом того сокрушительного действа мировой истории, которое свергло первое Русское государство, в основании которого стоял Великий князь Иван Третий, провозгласивший Русь Третьим Римом и установивший государственный порядок в стране с целью обеспеченья подданных своих относительно равными правами на существование. На смену первому Русскому государству Рюриковичей после Великой Смуты пришло Второе русское государство Романовых, заменившее прежние порядки равноправия на режим крепостного права. То есть четвертый признак революции, произошедшей на территории России в начале 17 века, налицо: смена общественно-экономической формации случилась в результате так называемой Великой Смуты[4].
То, что основной двигающей силой этой антинародной революции после прихода на территорию Северщины Самозванца, приведшей к закабалению русского народа, был сам русский народ, удивлять не должно никого – в истории человечества всегда все народы оказывались обдуренными своими вождями. Для сокрытия сокровенного смысла произошедших в период фактически Гражданской войны и иностранной интервенции 1605-1618 гг процессов и была принята грамотеями московскими формула «Великая смута». Дабы вина за произошедшую трагедию русской нации, унесшую более половины населения Руси, равно распределилась на всех оставшихся в живых и на мертвых. И это было самым умным и самым дальновидным решением, которое принял Фёдор Никитич Романов, он же Патриарх Филарет, за всю свою жизнь.
Ибо с помощью всего лишь игры слов и перестановки акцентов, а также путем жесточайшей цензуры всех печатных изданий и рукописей воспоминаний участников и свидетелей событий 1591-1618 гг Филарету и его потомкам практически удалось в течение трёх столетий формировать отношение и отечественных учёных, и русского народа к сей революции закабаления русского народа и к прочим преступлениям новой самодержавной династии в отношении русской нации, представить фактами закономерными и прогрессивными.
5
Нет никаких документальных свидетельств того, что до прихода к власти династии Романовых был на Руси закономерно превращен живой русский человек, трудящийся на земле, в собственность землевладельца, то есть в животное, наделенное речью[5]. Есть лишь свидетельства таинственных «очевидцев», которые якобы видели такого рода документы, датированные годами правления именно ненавистного Романовым Бориса Годунова. Между тем, прочие государственные менее равнозначные акты того времени практически все сохранились, а таковой якобы взял да исчез.
Знаменитые указы о временной отмене «урочных лет», согласно закона о Юрьевом дне, выпускались и при Иване Грозном, и при Федоре Ивановиче, но носили лишь временный характер, имели хождение лишь на территориях отдельно взятых волостей, остро нуждающихся в рабочей силе. В голодные 1601-1603 годы при Годунове было дано разрешение землевладельцам-дворянам брать на полное и пожизненное содержание умирающих от голода крестьян и гулящих людей (бродяг, шаромыг) с обязанностью последних работать на своего кормильца и спасителя пожизненно. То есть крестьянину было дано право самому продавать себя в рабство за ту сумму, которую тот пожелает на день такой торговой сделки получить в свою полную собственность. Других документов, свидетельствующих о том, что Борис Годунов действительно стремился закабалить русских крестьян, не существует в природе. Но русская историческая наука упорно называет именно Годунова родоначальником идеи закрепощения русских крестьян.
События Великой смуты показали, что в борьбе именно со своей обязанностью быть рабами у дворян выступили против своих хозяев на территории Подмосковья и Замосковья те, кто сам себя и продал в период голодовки. Ибо сделки были законными, но несправедливыми – и крестьяне посчитали себя вправе с оружием в руках разрывать их. Пусть даже службой Самозванцу или полякам, то есть под лозунгом измены Родине. Именно они пополнили ряды вышерассмотренных южнорусских колабрационистов.
Едва пришел к власти на завершающем этапе Великой Смуты Михаил Романов, как именно эти нечестные, несправедливые сделки едва ли не первым своим указом новый царь узаконил. И, более того, вернув земли прежним землевладельцам и даже оставив их за врагами Руси, служившим и полякам, и Тушинскому вору, дав врагам земли русской земельные пожалования Второго Лжедмитрия и Семибоярщины, именно Государь всея Руси Михаил Федорович Романов наделил всех их живыми крестьянами, то есть вполне официально, без всяких экивоков и сомнений передал тысячи русских крестьян и казаков, дотоле почитавших себя свободными, в крепостное состояние, то есть в рабство. Безо всякой на то вины крестьян и бесплатно. В том числе – и тех, кто с оружием в руках защитил страну от агрессии поляков, а также возвел его самого на Престол.
По мере укрепления новой династии на московском троне, подобных Указов становилось все больше, пока не оказалось, что практически все русское крестьянское сословие, проживающее на территории Восточно-европейской низменности (за исключением бывших Новгородских земель, Южного Поволжья и пограничных районов со степными и кавказскими народами) ко времени правления второго царя Романова - Алексея Михайловича Тишайшего оказалось в крепостной зависимости. И тогда прозвучал окончательный вердикт: крепостное право было признанно династией Романовых законным, то есть якобы утвержденным самим Богом. И случилось в результате этого надругательства над нацией знаменитое восстание русских крестьян под руководством донского казака Степана Разина (1670-1671 гг), которое уже никому и в голову не пришло обозвать всего лишь «Смутой», хотя именно таковым сие восстание и было: два миллиона восставших контролировали территорию больше Западной Европы, не имея в головах своих никакой вполне реальной цели в борьбе с существующим государственным строем, кроме смущения умов и ужаса перед свершившимся надругательством над своей свободой и над своим человеческим достоинством. Закон победил Справедливость...
6
Фальсификация истории России всегда зиждилась на трех китах:
- на инсинуациях,
- на искажении или уничтожении фактов и документов,
- на подмене одних понятий другими.
Так случилось и со словом «смута». Все три способа манипуляции обыденным сознанием масс были использован всеми царями династии Романовых и их клевретами в течение трех столетий для разрешения многих своих проблем, и, в первую очередь, для сокрытия соучастия братьев Никитичей Захарьевых-Юрьевых (Романовых) в заговоре с целью свержения с Престола Бориса Годунова и, как следствие, обязанности их нести ответственность за всю произошедшую с русским народом в начале 17 века общенациональную трагедию.
Именно манипуляцией обыденным сознанием объясняется наличие в нынешней исторической науке нелепой даже в начале 17 века версии о якобы попытке «навести колдовские чары» на Годунова сыновьями Никиты Захарьева-Юрьева, как по-настоящему следует называть Романовых. Следственное дело по этому вопросу исчезло сразу по приходу к власти Ложного Димитрия и назначения Расстригой не подчинявшегося монастырским порядкам мниха одного из расположенных вдоль берегов Северной Двины монастырей, нарушителя монастырских канонов и обетов Филарета (в миру Федора Никитича Захарьева-Юрьева) сразу же, минуя все прмежуточные должности числом более десяти, Митрополитом Ростовским, то есть одним из семи возможных претендентов на будущий Престол Патриарха всея Руси. И произошло это глумление над православной церковью сразу же после того, как первого русского Патриарха Иова, престарелого и немощного, побили изменные русские и польские люди прямо внутри святого храма, в котором Предстоятель служил обедню, а потом, ухватив старика за бороду, вытащили на камни Ивановской площади Кремля, сорвали с него одежды и батогами погнали в Старицу, где тот и закончил жизнь свою простым монахом. Патриархом же русским, то есть непосредственным шефом Филарета, назначил Расстрига грека Игнатия, неуважаемого ни в народе, ни в среде высоких церковных чинов Московии.
«Скажи мне: кто твой друг? – и я скажу: кто ты», - гласит русская поговорка. Лучшим другом Филарету Романову стал первый Лжедмитрий, о котором в проредактированных Филаретом документах практически нет критического материала. Для того же, чтобы очернить Годунова и скрыть факт расследования дела по измене Родине Никитичей (Романовых), русские мемуаристы пошли на все виды выдумок, вплоть до откровенно мракобесных: судили, мол, братьев покойной царицы за «всего лишь» колдовство.
Нынешние историки не обращают почему-то внимания на тот факт, что в начале 17 века обвинение в ворожбе и чародействе стояло в одном ряду с изменой Государю и фальшивомонетчеством. То есть служитель православной церкви Филарет предпочел обнародовать факт наличия подозрения себя в сношении с Дьяволом, дабы скрыть более серьезное преступление. А таковое могло быть лишь одно – измена вере, перекрещение Филаретом либо в католическую, либо в лютеранскую веры, либо обрезание им крайней плоти своей по иудейскому, а то и по мусульманскому обряду.
Второй Самозванец, прозванный Тушинским вором, при живом истинном Патриархе всея Руси Гермогене назначил в нарушение православного церковного порядка и законов Божеских собственным Патриархом всея Руси Филарета Захарьева-Юрьева (Романова) – и честолюбец Филарет принял этот самозванный сан из рук Самозванца на роль Самозванца, а потом носил оный чин до самой своей смерти, с перерывом в 1613-1619 гг, то есть вплоть до воцарения сына, а потом после возвращения своего из так называемого плена, почетного и сытного, при дворе литовского канцлера и законного своего восшествия на русский Престол рядом с сыном[6].
(ПРИМЕЧАНИЕ: В то же самое время, когда Филарет вкушал белые булочки «в польской неволе», в каземате одной из крепостей Польши умирал о голода и жажды плененный поляками последний русский царь из рода Рюриковичей Василий Иванович Шуйский).
Очень скудны источники существования фальшивого сего Патриарха Филарета в период «Великой смуты» в знаменитых мемуарах князя И. Хворостинина, заключенного Филаретом в каменную яму на хлеб да на воду за злоязычие по отношению к своей священной особе, а затем выпущенного с бессмертным панегириком Филарету «Словеса дней и царей, и святителей московских» в руках. За рукопись эту был князь не просто прощен Филаретом, но и был пожалован с возвращением мемуаристу всех прежних званий, богатств и привилегий. Именно в этих мемуарах Филарет впервые выступает документально не в качестве пособника Рима, организатора государственного переворота в России, виновника Гражданской войны и интервенции на территории страны, которой стал владетелем его собственный сын, а в виде патриота земли русской и мудрого политика.
Хворостинину тотчас завторил и другой мемуарист – келарь Троице-Сергиевского монастыря Авраамий Палицын, рассказавший нам историю осады поляками этой святыни русской церкви, хотя сам Авраамий в период осады в монастыре отсутствовал, находился, как сейчас бы сказали, в командировке в Богоявленском монастыре Москвы, где заведовал распродажей голодным осажденным москвичам продуктов питания, хранящихся во всех монастырских кладовых города.
Книги эти многократно, начиная с 17 века, переиздавались, порой весьма сильно переделывались, цензурировались, уродовались, но всякий раз образ Филарета Романова сиял с их страниц, словно ангельский, а прочие русские участники событий Великой Смуты рядом с ним либо просто меркли, либо не упоминались вовсе. Особо доставалось личным врагам Филарета, вплоть до тех, кто становился таковыми уже много лет спустя, на склоне лет жизни этого самозванного соправителя Государства Российского.
Потому для анализа событий Великой Смуты (примем все-таки эту хрестоматийную версию названия названного периода) следует обращать большее внимание не на летописи и мемуары современников...
(ПРИМЕЧАНИЕ: Даже доносы шведского шпиона, русского диссидента и эмигранта Г. Котошихина (он же Иван-Александр Селицкий), жившего несколько позже Великой смуты, но то и дело ссылающегося на «предания старины» недалекой, найденные лишь в 1837 году, подвергались в царское время при публикациях регулярным правкам и цензурированию)
... а на документы делового, юридического, дипломатического характера, на бытовые записки, на переписку Марины Мнишек и ее отца Юрия Мнишека с королем польским Сигизмундом Третьим и с папой римским, а также, как это ни странно прозвучит, на литераутрно-художественные произведения того периода и на написанные лет так даже через двадцать после официального окончания Великой смуты. В них всегда находится масса интереснейших фактов, сообщенных лицами незаинтересованными в обнародовании либо сокрытии оных, а поведанных потомкам либо по долгу службы, либо по простоте душевной.
То есть всякий раз и всякий исследователь либо писатель, взявшийся за изучение Великой Смуты, должен всё начинать с нуля, не верить ни одной из предлагаемых ему версий причин и характера Великой Смуты, быть осторожным в оценке и объяснениях известных фактов, искать прежде причины, по которым тот или иной факт стал достоянием гласности, а уж потом анализировать его и уж тем более делать выводы.
Потому-то так важно было открытие уже после Октябрьской революции ранее неизвестной рукописи безымянного смолянина, в которой от имени смоленских ратников ведется повествование о ходе Русской смуты, о походах русских воинов-патриотов, участвовавших в большом числе сражений с врагами Руси и ставших костяком земской (то есть общенародной) армии Минина и Пожарского во время их похода и битв за Москву[7]. Данный документ рука Филарета и его потомков почти не тронула, хотя частично в рукописи обнаруживается то, что называется внутренней самоцензурой как автора, так и переписчика 18 века, который уже знал в какой стране он живёт и под чьим скипетром, а потому старался лишнего не ляпнуть.
Именно эта рукопись является на настоящий момент единственным серьёзным русским свидетельством героической обороны Смоленска от поляков во главе с князем Михаилом Шеиным, впоследствии казнённым Филаретом за мелкое ослушание. В ней же подробно рассказано о взрыве смоленского храма Успения Пресвятой Богородицы и об исчезновении дотоле бьющего в нем святого источника. Даже святотатства поляков на православной земле скрывал, получается, Патриарх Филарет от потомков.
Прямых свидетельств уничтожения компрометирующих романовскую династию фактов в документах, оставшихся нам с той поры, совсем немного, но существуют некие косвенные факты, которые лишь укрепляют веру исследователей в то, что материалы, доступные нынешним учёным, претерпели изменения под рукой династии Романовых. Так, к примеру, известно, что в той горе старинных рукописей, что оказались под рукой первого русского историка Василия Никитича Татищева, издаваемых уже после его смерти в течение почти века том за томом с опять-таки цензурой царскими чиновниками «История Российская с самых древнейших времен неусыпными трудами через 30 лет собранная и описанная покойным тайным советником и астраханским губернатором В. Н. Т.» крайне мало документов, относящихся к периоду Великой смуты. И это объясняется в России из года в год только тем, что Татищев якобы просто не успел поделиться с нами известными ему документами и фактами.
7
С другой стороны, среди историков России в течение многих лет бытует легенда о том, что Татищев якобы завещал весь свод имеющихся у него старинных рукописей и летописных материалов, изрядно им, кстати, подчищенных и порезанных, не кому-нибудь, а злейшему врагу М. Ломоносова академику Г. Мюллеру, сохранявшихся и у того в так называемых портфелях, то есть в качестве материала малонужного, хотя и архивного. Эти-то документы и были впервые изданы в 1768-69 гг в Москве в виде первого тома (пятый вышел лишь в 1848 году) вышеназванной работы В. Татищева, то есть появились они впервые на свет в годы активизации нового поколения Самозванцев на русский Престол в лице княжны Таракановой и Емельяна Пугачева. Всякое напоминание в те времена о Лжедмитрии звучало слишком современно, актуально, болезненно для трона Романовых, занятого немкой Екатериной Второй, то есть практически тоже самозванкой и мужеубийцей. Из этого можно сделать вывод, что портфели Мюллера могли быть основательно прореженными, и из них просто не могли не исчезнуть рукописи и летописи, касаемые Смутного времени, а также повествующие об истинной роли Филарета Романова и его братьев в тех кошмарных событиях.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Подтверждает эту версию весьма примечательный и хорошо известный историкам анекдот: ПО НЕОСТОРОЖНОСТИ названный Г. Мюллер С КЕМ-ТО поделился выкопанным им из портфелей Татищева сведением о том, что настоящий царевич вовсе не был убит в Угличе. И далее началась типично русская историко-фальсифицирующая вёрткость: из повторенной Мюллером цитаты сторонников Самозванца, какой полны все проверенные еще Филаретом летописи Смутного времени, ученые мужи екатерининского Санкт-Петербурга сделали вывод, что Татищеву было якобы доподлинно известно, что Лжедмитрий был царевичем истинным. Императрица оказалась настолько обескуражена слухами сплетнями на этот счет, что НЕ ВЕЛЕЛА Мюллеру явиться к ней, а САМА ЯВИЛАСЬ в Академию наук России, дабы спросить: правда ли, что такие сведения получены им из бумаг Татищева? На что Мюллер якобы ответил Екатерине Второй (так он сам пишет в письме своем в Германию) весьма уклончиво и двусмысленно:
- Ваше высочество знает, что мощи невинно убиенного царевича Димитрия совершают чудеса исцеления.
Сообщив о своем ловком ходе и похваставшись ловким ответом желающего показаться в глазах империатрицы-землячки лицом значительным, опытным и прожженным придворным, Мюллер пишет далее в письме уже более откровенно: сообщить О СВОЕМ открытии вслух общественности он якобы не смеет, ибо это может привести его к конфликту с русской православной церковью и вынудит его бежать в Германию. Учитывая значительное социальное положение в русском обществе академика Мюллера, его почетное состояние в Санкт-Петербурге, учитывая высокий его оклад в России и полунищее существование до этого в Германии, можно понять этого незаурядного ученого ботаника-географа-зоолога-историка-алхимика-астролога, которому, по большому счету, истина, столь важная для русского человека, была, как говорится, до лампочки. Но обмолвкой о том, что столь важное для истории русского народа открытие академик считает своим, Мюллер снял фактически подозрение, падающее на Татищева, якобы сокрывшего факт воскресения истинного царевича Дмитрия, и делает всю эту историю досужей выдумкой).
Но недобросовестные анализаторы истории России по сей день продолжают лгать, будто именно Татищев знал, что первый Лжедмитрий – сын Ивана Грозного истинный. И, исходя из этой изначально фальшивой, то есть ничем не подтвержденной отправной точки, продолжают создаваться все новые и новые версии о том, как и кто спас взбалмошного и жестокого еще с малолетства угличского отрока, убивавшего кур и гусей собственной сабелькой забавы ради, таскавшего кормилицу за волосы, в кровь искусывающего груди нянек и грозящего не раз убить всех его окружающих взрослых, едва только он взойдет на трон, – и вдруг с воцарением ставшего веселым и практически беззаботным, легким в общении и абсолютно незлобливым «царем московским Димитрием», так, кстати, никого и не приказавшим казнить. Ибо даже вдовую царицу и его сына царя Федора Годунова тайно удушили русские дворяне Шарафутдинов с Молчановым с желанием угодить Самозванцу, а не по его личному на то приказу, а злоумышлявшего на него Василия Шуйского отправил поначалу Расстрига на казнь, но затем сам же отменил свой приказ, велел спустить с Лобного места живым. Во всяком случае, никаких свидетельств того, что хоть одно убийство было совершено по повелению захватившего Москву Самозванца, не существует в природе. Но есть молва, поддержанная позднейшими летописцами, - и предположение, высказанное о себе самом величайшим врагом Руси, уже трактуется новорусскими историками, как факт. То есть наука история в руках сторонников теории «Лжедмитрий – сын Ивана Грозного истинный» превращается в инсинуацию.
Далее стоит остановиться на инсинуациях, которые продолжают формироваться вокруг имени Н. Карамзина и, как следствие, поганят имя А. Пушкина, использовавшего материалы работы именно этого историка для написания трагедии «Борис Годунов». В 1823 году Карамзин якобы рассказал в приватной беседе, переданной всему свету после смерти Карамзина не вполне ответственным и не всегда аккуратным историком М. Погодиным, что задумал придворный историк якобы переписать десятый том своего сочинения «История Государства Российского», в котором собирается снять с Годунова обвинение свое в убийстве царевича Димитрия.
Не обращая внимания на то, что Погодин долго «скрывал» этот «факт» и это «сообщение», согласимся все-таки с тем, что Карамзин не имел никаких оснований предполагать убийство царевича заказным, хотя и позволил себе сделать оное замечание в редакции первой своего сочинения (и единственной). Историк выполнял социальный заказ императорской семьи и был обязан написать то, что он написал, а если стыд за совершенный на Бориса Годунова поклеп и заставил его помечтать исправить свой проступок, то ЭТО НЕ ОЗНАЧАЕТ, что Карамзин нашёл свидетельство того, что истинный Димитрий не зарезался в 1591 году в Угличе, а стал затем первым Лжедмитрием.
Карамзин, в отличие от весьма поверхностного и порой безответственного в высказываниях Погодина, был в достаточной степени грамотным и профессиональным исследователем, чтобы понять такой простой факт: изменение позиции личного историка и архивариуса русского императора в отношении Лжедмитрия заставит его переписать и этот, и последующие тома «Истории Государства Российского» полностью, то есть вынудит признаться в своей несостоятельности в качестве историка, что обязательно вызовет множество споров и кривотолков, которые отразятся и на его чести, и на его положении в обществе, и может даже привести к отставке его с должности придворного, к опале и Бог знает к какому позору еще. О желании совершения столь значительных поступков люди, как правило, не сообщают первому встречному, каковым фактически являлся пронырливый и далеко не всеми уважаемый, способный на мелкие пакости М. Погодин в глазах маститого и сановитого Н. Карамзина, не так уж часто удостаивавшего чести общаться с собой даже А. Пушкина, которого сам он почитал поэтом великим.
А вот Погодин для создания себе рекламы и для привлечения к себе внимания читающей публики Санкт-Петербурга сбрехать мог. Его вообще очень часто ловили на лжи. В том числе и А. Пушкин. Но сторонники теории «Лжедмитрий – истинный Дмитрий» Погодину верят. Они даже Тартарену из Тараскона поверят, если тот заявит, что лично слышал от Татищева, что тот читал свидетельские показания, данные под пыткой костьми истлевшего Лжедмитрия, что Расстрига был истинным царевичем[8].
Что касается С. Соловьева, автора «Истории России с древнейших времён», то сей профессор отнесся с недоверием ко всем документам эпохи Великой смуты, дошедшим до него, ко всем без исключения. Объясняют иные историки это тем, что Сергей Михайлович был сторонником теории «Лжедмитрий – истинный Дмитрий», хотя нигде ни единым словом об этом Соловьев не обмолвился, а наоборот, даже намеренно, говоря об этой личности, ставил знак вопроса. Упрямство маститого, первого по-настоящему профессионально образованного ученного историка России, занимавшегося этим вопросом, надо признать, походя, объясняется лишь понимаем Соловьевым значения этой проблемы для лиц императорской фамилии династии Романовых и того факта, что все документы 17 века прошли основательную цензурную обработку за прошедшие после Великой смуты до него 250 лет. Соловьев осторожничал – и не заметил при этом, что все равно жулики от истории его перехитрили, перетянули если не его самого, то авторитет его на свою сторону. Теперь оные прохвосты вовсю голосят, что Соловьев знал правду - и потому молчал, как белорусский партизан на допросе в гестапо.
В. Ключевский, автор «Курса лекций по истории России», не написанных им самим, а рассказанных с кафедры, но записанных его студентами, представителями, как правило, старинных дворянских фамилий и потомками участников событий Великой Смуты (модно было в те годы в среде аристократов заниматься историей и коллекционированием старинных вещей), просто, без особых доказательств и без всякого будто бы сомнения (сомнений профессора никто не конспектировал) оставил истинного Димитрия в живых в 1591 году и даже отправил официально зарезавшегося царевича каким-то образом в Польшу, а там позволил умереть неизвестно от чего и неизвестно как, да и похоронил неизвестно где.
То есть получилось, что у Ключевского и волки оказались сытыми, и овцы остались целыми. Зато даже в такой редакции истории Великой смуты первый Самозванец вполне официально был признан им все-таки Дмитрием Ложным. А что еще надо было династии Романовых? Никто Василию Осиповичу не возразил: ни правительство, ни сановные студенты. Да ведь и в конце 19 века, когда Ключевский читал свои лекции, тема самозванца не звучала так актуально, как за сто лет перед этим. Никого из его слушателей не прельщали лавры Таракановой и Пугачева, никто из российских аристократов не тщился влезть на шаткий трон Романовых, раскачиваемых в те годы сторонниками двух модных тогда социальных учений преобразования общества Спенсера и Маркса, не нужны стали русскому обществу Самозванцы. Да и самого В. Ключевского более интересовали социальные и экономические аспекты истории развития России, а не какие-то там ставшие мифическими личности.
Что касается модного среди нынешних любителей исторических анекдотов Н. Костомарова, автора когда-то нашумевшей диссертации «Кто таков Лжедмитрий Первый», где он якобы доказал истинной царского происхождения Лжедмитрия, а потом в огромных томах своих «История Смутного времени» и «История России в портретах исторических личностей» доказал не однажды обратное, то оный «маститый историк» сам не однажды вслух и письменно заявлял, что если какой-либо исторический факт не влезает в его концепцию, то он его просто выбрасывает за ненадобностью, а если факта, подтверждающего его концепцию нет, а оный, по его мнению, быть там обязан, то историк его выдумывает и объявляет фактом истинным. При внимательно чтении работ Костомарова иезуитские выдумки его оказываются самими яркими и самыми пестрыми на узорочье его все-таки скорее литературно-исторических произведений, чем исторических трудов. То есть у сторонников теории «Лжедмитрий – истинный сын Ивана Грозного» нет авторитетных в исторической науке сторонников, а есть лишь голый пшик.
Таким образом, приходится признать правоту именно римских монахов, считающих, что с прекращением притязаний польского королевича (затем уж и короля Речи Посполитой) Владислава Сигизмундовича Вазы на русский Престол и с согласия отдать его Романовым, прекратилась Великая русская смута, то есть следует определить ее окончание датой подписания Деулинского перемирия 11 декабря 1618 года по новому стилю.
Таким образом, фактически Великая смута на Руси началась с измены вере отцов родом Романовых, и прекратилась с началом возвращения Филарета Романова в православие (в период подписания Деулинского перемирия все еще ложный Патриарх проживал в Польше, куда сам отправился в составе посольства, просящего на московский Престол королевича Владислава). И это равно, как символично, так и логично.
1
Должен сказать, что за 31 год работы над романом «Великая смута» я в первые десять-пятнадцать лет несколько раз менял свои концепции тех или иных событий, менял и оценки тех или иных героев того времени, а потому помногу раз переписывал не только сцены, но даже и целые - объемом в два-три авторских листа - главы. Всему виной было впечатление и обаяние от работ многочисленных исследователей этого периода как советских, так и иностранных. Некоторые версии историков и литераторов на первых порах меня просто–таки завораживали, заставляли увлекаться предложенными ими вариантами развития тех или иных событий. Но, как правило, то, что хорошо и логично выглядело на бумаге в виде предложенных исследователями схем, в ходе работы над образами и характерами, над бытовыми деталями, разваливалось прямо на глазах: то схема Н. Карамзина оказывалась куцей, то версия Филарета фальшивой, то образ А. Палицына в его рукописи не состыковывался с тем, как его самого оценивали современники, то выявлялась история антиправительственной деятельности братьев Ляпуновых в годы, предшествующие Великой Смуте, то оказывалось, что Прокопия Ляпунова убили казаки не Заруцкого, как об этом написано у Иловайского и вслед за ним во всех советских учебниках, а казаки князя Трубецкого, обласканного первыми Романовыми выше всякой меры, поощренного покруче, чем даже К. Минин с Д. Пожарский.
Герои мои жили сами по себе и порой диктовали свои условия понимания окружающей их действительности. Так, к примеру, ученым-историкам очень трудно понять, что в 17 веке полноценный конный отряд польских гусар в сто сабель имел при себе не сто человек и сто лошадей, а около четырех сотен человек и не менее пяти сотен коней, ибо имел коней сменных, имел при себе обоз с личными шмотками гусар, с полковой казной, с харчами на несколько дней пути, с порохом, с пулями, с возницами, с мастерами по ремонту телег и с кузнецом при походной кузне, с материалом для новых подков и гвоздей, с телегами для добычи, которую предстояло награбить, а после поделить между собой и отправить домой, с верными слугами при каждом гусаре, способными защитить хозяйское добро от загребущих рук «товарищей по оружию». И это – не говоря о куче срамных баб (проституток), которые требуют обращения с собой деликатного, то есть едут в огромной арбе, запряженной, как правило, медленно плетущимися волами, а то и в телеге, но широкой и просторной, высокой и теплой.
Такой отряд не в состоянии пройти сто верст за три дня при всем своем старании, хотя документы, которые мне суют под нос историки, показывают обратное. Хотя бы поэтому подобные факты заставляют лично меня очень внимательно относиться к предлагаемым моему вниманию документам с теми или иными датами. И потому следует внимательно просмотреть оные, выделить их в отдельные строки, и разделить сам процесс Великой Смуты на четко выраженные периоды развития и угасания оной.
Итак, начнем, как говорится, от печки. А именно – от первого дня появления на территории собственно Руси (а не Украины) первого Самозванца во главе с польскими наемниками, которые в глаза величают его царевичем московским Димитрием, а за спиной плюют ему вслед и потешаются над его внешней неказистостью и над бородавкой на лице. Появился Расстрига на Руси вскоре после 26 октября 1604 года возле города Моравска, где неожиданно для всех огромная толпа народа русского вышла к нему с хлебом-солью и повалилась на колени. Несколько дней спустя одним залпом из пушек Черниговской крепости войско Лжедмитрия оказалось рассеянным, но опять-таки северское крестьянство предало князя Ивана Татева, руководившего обороной города, ударила стрельцам в спину. По сведениям римских монахов, тому способствовала активная пропаганда иезуитских шпионов, создавших, так сказать, пятую колонну в порубежных русских городах задолго до появления в этих местах войска Самозванца. Это еще не было общенародной изменой дому Годуновых, но все признаки надвигающегося на Русь несчастья были налицо.
21 декабря 1604 года. Дата эта – дата битвы под Новгород-Северском, где впервые русский народ на самом деле переметнулся на сторону врагов своей Отчизны открыто и без сомнения в душах. И произошло это благодаря откровенному предательству, называемому новорусскими историками «нерешительностью» князя Мстиславского, пришедшего с 80-титысячным московским войском помогать городу против полуторатысячного войска Самозванца. В результате: город сам, без помощи москвичей, выстоял, а вот гигантская московская рать потерпела поражение.
(ПРИМЕЧАНИЕ: После этих событий князь Мстиславский станет едва ли не самым главным сторонником и первого, и второго Самозванцев, именно он будет во главе московских бояр вместе с лжепатриархом Филаретом просить Владислава встать во главе Руси. Но в тот первый день Великой Смуты князь сей был всего лишь одним из ненавидевших «выскочку Годунова» русских старых родовитых бояр. Мстиславский был из древнего княжеского литовского рода Гедеминовичей, являясь самым старшим представителем старшей ветви оного, а потому изначально мог претендовать на трон московский, то есть был заинтересован в свержении Годунова усилиями царевича-обманщика в надежде затем свергнуть его самого и усесться на московском Престоле).
Ровно месяц спустя, то есть 21 января 1605 года, случилось самое, пожалуй, крупное сражение той военной компании под селом Добрыничами, что неподалеку от города Севска, закончившееся фактически полным разгромом войска иноземцев и случайным спасением Лжедмитрия, сбежавшего с поля боя в тут же распахнувший ему гостеприимно ворота Рыльск, что тоже говорит о том, что пятая колонна была готова принять Самозванца едва ли не во всех пограничных городах Руси. И тотчас к потерпевшему поражение и уже, казалось бы безопасному для Руси, если бы войско Самозванца оставалось исключительно иноземным, Лжедмитрию присоединились сразу же все остальные пограничные южные города и крепости: Оскол, Воронеж, Царев-Борисов, Орел и Елец. То есть весь порубежный Юг Московии встал на путь измены, а смута начала набирать настоящую силу. Народ здешний, откормленный на чернозёмной плодородии, не желал задарма кормить Москву – и сам того не заметил, как с нежеланием этим предал Родину и веру отцов, начал кровавую мясорубку Гражданской войны.
13 апреля 1605 года в Москве внезапно после застолья умер Борис Годунов, отравленный, как говорит народное предание и поддерживают сведения, признанные за доказательства у скандинавских учёных, но вызывают недоверие у русских историков. То есть страна лишилась своего лидера, вождя, человека, венчанного на царство именем Бога и имеющего право вести за собой миллионы именем одним своим. С этого дня, несмотря на то, что шапку Мономаха водрузили на чело 16-летнего сына Годунова Феди, но ввиду траура так и не венчали его на царство в Успенском соборе Кремля, Московия фактически обезглавилась. Крестоцелование на верность новому царю произошло и повсеместно, и в войсках, но без Божьего на то благословения было оно в сознании народа русского звуком одним, то есть звучало оно так: «Мое слово верное: хочу даю его, хочу назад беру». Измена народа русского приобрела обвальный характер сразу же после смерти царя Бориса Фёдоровича.
Спустя 24 дня, 7 мая 1605 года стоящий на стороне Лжедмитрия отряд донского атамана Андрея Корелы числом в 500 сабель разгромил 50 000-ное московского войско под городом Кромы, что на реке Оке. И это была окончательная победа Самозванца над Русью, совершенная вовсе не им, а русскими людьми, которые ПРЕДАЛИ Отчизну. Ибо разгром сей был произведен благодаря измене в рядах самого московского войска, измене, совершенной всем офицерским (дворянским и боярским) составом оного (за исключением князя А. Телятьевского), измене почти всех ратников. Свидетельством тому может служить тот факт, что хоронить после этой битвы было некого.
Еще три недели спустя, то есть 1 июня 1605 года, изменила и Москва. Народ тамошний выпустил всех преступников из тюрем, открыл все винные подвалы и, схватив вдову Бориса Годунова и ее царя-сына, засадил их под замок, принялся бражничать в ожидании Самозванца, который, в конце концов, соизволил прибыть в Москву 20 июня 1605 года. Накануне въезда Расстриги в город два московских дворянина и пять стрельцов задушили сына с вдовой Бориса Годунова.
30 июля 1605 года Лжедмитрий торжественно венчался на царство Московское сразу в двух московских соборах: Успенском и Архангельском. И это – первый пик Великой смуты, ибо ознаменовал собой он измену народа московского не только Государю своему, но и измену основным принципам православия, ревностно относящегося к «чину», то есть к форме исполнения священных для православного общества обрядов (дотоле и после, вплоть до Николая Второго, русские самодержцы венчались на царство лишь раз). Куражливость и пьяные выходки Лжедмитрия в тот день отмечены во всех хрониках и летописях, что говорит о том, что авторы тех документов эпохи были обескуражены свершающимся на глазах православного люда святотатством нового главы государства русского. Оценились они окончательно несколько позже, но в тот день вызвали, по-видимому у москвичей только шок.
2
Почти год шло правление нового царя, о сущности которого осталось очень мало фактического материала, зато осталось очень много информации о его потехах, дурачливости, о то и дело меняющихся планах. Но больше всего написано о том, как он послал за дочерью подданного польского короля, самборского каштеляна Юрия Мнишека (уже предавшего однажды Расстригу под Добрыничами) Мариной, дабы жениться на ней, отказав русским боярам в их просьбе взять в жёны красавицу дочь Бориса Годунова Ксению.
Последняя была предложена Самозванцу боярами в царицы, дабы прекратить назревающую в стране смуту нового типа: межусобицу сторонников двух разных царских династий. Поступок царя сей немудрый, фактически тут же расколовший страну надвое, сформировавший, как сейчас бы сказали, оппозицию, состоящую, как ни странно, именно из числа недавних сторонников самого Лжедмитрия в борьбе его против Годуновых. Послушайся Самозванец тогда родовитых бояр, откажись он от Марины Мнишек, страна могла бы и избежать последующего кошмара Великой Смуты, обошлась бы государственным переворотом, совершенным Расстригой, дабы признать его за истинного сына царя Грозного и считать, что находится страна и впрямь с 10 века под скипетром Рюриковичей практически непрерывно. Породило бы это решение с годами появление конституционной монархии на Руси, о которой так много говорят сейчас, сказать трудно, но несомненно, что такое решение могло спасти Московию от войны, как минимум, со Швецией, и позволило бы оставить стране за собой побережье русской Балтики и захваченных там Борисом Годуновым земель, потеря которых, случившаяся в период Великой Смуты, отшвырнула Русь от Европы в области развития новых технологий назад лет так на сто.
И здесь необходимо обратить внимание на одну весьма важную деталь, упорно не замечаемую историками России: узурпировавший самодержавную власть в православной России человек, признанный русской церковью Расстригой, сместил с поста предстоятеля православной церкви Руси первого в истории этой страны Патриарха Иова и назначил новым Патриархом грека Игнатия, не будучи еще сам рукоположен православной церковью в должность Государя всея Руси, чтобы уже потом быть этим религиозным самозванцем в звание царское провозглашенным. То есть фактически весь период с 20 июня 1605 года по 17 мая 1606 года Московией правил юридически неправомочно обманщик и предатель русской веры, а церковью Русской правил самозванец. А из этого следует вывод: в названный период фактически в стране не было ни светской, ни духовочной власти, как таковых, с юридической точки зрения, да еще и при наличии двух противоборствующих политических лагерей и при полном отсутствии должного экономического контроля метрополии над провинцией[10]. То есть фактически говорить о существовании государства на территории Восточно-европейской равнине в период правления Московией Лжедмитрием, не приходится[11].
3
Государственный переворот 17 мая 1606 года, совершённый московскими купцами и ратниками-великоновгородцами во главе с князем В. Шуйским, являлся не только дворцовым, как об этом принято говорить, но и на самом деле династическим, ибо к власти в Москве в результате него вернулось то самое родовитое старое боярство и дворянство, которое хотело уничтожить новых служилых чиновников годуновской Руси. Во главе заговора встал представитель хоть и боковой ветви, но все-таки действительно прямой потомок и Рюрика, и Святого Александра Невского.
Приход Василия Шуйского к власти и впрямь обернулся - с первым же днем нового царствования - восстановлением сугубо русских порядков на Руси, разрывом всех соглашательских и предательских в отношении народа и православной церкви договоров Лжедмитрия с Западом, восстановлением почтения русского народа к церкви, смещением Патриарха-самозванца и заменой его на священнослужителя из народа истинного – на Гермогена, бывшего дотоле на престоле Казанского митрополита, прославившегося до этого праведной жизнью и всевозможными подвигами по пропаганде православия среди поволжских народов, а до того бывшего и крестьянином, и казаком, уводившим из турецкого полона захваченных янычарами русских людей. То есть Русь вновь возглавил царь-патриот и Патриарх – русский патриот.
Но за время государственного бездействия Лжедмитрия смущение в умах русских людей уже набрало силу: понятия патриотизма, любви к Родине, долга, чести, даже права на жизнь ушли на задний план интересов той части нации, что проживала на черноземных землях Руси, частью в Москве, Рязанщине и Подмосковье, то есть жителей Юга Руси. Лишь Замосковье, Новгородские земли и Верхнее да Среднее Поволжье – Север и Восток Руси - держались и веры предков, и русских порядков, и целовали крест на верность Василию Шуйскому искренне. Они-то и помогли Шуйскому впоследствии разгромить армию северцев во главе с И. Болотниковым, выстоять против второго Самозванца, а затем влились и в оба противопольских народных ополчения.
То есть раскол, совершенный в русском народе Самозванцем, с возвращением трона московского Государю Василию Шуйскому, ставшему во главе страны не по закону, но по справедливости, и с восстановлением старых русских обычаев и порядков в стране, разделил Московию уже и географически: весь Юг во главе с идущим на Москву войском терских казаков с самозванцем-царевичем Петром стремился уничтожить Русское государство без каких-либо конкретных уже целей, Север же Руси делал все, чтобы государство русского этноса сохранить. Гражданская война явно принимала затяжной характер.
Правление Василия Ивановича Шуйского с 1 июня 1606 года по 17 июля 1610 года самими современниками этого царя, как русскими, так и иноземными, часто называлось несчастливым, и иными даже признавалось более несчастным, чем правление Бориса Годунова, который хотя бы начинал царствования в окружении едва ли не влюбленного в него русского народа. Шуйскому же с первого дня пришлось бороться с фантомами, дерзнувшими объявить себя вновь воскреснувшими царями Димитриями, из коих самым известным следует признать все того же убийцу царя-отрока Федора Борисовича Годунова, царского чернокнижника при Лжедмитрии стародубского дворянина М. Молчанова, отправившегося в польский город Самбор к теще убитого самозванца с тем, чтобы та признала в нем русского царя и своего зятя, но в последний момент так и не решившегося включиться в авантюру окончательно. Зато именно в этот момент из ворот самборского замка Мнишеков в сторону Руси выехал человек, который чуть не уничтожил державу русскую, а вместе с ней и династию последних Рюриковичей. Имя его – Иван Исаевич Болотников.
4
Из всех книг об этом человеке и об этом восстании самым добросовестным и серьезным следует признать монографию В. Смирнова «Восстание И. Болотникова», удостоенную вскоре после войны Сталинской премии, а потому после 20 съезда ЦК КПСС более не переиздававшуюся. Но даже в ней маститый ученый и добросовестный аналитик древних текстов старательно обходит стороной ряд вопросов, имеющих принципиальное значения для понимания характера Великой Смуты периода 1606-1607 гг. Профессору Смирнову, конечно, не могло быть известно (в силу политической ситуации в СССР 1930-50-х гг, когда ученым не было дозволено покидать территорию их советской Родины), что Болотников – бывший турецкий пленник и раб на галерах – служил после побега из плена в армиях некоторых итальянских самодержцев (тогда знаменитый Аппенинский «сапог» был раздроблен на добрый десяток герцогств, княжеств, графств и королевств), принял католичество и, проявив незаурядные воинские таланты, был возвышен до звания. как сейчас бы сказали, генерала. Это был единственный на всей планете русский человек, являвшийся профессиональным военным. В России вплоть до военных реформ Петра Первого никому и в голову не приходило, что воитель – это не призвание и не родовая обязанность, а ремесло, которому надо учиться и которое надо исполнять добросовестно, без идиотского героизма и без игры в поддавки.
На Западе эту истину знали лет так за двести-триста до Петра, а потому воинственный Орден иезуитов, при папе римском исполнявший, и исполняющий по сию пору обязанности ГРУ и КГБ одновременно, не только быстро вычислил Болотникова в одной из итальянских армий, но и, приняв его на службу в свои ряды, послал своим полномочным представителем к Лжедмитрию весной 1606 года.
Но, так как Расстрига оказался во время этого путешествия Болотникова через половину Европы москвичами убитым, Ивана Исаевича перенаправили к тому еще пока не выбранному лицу, кто должен был Лжедмитрия заменить на троне московском в угоду римской курии. Ибо свято место пусто не бывает, потому все, а уж прожженные римские дипломаты тем более, понимали, что череда самозванцев на московский трон не иссякнет долго. «Царевич Пётр» заблудился где-то в приволжских степях, когда Болотников уже начал формировать армию на все той же изменнической Северщине под лозунгом: «Царь Дмитрий жив, вот-вот он вернется из Самбора, где гостит он у любимой своей тёщи, и возглавит наш новый поход на Москву». Но чернокнижник Молчанов, с которым Болотников встретился в Самборе, где ему представили прохвоста, как чудом спасшегося от смерти царя Димитрия, от чести зваться самозванцем на роль самозванца увильнул, оставив и Болотникова, и господ иезуитов с носом.
Собравший в Путивле значительное русское войско агент иезуитов Болотников, не дожидаясь нового Лжедмитрия, двинул в апреле 1606 года войска на все те же злополучные для Русской державы Кромы, а вторую часть своей рати во главе с переметнувшимся к нему рязанским дворянином Истомой Пашковым направил на Елец с его складами оружия, собранного по приказу Расстриги со всей Руси словно специально для Болотникова, а там через Ефремов и Тулу на Москву.
Обе армии эти воровские были не только значительными по числу своему, но и оказались при казне, к тому же хорошо вооружены – и в результате царские войска бежали от одного вида их, а случавшиеся все-таки сражения болотниковцы, то есть ратиники-непрофесисоналы, выигрывали у московских стрельцов и боевых холопов едва ли не мгновенно. Ибо войной на царя-патриота земли Русской Шуйского шел сам изменнический русский народ, а точнее – та его часть, что жила на юге страны и была значительно разбавлена кровью татарской, польской и так далее. Северяне же, остававшиеся в посконной своей сущности русскими и в годы даже татаро-монгольского ига, встали на защиту Василия Шуйского. И местом их решительного столкновения стала Москва.
Ученые много и нудно пишут о причинах, которые подвигли к измене болотниковских походных командиров П. Ляпунова и И. Пашкова, перебежавших со своими отрядами под начало царя Василия незадолго до решающего сражения армии Ивана Исаевича с засевшими за крепостными стенами правительственными войсками Москвы. И все их аргументы действительно имели место, но только в той или иной степени.
Никому не захотелось подумать и сказать о главном: в войске Болотникова не было пусть хоть фальшивого, но царя, а внутри Москвы находился хоть и совершивший государственный переворот, но венчанный в Успенском соборе всеми на Руси уважаемым Патриархом Гермогеном, а потому истинный русский царь Василий Иванович Шуйский. Ибо всякой Гражданской войне свойственно одно очень важное, мало кем замечаемое при анализе средневековых военных конфликтов, явление: в дни общенациональной опасности исчезновения этноса идеологические концепции в сознании масс и отдельных личностей начинают возобладать над бытовыми потребностями, над коммерческими расчетами и над рационализмом.
Пашков и Ляпунов, надо полагать, понимали, что за Болотниковым стоит сила, с ним можно добиться и чинов больших в будущем государстве, и богатства истинного, но за спиной Шуйского стояли справедливость и православный Бог – и последний аргумент перевесил в сознании изменивших Болотникову воевод и ратников все коммерческие выгоды и расчеты. Случилась битва 2 декабря 1606 года под Москвой – и Болотников ее проиграл.
5
Но войны с подданным ему народом царь Василий Шуйский не выиграл. Ибо на беду его всё те же изменники польскому королю разбойные поляки отыскали на теперь уже не южной, а на западной границе Руси, в городке Стародуб человека очень похожего лицом на Расстригу – и оный жид Богданко тут же был объявлен чудом спасшимся от рук москвичей царем Димитрием. Это признание ставило проблему идентификации Лжедмитрия с погибшим в Угличе истинным сыном Ивана Грозного на второй план. Никому не надо было теперь доказывать законность прав «воскресшего» царя Дмитрия Ивановича на московский трон, а потому быстро привыкший разбойничать и предавать люд западно-русский рванул под флаги нового Самозванца как раз в то время, когда В. Шуйский с братьями старался добить войско болотниковцев сначала в Калуге, потом в Туле. Не дождавшийся помощи «царя Димитрия» Болотников сдался 10 октября 1607 года вместе с «царевичем Петром», отдав себя на милость Государя всея Руси. Первый был таинственным образом якобы умерщвлён спустя несколько месяцев в городе Каргополе, куда его сослал царь Василий, а второй сразу же после сдачи в плен был повешен на одном из деревьев, растущих вдоль дороги от Тулы к Москве.
Надо сказать, что заключительная часть истории так называемой Крестьянской войны 1606-1607 гг под руководством Ивана Болотникова (хотя термин этот и весьма спорен, но обсуждение его здесь неуместно) полон такого рода удивительных событий и случайностей, что кажется порой придуманным и разбросанным по документам эпохи нарочно.
Начать с того, что осажденный в Калуге московской ратью Болотников чудесным образом не только выходит из-за стен города буквально одновременно с тем, когда москвичи взрывают пороховую мину под его стенами, но и умудряется голодным невеликим войском голытьбы наголову разбить профессиональное и большое войско осаждавших.
По дороге от Калуги на юг Московии Болотников внезапно (!!!) встречает одного из военачальников самозванного царя Петра, в котором узнает своего бывшего барина, у которого много лет тому назад, до попадания своего к туркам в плен, сам Иван Исаевич служил в качестве боевого холопа – и князь А. Телятьевский (тот самый единственный русский офицер московской армии, который 7 мая 1605 года не предал Русь под Кромами) тут же встает под знамена своего холопа и признает главенство иезуита над собой.
Разгромив после этого в двух битвах две московские рати и потерпев одно поражение, Болотников не находит ничего умнее, как бежать в Тулу и спрятаться за ее стенами в ожидании прихода армии Василия Шуйского, которая конечно же не преминула осадить город.
Строительство москвичами циклопического гидротехнического сооружения на реке Упе, останки которого спустя двести лет видел А. Пушкин, поразившийся размерами этой нелепой плотины, имело целью якобы затопить крепость до крыш. Но простой инженерный расчет показывает, что затопление могло начаться не ранее, как весной, и непременно паводковыми водами в тот короткий период времени, когда куцая речка эта становится полноводной. Да и то рельеф возле города таков, что вода бы не смогла подняться до самого лета выше, чем по колено. И это – если не знать о существовании большого количества карстовых пустот в известняках, служащих материнской основой тамошней почвы и поставлявших строительный материал для города (то есть о существовании этих пустот как раз-таки якобы испугавшимся наводнения горожанам было известно). Значит, опасности захлебнуться еще осенью у Болотникова и у тульчан не было.
Тем не менее, согласно воспоминаний того же князя И. Хворостинина, именно ужас перед затоплением вызвал решение Болотникова выбросить над стеной Тулы белый флаг, и торжественно, с соблюдением рыцарского церемониала, выехать самому и вывести свои войска за стены города, сложить стяги перед Шуйским, преклонить перед царем колено, положить у его ног свое личное оружие. При этом Шуйский, неоднократно повторяется это в хрониках, обещал сохранить жизнь вожакам воровского войска и не казнить невиновных, но слова своего не сдержал.
Читаешь все это в документах, и просто диву даешься: ужель это все написано на полном серьезе о впавших в дикость людях, живших в грязное, кровавое время, когда брат шел на брата, сын – на отца, матери ели своих детей, отцы насиловали дочерей, чтобы не воспользовались их невинностью чужие, когда все мыслимые клятвопреступления были на Руси нормой поведения миллионов, когда люди справляли нужду в храмах, держали в церквях лошадей, кололи иконы на растопку, взрезали роженицам и детям животы потехи ради? Всему этому есть свидетельства и в русских, и в польских, и в чешских, и в немецких, и в шведских источниках.
На память сразу приходят сведения русских и польских хроник о том, что Федор Никитич Захарьев-Юрьев-Романов (Патриарх Филарет) был зело умный и грамотный муж, читал и по-польски, и по-германски, и по-латыни, и по-фрязински (по-итальянски), в молодости увлекался рыцарскими и любовными романами, написанными на этих языках, – и при воспоминании о книгах, которые мог читать Федор Никитич, многое из того, что кажется нелепым в сведениях, почерпнутых из широко известных исторических источников, становится понятней.
Так, например, перестаёт удивлять тот факт, что, вопреки сложившимся и в Европе, и в России, и в Азии к 17 веку традициям, Иван Болотников оказался умерщвлён в ссылке таким образом, чтобы материальных свидетельств его смерти предоставлено Василию Шуйскому не было. Ивана Исаевича, заявляют хронисты, утопили, спустив под лед, а потому голову мертвеца, согласно обычаю, царю в Москву не повезли. Вот так-то вот: каждым летом везли протухшее человеческое стерво самых невзрачных врагов государства за сотни вёрст для того, чтобы представить свидетельства их смерти повелителю державы и получить награду за это, а зимой, когда голова может и не протухнуть, и не сгнить, приставы царские нашли способ казни Болотникова такой, чтобы самим в командировку в столицу с грузом, за который обычно цари награждают щедро, не отправляться.
То есть у исследователя, и уж тем более у литератора, есть все основания предположить, что никто И. Болотникова не казнил, что Иван Исаевич благополучно отбыл из Каргополя под крылышко папы римского, а сведения о его мнимой смерти были впоследствии вставлены по требованию Филарета в воспоминания все того же князя И. Хворостинина и других мемуаристов. Для автора романов в стиле фэнтази – это истинная находка.
Но честный и добросовестный исследователь обратит внимание на то, что сведения о казни Болотникова таким вот нелепым с точки зрения юриспруденции начала 17 века способом подтверждаются ранее названной здесь абсолютно достоверной рукописью некого безымянного смолянина-ратника противопольских обоих ополчений, а также дневником польского офицера, традиционно до сих пор называемого «Дневником Марины Мнишек», которые ну просто никак не могли быть проредактированным Филаретом.
А это значить может, что слух о казни Болотникова намеренно был распущен по Руси еще в конце зимы 1608 года, чтобы лишить второго Самозванца, ставшего к тому времени в осаде Москвы с армией своей и польской вокруг Москвы со столицей в селе Тушино, желания послать в Каргополь для вызволения выдающегося военачальника, каким признала Болотникова и вся Русь, отряд тех же польских гусар. И потому, как на самом деле закончил свою жизнь агент католицизма на Руси Болотников, уже никому и не важно было знать и тогда, не важно и сейчас.
Что же касается обвинения царя Василия Ивановича в нарушении им своего слова в отношении Болотникова и И. Муромца, то тут надо обратить внимание на то, что шла война, а не игра в казаки-разбойники, Илейка по прозванию Царевич Пётр был по статусу своему разбойный беглый холоп, уголовный преступник, виновный в массовых убийствах и издевательствах над пленными на всем своём пути от Терека через Астрахань, Царицын, Свияжск и так далее до Тулы, долг Государя был в том, чтобы покарать татя, а не цацкаться с ним, пусть даже нарушая свое царское слово. Никто из современников, как известно, не осудил царя Василия за то, что тот повесил самозванного царевича Петра, как приветствовали сотни миллионов людей планеты и казнь генерала Власова сразу же после окончания Второй мировой войны.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Это уже потом, когда боль людская утихла, страсти улеглись, когда появилось новое поколение лиц, безразличных к боли людской, стали брехословы лить слезы по якобы невинно убиенным самозванцам и предателям, голосить о правах человека, возводить генерала Власова в звание мучеников земли русской).
В семнадцатом веке нигде в мире, и в Западной Европе тоже, ни о каком праве человека на жизнь разговора не было даже в схоластических спорах ученых мужей и монахов. Случившаяся уже после русской Великой Смуты в Европе Тридцатилетняя война показала еще большую низость человеческой натуры – и об этом сохранилось гигантское число свидетельств и документов. Потому удивительно не то, что Илейку Муромца казнили, а то, что Болотникову царь сохранил жизнь и отправил в ссылку в места самые наидальние, спокойные, где мог тот и отдохнуть от ратных дел, отъесться, найти способ связаться с римскими шпионами, наводнившими к тому времени Русь до упора. Но все, что случилось с Болотниковым после выхода его из крепости Тула, и по сей день есть тайна великая...
6
Но вернемся к 10 сентября 1607 года, когда на политической арене пришедшей в смущение Руси появился второй Самозванец – человек, который, по свидетельству очевидцев, не хотел играть эту роль и не желал быть царем московским, но под давлением обстоятельств и угроз польских дворян оказался вынужденным напялить на себя чужую личину, а потому тут же начавший спиваться (до этого Богданко был трезвенником). То есть Русь, вступив в пору, которую сами современники назвали Лихолетьем, переступила состояние смущения умов, оказалась фактически в состоянии полного раздрая. Появление лица, вскоре названного Тушинским вором, можно назвать и случайным, ибо событие именно это не было заранее спланированным внешними врагами Руси, как это было с первым Лжедмитрием. Да и случилось его появление совсем неурочно, ибо появление на год раньше, то есть весной 1606 года, нового Лжедмитрия как раз и обеспечило бы ту идеологическую поддержку Ивану Болотникову, которой не хватило ему для захвата Москвы и передачи Московии в руки римского папы. Родился второй Самозванец усилиями равно как русского, так и польского народов
(ПРИМЕЧАНИЕ: Последними следует признать участников ратоша против польского короля Сигизмунда, воевавших за увеличение и без того широких прав шляхты в полукоролевстве-полуреспублике Речь Посполита, проигравших Сигизмунду Второму в войне и спорах, а потому решивших создать новое государство на территории Руси, которую они почитали всего лишь стародавней колонией Польши, а если не получится создать государства, так хоть пограбить эти территории вволю).
То есть при всей неорганизованности появления второго Самозванца на Руси, оное было все-таки закономерным: в обществе, лишенном руля и ветрил вспухают гнойники, вызванные заразой порожденных смутой бесчинств. Если переходить на язык образов, то можно сказать, что польская болезнь дворянского шабаша, как мор, охватила и западные территории уже и тогда гигантской державы по имени Московия. Болезнь та не называлась в те годы болтовней о демократии, но, по сути, таковой и являлась: польские аристократия и дворянство, обязанные по государственному статусу своему защищать целостность и мощь Речи Посполитой, старательно разваливали сильнейшую и крупнейшую европейскую державу того периода своей неуемной алчностью, жестокостью и стремлением выйти из подчинения центральной власти в лице Сейма и короля. А соседи их - неразумный, но завистливый народ русский из приграничных с Польшей и Литвы волостей – возмечтали о получении для себя точно таких же свобод, что имела в соседнем королевстве чужая шляхта, то есть все-таки служивое дворянство, а не польские крестьяне. Народ западно-русский абсолютно точно знал, что выдвигал он в вожди свои именно Самозванца, и совершал измену против Московии именно для того, чтобы Самозванец сделал их такими же свободными и богатыми, какими были шляхтичи Польши.
Зараза эта неумная распространилась по Руси так быстро и так далеко, что достигла в течение полугода даже Среднего Поволжья, ибо и в Нижнем Новгороде, и в Казани горожане целовали крест на верность Лжедмитрию Второму самостоятельно, без захвата их войсками Самозванца и поляков, карали тех, кто присягать Тушинскоум вору отказывался.
Единственной опорой Москвы и Василия Шуйского в противостоянии Тушинскому вору были земли, находящиеся к северу от реки Волги, а также Пермь Великая и Прикамье. Долго остававшийся верным Шуйскому Великий Новгород был, в конце концов, предан князем В. Долгоруким и его окружением, передан в 1611 году в руки изменившему русским, ставшему вновь шведским генералом Де Ла Гарди, а всегда стойкий и непоколебимый в долге своем перед Отечеством Псков оказался захвачен в том же 1611 году собственным Самозванцем -Сидоркой, назвавшимся царем Дмитрием – уже то есть Лжедмитрием Третьим, присягнул ему.
То есть в годы противостояния Василия Шуйского и Тушинского вора Московия перестала быть единым государством, а народ, населяющий его территорию, перестал числить себя народом русским, подданными московского Государя и православным по сути своей. Ибо все заповеди Божьи народом всем южнорусским и западнорусским были нарушаемы безбожно.
Период Лихолетья (1608-1611 гг) явился самым черным и самым постыдным периодом в истории русской нации, худшим, чем даже период ельцинского правления.
И дело не в том, что отправленная царем Василием в Польшу бывшая царица московская (абсолютно законная, кстати) Марина Мнишек сбежала из посольского поезда и, прибыв в стан Тушинского вора, внаглую признала в новом Самозванце мужа, легла с ним в одну постель и отяжелела его плодом, чем вовсе не укрепила в народе веру в истинность самозванца, а лишь упала сама в глазах и самих уж опущенных донельзя русских людей.
И дело не в том списке бесчинств, что творили поляки и сами русские люди на земле Руси, о которых с болью и страстью пишут хронографы.
Все дело в том, как говорили их предки из 14 века устами тогдашних хронографов: «Пресвятая Мать-Богородица отвернула лицо свое от впавшей в бесчинство Руси». Ибо Божья Мать являлась покровительницей Русской державы с века едва ли не 10-го, а народ, населяющий державу эту, в годы Лихолетья над Той, Кто дала миру Христа, изгалялся.
Ибо до того момента, как обычная смута сбесившихся умов народных переросла сначала в измену, а затем и в Лихолетье, Московская Русь не просто являлась оплотом христианства на восточной границе христианского мира, но и занималась защитой христиан, собирала со всего мира (не только с православных, но со всех поданных московского Великого князя и царя) полоняные деньги на выкуп пленённых магометанами православных людей.
НО именно после двух подряд осад русским, в основном, людом православной Москвы этой функции государство московское уже не исполняло, не служило, по понятиям людей того времени, ни Богу, ни Матери Божьей. Если же перевести эту мысль на современный язык, то это будет звучать приблизительно так: народ русский потерял то объединяющее его начало, которое сформировалось в нем в период татаро-монгольского нашествия и позволило нации выжить, а именно чувство сопереживания друг другу, требующее взаимопомощи и взаимоподдержки. Если во время Великой Отечественной, к примеру, оное качество души оставалось свойственным представителям славяно-тюркской цивилизации, то уже в период перестройки и после оной случилось то же самое, что случилось с Русью в период Лихолетья: народ перестал сострадать ближнему, превратился в стаю озлобленных индивидуумов. Изучению метаморфоз души народной и причин, порождающих оные, не является задачей, которая стоит перед автором данной статьи, а потому перейдем к продолжению хронографии Великой смуты.
8
Лихолетье само по себе требует периодизации и выделения ряда дат, которые во многом сформировали характер изменений и событий внутри названного периода. 1 июня 1608 года Лжедмитрий Второй встает со своим войском в осаду Москвы и основывает лагерь свой в селе Тушино, а уже 10 сентября 1608 года Марина Мнишек признает его своим мужем. 23 сентября 1608 года польское войско во главе с двоюродным племянником канцлера Речи Посполитой Яном Сапегой осадило святыню земли Русской Троице-Сергиевскую лавру, которая продолжалась до 12 января 1610 года, то есть 1 год 3 месяца и 19 дней, и была освобождена шведско-русским войском под руководством князя М. Скопина-Шуйского и француза Де ла Гарди, оплаченным продажей шведской короне осажденным в Москве Василием Шуйским всего русского побережья Балтийского моря по договору, подписанному М. Скопиным-Шуйским в апреле 1609 года.
Тут надо обратить внимание на то, что сей договор, фактически спасший Московию от уничтожения воровским войском Лжедмитрия и бандитствущими отрядами поляков, спровоцировал польского короля Сигизмунда на открытую агрессию против Руси, хотя и без поддержки мудрым польским Сеймом (Парламентом), то есть без государственного финансирования, за собственный королевский счет. К тому же и новый папа римский Павел Пятый (Камило Боргезе - тот самый понтифик, что впоследствии инициировал процесс против Галилео Галилея и запретил труд Н. Коперника «Об обращениях небесных сфер», сменивший на этом месте Льва Одиннадцатого как раз в дни начала авантюры первого Лжедмитрия и очень недовольный этим самовольством Сигизмунда), не дал согласия королю на развязывание нового Крестового похода католиков на православную Русь, который может и был урочен за пять лет до этого, но к 1609 году политическая ситуация в Западной Европе была таковой, что Риму стало не до Руси.
(ПРИМЕЧАНИЕ: А дело было в том, что папа сей сумел за пять лет рассориться с правительствами и королями Франциии и Англии, подставил под удар католиков Ирландии и, что особенно важно, пересобачился с еврейскими банкирами (ростовщиками) так называемой Венецианской республики, которые не только контролировали все наземные и морские пути тогдашней Западной (католической и протестантской) Европы, но и держали фактически все королевские дома континента в своих должниках. Проще сказать, папа римский Павел пятый был единственным во всей Европе финансово независимым первым лицом тогда еще совсем не такого уж и крохотного, как сейчас, итальянского государства, но изрядным склочником, сутягой и, что для нас особенно важно, мало интересовался проблемами межконфессионными).
И вот тут-то выясняется, что и поход Ивана Болотникова на Москву был финансирован вовсе не Римом, хотя и благословен им, а ломбардскими и венецианскими ростовщическими домами, увидевшими собственный экономический интерес в том, чтобы подчинить католической церкви православную Русь. Но болотниковцы оказались разбиты, а папа римский платить евреям-ростовщикам неустойку по долгам польского короля отказался. Совершать же предоплату агрессии на Русь королю Сигизмунду, чтобы тот разрешил свои финансовые проблемы со все теми же ломбардцами и венецианцами, позволившими себе оскорбить понтифика, Павел Пятый тем более не видел смысла. Именно поэтому решившийся на недостаточно обеспеченную юридически и финансово войну с Шуйским король Речи Посполитой оказался в своем стремлении владеть Московией изначально обреченным на неудачу.
Главной удачей этого бестолкового по сути похода поляков историки признают захват Смоленска после осады, продлившейся с 21 сентября 1609 года по 3 июня 1611 года, то есть без малого два года. Между тем, тот же самый С. Лем, большой патриот Польши и откровенный ненавистник России, считает, что стояние в осаде Смоленска польским королевским войском было стратегической ошибкой Сигизмунда, не воспользовавшегося фактическим безвластием в соседней стране, которую поляки с 12 века и по сей день почитали и почитают лишь колонией своей вполне официально.
Пока Сигизмунд стоял под Смоленском со своей пышной и неспешной армией, его естественный союзник в войне с Василием Шуйским Тушнский вор дал дёру из Тушино в Калугу 29 декабря 1609 года, а спустя две недели, то есть 12 января 1610 года и войско Яна Сапеги,. убоявшись армии Де Ла Гарди и М. Скопина-Шуйского, само ушло от Троице-Сергиевского монастыря, не вступив в сражение с нашим национальным героем. И в результате 12 марта 1610 года осажденная Москва оказалась свободной, чтобы торжественно встретить князя-свободителя М. Скопина-Шуйского, и чтобы месяц с декадой спустя - 23 апреля 1610 года - увидеть его мёртвым.
Несчастье случилось, судя по всему, из-за неумеренных возлияний и бесконечных пиров, которые пришлось перенести неокрепшему в пьянстве организму юного воителя, но уже тогда возникла легенда об отравлении Михаила Ивановича, которой и воспользовался Филарет Романов спустя 10 лет, заказывая своим подчиненным документы о Великой смуте для дискредитации последнего представителя законной династии Рюриковичей на русском троне. В тех документах в наглую, без приведения каких-либо доказательств, вину за смерть двоюродного своего племянника филаретовские летописцы возложили на Василия Ивановича Шуйского.
В случившейся 24 июня 1610 года битве под Клушино московская рать, практически все ещё гуляющая и пьяная после недавнего освобождения от осады и по-детски беззаботная, не выставившая даже посты на ночь в ожидании битвы с поляками, оказалась в темноте уничтоженной небольшим отрядом конных поляков – и в результате Москва, а с ней и царь Василий, оказались не просто без армии, а даже без мужского населения, способного владеть оружием.
Остатки москвичей во главе с Государем всея Руси Василием Ивановичем Шуйским заперлись за крепостными воротами Москвы, не имея достаточного количества сил для того чтобы выставить на всех надвратных башнях Земляного города ратников. Внутренние же кольца этой самой, пожалуй, большой в то время крепости мира оказались и вовсе без русского войска. И разумеется, все те так называемые перелёты, что служили в последние два года то Шуйскому, то Богданке-жиду, то полякам, потекли внутрь Москвы с предложением служить царю русскому, если тот им будет хорошо платить.
Одним из таких «добровольцев» был и брат того самого Прокопия Ляпунова, что изменил Болотникову и перебежал к Шуйскому за три года до этого, Захар. Не доверять брату человека, который в трудную минуту встал с ним плечом к плечу в битве при Котлах, Шуйский не мог, а потому впустил Захара в царский дворец – и поплатился: великанообразный, находящийся в расцвете сил Захар Ляпунов избил хрупкого старика и объявил об его низложении с требованием, чтобы царь сам снял с себя царское звание, то есть отрекся от Престола.
И с этого момента Василий Иванович начинает свой страстный путь, который он вынес с невероятной для его хрупкого организма твердостью вплоть до смерти от глада и жажды 12 января 1612 года в польском плену. По сути, народу русскому предстал истинный русский мученик Великой Смуты, мужество которого поддерживалось лишь твердым убеждением его в том, что измена Государя долгу своему есть измена православию в угоду нечестивому с его точки зрения католицизму. Именно этим объясняется, почему Василий Иванович отказался отречься от Престола, который ему вручил от имени Бога в Успенском соборе всенародный любимец Патриарх Гермоген.
Сам Предстоятель православной церкви в течение всего времени осады Москвы Тушинским вором писал «прелестные письма» и всякого рода призывы к народу православному стоять насмерть против иностранных агрессоров и быть твердыми в православной вере, победить во что бы то ни стало. Два человека этих не любили друг друга, а вот поди ж ты – оба остались верными Руси, истинными патриотами, честными и бескомпромиссными до конца своего, героями в полном смысле этого слова. На фоне всеобщего русского беспредела тех лет оба этих старика являли собой уникальное явление, да и сейчас выглядят личностями практически святыми. Только вот страстной путь Патриарха был короче – Гермоген был также подвергнут пыткам и издевательствам поляков, умер также от глада и жажды в польском застенке...
8
Захар Ляпунов (о семье этой будет в статье «Главные действующие лица «Великой смуты» рассказано подробней) передал власть над Русью так называемой Семибоярщине во главе с одним из вечных перелётов князем Мстиславским и лжепатриархом Филаретом. Те, без стыда и без совести приняв власть из рук рязанского Иуды, сначала 27 августа 1610 года присягнули вместе с оставшимися в живых москвичами польскому королевичу Владиславу, а потом, обманув москвичей, пропустили в Москву войско поляков (21 сентября 1610 года), которые тут же захватили в плен Патриарха русской церкви Гермогена и, заключив его в темнице, примялись пытать, мучить, требовать, чтобы глава русской православной церкви признал власть католиков над православной Русью, царя Василия низложенным, а Филарета – истинным Патриархом. И этот момент следует признать вторым пиком процесса Великой смуты .
Ибо, по сути, Святой Руси, как таковой, не стало с этого дня. Была территория, на которой множество городов со многими честолюбцами во главе вещали от имени Руси и от имени Польши, но при этом не было того самого единства, что наблюдалось на этой территории даже в период владычества татарских ханов. Впоследствии хронисты, летописцы и мемуаристы привлекут внимание к деталям этого периода не столь уж и значительным, дабы уснастить этот период ну хоть какими-то фактами, отвлекающими внимание читателя от случившегося всеобщего московского предательства. Новорусские же историки начнут плести словеса о том, что опыт приглашения на Престол представителя иной страны был в Средневековье принят за правовую норму по всей Европе, а Россия, как страна отсталая и экономически, и юридически, все еще находилась в состоянии средневекового ступора, а потому приглашение группой Мстиславского и Филарета Романова на царствование в Москву королевича Владислава было якобы правомерно, мудро и прогрессивно.
Но, нам думается, все эти словеса – от лукавого. Именно поражение Руси в период Великой Смуты от поляков и от шведов обернулось отшвыриванием Руси на задворки Европы, привело страну к дальнейшей отсталости в области развития новых технологий. Со смертью царя Федора Ивановича было гораздо больше юридических оснований для приглашения на должность Государя всея Руси человека со стороны, но приглашение ложным Патриархом Филаретом и его окружением королевича Владислава при живом Рюриковиче, возведенном на Престол настоящим Патриархом, следует рассматривать лишь как прямую измену Руси и православию. К тому же не учитывается новорусскими историками тот факт, что ставить над собой царя в начале 17 века на Руси – это признавать себя собственностью оного.
Ставить на Престол Руси православного Бориса Годунова, русского боярина, ближнего человека при царе Иване Васильевиче и Правителе Государства московского при царе Федоре Ивановиче, родича царя, десятилетиями доказывавшего свою преданность интересам народа русского и проявлявшем умение вести дела державные хорошо, победителя Крымского хана Гирея, подступившего в начале его царствования к Москве, - это одно дело.
А кто таков был маловозрастный католик Владислав для русского народа? Сын польского короля избранного на Престол Сеймом без согласия доброй половины шляхты, ушедшей в ратош, внук шведского купца, ничем себя по младости лет не проявивший. Такому «владыке» отдавать себя и свой род в собственность желающих даже в ушедшей в полный отстой Руси было немного.
Потому ряд мелких событий, столь часто упоминаемых историками и писателями ввиду их яркости, образности и неоспоримости, служат все-таки ширмой для сокрытия вышеназванного процесса. Речь идет об убийстве 11 декабря 1610 года под городом Калугой Лжедмитрия Второго одним из его азиатов-кровников, отомстившим таким образом за казнь отца. Между тем, событию этому уделяется в проредактированных Филаретом документах едва ли не решающее значение, якобы даже повернувшее Великую Смуту на убыль.
А кто на самом деле был к тому момент этот самый бывший Тушинский вор? Никто. То есть такой же, как и многие иные воеводы других городов Московии: имел после бегства из Тушино при себе войско малое, состоящее из отряда касимовских татар да казаков Ивана Заруцкого. То есть состоял Богданко при только что родившей ему сына царице московской Марине Юрьевне в качестве одного из любовников ее – вторым был, как оказалось, Иван Заруцкий. Поляки Богданку-вора покинули, ибо средств «царик»[12] на их содержание так и не дал, а территории, которые они до этого контролировали, оказались ими же выеденными, порушенными, да и дальние в сторону Востока города – в первую очередь на Средней Волге, богатой хлебом и рыбой, а также пушниной и товарами из Персии и Закавказья – от этого самозванца к тому времени сами отпали.
Города сии оказались привлеченными письмами, которые писал Патриарх Гермоген еще будучи в осаде от Тушинского вора, оказавшимися особенно востребованными народом русским после того, как поляки заняли столицу и посадили в темницу самого автора этих призывов к народу объединиться против общего врага. То есть не был уже к тому времени Лжедмитрий Второй фигурой на политическом небосклоне Руси, а Гермоген, враг Филарета – был именно таковым. И потому после 1618 года фигура Патриарха Гермогена в памяти русичей усилиями именно врагов России и прихлебателей династии Романовых старательно и неуклонно затиралась в течение ровно 300 лет[13].
9
Днем создания так называемого первого московского ополчения, взявшего в осаду засевших в Москве поляков, принято считать 25 марта 1611 года, когда объединенные силы казаков князя Трубецкого, казаков Заруцкого и отряда рязанских стрельцов, бывших под командованием брата основного виновника свержения царя Василия с Престола и ввода польских войск в Москву Прокопия Ляпунова, окружили столицу. То есть по своему составу это не было ополчением, как таковым, ибо ему не были предоставлены на это полномочия земством ни одной из земель либо городов Руси (отряд Ляпунова был карательным на Рязань, потому врагом рязанского земства), не было в нем крестьян и ремесленников в качестве ратников. Не было оно и московским, как утверждают историки. Ибо состояло, повторяю, оно, в основном, из донских, запорожских, терских казаков – лиц, живущих на порубежье Руси, к тому времени не находящихся на пограничной службе ни у одного из пристепных Государей – ни у татарского хана, ни у польского короля, ни у русского царя, ни у австрийского императора, то есть попросту бандитов... или партизан.
Партизаны во всех странах во все времена – это, как правило, деклассированные элементы, которые имеют твердые политические и патриотические убеждения и принципы, но всякой государственной властью признаются уголовными элементами. При этом, следует отметить, что именно казаки не имели особо корыстных интересов в противостоянии полякам, ибо в государстве по имени Русь именно они являлись изгоями, лицами, подлежащими аресту за бегство от рабства, а вот рязанцы отряда Прокопия Ляпунова как раз-таки и могли в случае победы претендовать на награду от нового русского царя и повышение в званиях.
Командир отряда рязанских карателей Прокопий Ляпунов был одним из тех лиц, кто соучаствовал в свержении законного монарха Шуйского, но оказался по неизвестным нам причинам вне стен изменной Москвы, а казаки, которых до тех пор легко подкупали в качестве реестровых казаков все вышеназванные монархи, по доброй воле своей встали в осаду столицы Руси. Налицо – противостояние двух типов патриотов Земли русской внутри ополчения, выступившего против изменников-москвичей и интервентов-поляков. Это было уже не просто ополчение, это – типичные войска, участвующие в Отечественной войне. Так было на Руси и в 1812 году, и в 1941-45-ом. И уж тем более «ополчение» то - не московское, ибо москвичами среди них и не пахло, москвичи сидели в осаде, плечом к плечу с поляками бились с осаждающими столицу патриотами.
Опять-таки проредактированные Филаретом документы утверждают, что лидером военного объединения казаков и рязанских дворян с боевыми холопами своими следует признать Прокопия Ляпунова.
Но почему же тогда в документах правового характера, касающихся государственного управления той территории Руси, которая не признала Владислава царем московским, нет имени рязанского дворянина в качестве первого и единственного руководителя осаждающего Москву войска? До нас дошли лишь документы с титулами Верховных Правителей Руси по отношению к Заруцкому и Трубецкому. Именно они разбирали и подписывали направленные на их имена со всей Руси жалобы крестьян на мздоимство воевод, наделяли пенсиями вдов тех ратников, что погибли в боях с армией Тушинского вора, которому сами не так давно еще служили, именно эти двое «Правителей земли русской» судили людей так, как было это принято на Руси издревле: князь – он ведь был на Руси не только верховным главнокомандующим, но и верховным судьёй. Да и вообще все стенания в филаретовских текстах по поводу убийства казаками Прокопия Ляпунова при чтении вызывают впечатление надуманности, излишней патетики, неуместной красивости, за которыми авторы старательно скрывают суть конфликта и заказной характер убийства. Именно это позволяет многим из недобросовестных толкователей истории России вслед за Романовыми утверждать, что Ляпунова убили казаки Заруцкого.
А между тем, в двух дошедших до нас документах очень четко сказано, что рязанского дворянина убили казаки князя Трубецкого, а отряд Заруцкого и сам их атаман в это время находились в нескольких десятках вёрст от места убийства, а также сообщено, что спор был пьяный, касался он права кому называться главным в объединенном войске: вождь дворянского войска, по мнению Ляпунова, имел полное право на оное место, а стоявший во главе деклассированных бомжей-казаков князь Трубецкой почитал это обидой себе и роду, ибо по родовитости своей стоял несоизмеримо выше Ляпунова – вот и нашла коса на камень.
Возникает только вопрос: отчего же князь Трубецкой согласился делить звание Правителя с волынским дворянином Заруцким? На него мы постараемся ответить в пятом очерке данного цикла, а пока лишь заметим, что совершить убийство второго соперника в борьбе за власть всегда сложнее, чем убить первого, а иных способов разрешения политических конфликтов Средневековье еще не придумало. К тому же рязаннцы после гибели своего вождя лишь присмирели, а вот казаки в случае гибели Заруцкого устроили бы межусобицу. А межусобица привела бы к победе поляков и к потере князем Трубецким звания даже соправителя земли русской.
В результате убийства Ляпунова триумвират разрушился – случился диумвират, явление тоже нестойкое, ибо подразумевает он собой коллегиальное руководство не только государством, но и войском, а войско без единоначалия – толпа. А с толпой без войска – какой Трубецкой вождь? В создавшейся в 1611 году ситуации под Москвой диумвират был оптимальным решением в борьбе патриотов-честолюбцев за власть. Требовалось и Трубецкому, и Заруцкому время на то, чтобы либо стать самому сильнее соперника, либо примкнуть к третьей возможной силе, то есть изменить общему делу, что Трубецкой и сделал спустя год.
10
Сейчас нам важно лишь отметить, что с убийством Прокопия Ляпунова 25 июля 1611 года войско, осаждающее Москву с поляками, вовсе не распалось, как нам втолковывают учебники царской и советской поры. Это подтверждает наличие большого числа документов, подписанных вышеназванными «Правителями Земли русской», и то, что поляки так и оставались в осаде до самого подхода 18 августа 1612 года нижегородских ополченцев[14]. Государственнообразующая деятельность двух этих лиц так и осталась неизученной никем, суть произведенных ими реформ так и осталась загадкой, скрытой за семью печатями. Тут – громадная дыра в хронологии и в истории Руси. Дыра эта выглядит так, словно кто-то старательно вымарывал из летописей ВСЕ сведения, касающиеся деятельности диумвирата внутри страны, а заодно и ту информацию, что касалась внешней политики Заруцкого и Трубецкого. Зачем? Да затем, что в своих письмах к польскому королю, например, Трубецкой и Заруцкий не признавали филаретовского посольства в Смоленск русских бояр, просящих на русский трон поляка Владислава.
Да и вообще история же всё ещё продолжающегося путешествия посольства Патриарха Филарета, названная впоследствии посольством боярина Салтыкова, к королю польскому в Смоленск с предложением тому московского трона, представлена в русских источниках чрезвычайно размыто, звучит фальшиво, а в польских хрониках рассказывается, как событие ординарное, не стоящее внимания, как всякое предательство.
В русских хрониках московские послы во главе с Филаретом, якобы едва ли не в железах и терпя муки, были доставлены в новую столицу Речи Посполитой Варшаву. Но в польских аналогичных документах пишется, что привезли ложного Патриарха и его товарищей в Варшаву в качестве почетных гостей, а вот пленённого царя Василия Ивановича Шуйского, никак не пожелавшего отречься от трона и данной ему Богом власти над православными, одели в рубище, заковали в цепи, провели оплеванным и осмеянным перед веселящейся толпой.
Никому из новорусских историков нет и дела до событий, случившихся в 1611 году в Ярославле, в Твери, в Торжке, нет дела и до падения из-за предательства все тех же русских аристократов-бояр Великого Новгорода, до круговерти восстаний и самозванцев в Пскове, до восстаний малых народов в Среднем Поволжье, до появления целой плеяды претендентов на русский Престол на Нижнем Поволжье, до событий на реке Вятка и в Перми Великой, стоявшей за Шуйским горой, до того, отчего и почему не отстала от державы русской всего за полвека до этого присоединенная к Москве земля мусульманская Астраханская, отчего терские казаки стерегли порубежные земли впавшей в бесовство Великой Смуты Московии. Я уже не пишу тут о странной терпимости к происходящим на Руси беспорядкам живущего разбоями могущественного ногайского хана Иштерека, так и не пошедшего войной на Русь. Был, по-видимому, дан при Филарете и его потомках наказ не ворошить никому этих дел, дабы не поднимать вопроса о совершаемой именно в этот период крупнейшими русскими боярскими родами во главе с Романовыми измене интересам Руси, – и запрет сей по сию пору остается в силе.
Заполняют пустые места в истории России историки, как правило, событиями, касающимися организации так называемого второго, а на самом деле единственного русского народного ополчения под руководством К. Минина и Д. Пожарского, то есть начиная с осени 1611 года, стараясь сделать это так, чтобы на фоне них мученическая смерть Патриарха Гермогена 17 февраля 1612 года выглядела событием малозначащим. То есть Филарет и здесь как бы отомстил своему конкуренту и предшественнику на Престоле Святейшего. Да и роль писем, написанных Гермогеном в защиту Руси, разом снижается сообщением о том, что письмо, которое прочитал на Торгу Нижнего Новгорода Козьма Минин, написано было не Патриархом, а архимандритом Иосафом[15]. Само письмо не сохранилось, разумеется, но есть один из списков того самого текста, который Иосаф не то написал самолично, не то надиктовал монаху. Весьма заурядное, с моей точки зрения, послание, значительно уступающее по публицистичности и внутренней мускулатуре текстам, автором которых был Гермоген. Но филаретовские хронисты, а вслед за ними и русские историки упорно принимают версию о том, что именно письмо из уже освобожденной святой обители, а не от умирающего в застенках Патриарха всколыхнуло совесть еще недавно присягавших Тушинскому вору жителей Нижнего Новгорода – и доказать обратное ныне уж нет никакой возможности.
Зато уж сам путь новгородского ополчения и битвы его с поляками, освобождение Москвы и дальнейшие события Великой смуты изучены не просто основательно, но и с использованием огромного количества уловок для сокрытия тайны причин, подвинувших боярскую знать московскую выдвинуть на Престол царский именно Михаила Романова. Ибо пока одни русские были заняты тем, чтобы освободить Русь от ворога, другие плели интриги ...
1
Следующий период Великой Смуты занимает строго выверенные и никем не оспариваемые границы от осени 1611 года до 21 февраля 1613 года. Первая дата – начало призывов Козьмы Минина к народу Нижнего Новгорода идти войной на поляков, вторая – дата венчания Михаила Фёдоровича Романова на русское царство. Ибо в датах сих официальной летописи заключена некая драматургия, легко улавливаемая многочисленными литераторами, писавшими на эту тему: экспозиция – состояние Руси, приближенное к полному коллапсу, зачин – письмо архимандрита Иосафа и чтение его народу в городах и весях Московии, развитие действия – сбор средств с населения Нижнего Новгорода, поход земского войска по волжскому льду до Ярославля, сидение там, потом путь на Москву, чтобы там произошли основные военные события, то есть кульминация первая, и развязка – избрание и венчание на царство первого Романова, которое вполне пристойно признать второй, заключительной кульминацией этого периода Великой Смуты, достойного назваться войной за освобождение Отечества от польско-литовских оккупантов. Вся эта хронология говорит скорее о книжности описываемых событий, нежели об их жизненности, а потому требует изучения внимательного, детального и осторожного.
Тут надо сделать скидку, в первую очередь, на то, что летописцами, хроникёрами - то бишь журналистами, бытописателями своего времени – во все времена были книжники и фарисеи, прислужники государственных карательных структур, люди подчас малообразованные, не всегда и грамотные, не всегда умом глубокие, легко меняющие свои принципы и политические пристрастия в угоду сильным мира сего, привычные к поэтическим и прочим вольностям, к тому же коньюктурщики до мозга костей. Достаточно обратить внимание на современных ведущих журналистов России, вспомнить, кем они были в СССР, чтобы убедиться в справедливости данного заключения. Летописцы, как и журналисты, мыслили и мыслят лишь по шаблонам, по готовым издревле калькам – и в результате дошедшие до нас летописания, как материалы наиболее легко воспринимаемые при чтении самой непритязательной публикой, становятся основными первоисточниками информации нации о Великой Смуте. Мы еще вернемся к этой теме в шестой статье данного исследования «Характеристики хроник, документов, летописей и литературных произведений, посвящённых «Великой смуте».
Здесь же надо сказать о том, что частая политическая нечистоплотность летописцев обернулась в 21 веке появлением очередной инсинуационной теории неких полумифических субъектов Фоменко и Носовского, которые, использовали не всегда четкие и подчас нечестные материалы хроник и летописей, написанных уже после 1619 года о событиях 1612-1613 годов со вполне определенной антипатриотической по отношению к России целью: дезинформировать читающую публику в книге своей «Великая смута», предлагая вниманию увлекающейся псевдонаучной макулатурой публике версию оригинальную, но фантастическую, выдавая оную за научную.
В основе версии этих проходимцев от науки лежит предполагаемая догадка о существовании кроме известных в истории Литовской Руси и Руси Московской (Татарской) - ещё будто бы существовавшей с незапамятных времен и третьей – Астраханской Руси (второй Татарской), о которой никто из современников государства, расположенного на месте пересечения добрых пяти крупнейших в истории человечества торговых путей не ведал, а сами не знающие староарабского языка авторы курьезной фоменковской теории якобы выкопали оную державу из древних арабских текстов, хотя разумней было бы искать источники этого бреда в текстах тюркских, армянских, грузинских – языках народов, проживающих в непосредственной близости от территорий, которые в тот период времени являлись Астраханской волостью, раскинувшейся на месте покорённого еще Иваном Грозным Астраханского ханства – осколка полтора уж века как почившей в бозе к тому времени Золотой Орды, которой Фоменко и Носовский решили продлить жизнь вплоть до появления на свет Петра Первого.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Жульническую методику названных авторов, широко разрекламированную ненавистниками России после государственного переворота 1993 года, очень ярко и очень убедительно развенчал еще в 1982 году знаменитый профессор Тартусского Университета Ю. Лотман в статье «О ТЕОРРИИ ФОМЕНКО. К статье М. М. Постникова и А. Т. Фоменко, опубликованной в Уч. зап. Тартуского ун-та. Труды по знаковым системам. XV». Мне довелось также обратить внимание на то, по заказу каких именно конкретно сил пропагандируется так называемая фоменковская теория, и на фальшивость доводов авторов этой теории в отношении событий Великой Смуты в статье «О ЗЛОНАМЕРЕННОМ ХИТРОУМИИ. Несколько замечаний о книге В. Носовского и В. Фоменко “Русь и Рим. Правильно ли мы понимаем историю, том 2”». Дискуссия получилась долгой и маловразумительной со стороны защитников фоменковской теории. А потому перейдем к конкретным событиям).
Сами русичи, пережившие Великую смуту и бывшие её участниками, относились к постигшим их бедам несколько иначе, надо полагать, чем филаретовские книжники и фарисеи, то есть точно так же, как мы сами относимся к современной окружающей нас действительности: трезво, практично, рационально. Ибо предки наши тоже жили так, словно каждый прожитый ими день - последний, не подозревая, что хронисты спустя каких-нибудь десять лет, для литературной выразительности максимально сожмут отрезки времени, избавят потомков от лишних для сюжета сведений, а также видоизменят некоторые факты жизни участников Великой смуты в угоду политике текущего дня. Да еще и наделят их излишней экзальтацией, склонностью к мистификациям и поголовной верой в мистические явления. Наиболее известной и наиболее стойкой мистификацией сознания русского народа, осуществленной филаретовскими борзописцами, следует признать, да и признано в ученом мире давно, историю с якобы спасшим якобы уже царя Михаила костромским крестьянином Иваном Сусаниным. Давайте остановимся на ней поподробнее...
Широко известна статья Н. Костомарова «Иван Сусанин», в которой именитый к тому времени историк и идеолог украинского национализма доказывает, что легенда о чудесном спасении царя Михаила Фёдоровича, случившаяся якобы прямо-таки в марте 1613 года, возникла лишь в 19 веке в среде российских славянофилов, которые искренне поверили в истинность либретто оперы А. Глинки «Жизнь за царя».
Тотчас после этой публикации с опровержением костомаровской версии выступил профессор С. Соловьев с материалом «О статье г. Костомарова «Иван Сусанин», в котором этот русский учёный-монархист, обнаружив две натяжки в суждениях своего противника по дискуссии, мастерски разбивает два этих суждения, объявляя при этом, что опровергнул весь десяток доказательств оппонента.
В обоих случаях в системе доказательств оба профессора опирались на документ, датированный 1619 годом, в котором зять покойного Сусанина получил налоговые привилегии за подвиг своего тестя от Филарета и Михаила Федоровича. Между тем, в одной из летописей есть короткая запись о том, как в 1611 году (то есть за два года до избрания Михаила Фёдоровича Романова на русский Престол) был некий подобный случай: польский интендантский отряд в поисках провизии зашёл в одну из костромских деревень и обнаружил в ней одного-единственного безымянного мужичонку, который пообещал вывести их к богатому и хлебному селу, но на самом деле вывел отряд на засаду русских шишей (партизан), где всех поляков и перебили русские патриоты, которых при Михаиле Федоровиче и Филарете звали казаками и врагами Отечества. Мужика того безымянного поляки успели убить.
Мне думается, услышав эту историю от зятя Сусанина, просящего за заслуги своего тестя какой-то малой милости (а таких ходоков, по воспоминаниям современников, у царя было в первые десять лет правления до нескольких десятков ежедневно), умнейший и проницательнейший интриган Филарет смекнул, что на лёгкой переделке этой истории можно состряпать весьма примечательную легенду, которая должна лишний раз доказать богоизбранность, законность новой династии русских царей, а главное – может свидетельствовать о верноподданнических настроениях по отношению к роду Романовых в самом русском народе. Дата происшествия слегка сместилась, детали видоизменились, а остальную модернизацию сюжета доделали время и неутомимая двухвековая государственная пропаганда. Тем более, что и затрат особых род Романовых в благодарность роду Сусаниных не перенес: пожалования были мелкими, потомков «спасителя царя» даже не сделали дворянами, хотя чинами и званиями подобными в те годы расшвыривались и царь, и его папаша направо и налево за заслуги весьма сомнительные и даже порой ничтожные.
2
Сейчас в сознании миллионов россиян настолько уже крепко утвердилось мнение о подвиге Сусанина в филаретовской редакции, что кажется порой, что оно в мозги людей попало не с молоком матерей даже, а еще в утробах оных. Хотя сам по себе подвиг И. Сусанина, на мой взгляд, выглядит более значительным, чем его хрестоматийная обёртка, ибо свершался он сельским старостой, то есть человеком, на этот пост избранным советом (земством) села совместно с церковью и с жителями нескольких окружающих деревень и починков. Совершался подвиг костромского крестьянина не ради спасения возможного первого руководителя администрации еще не существующего государства[16], а по велению сердца, совершался патриотом Руси, чтящим долг свой перед землей родной и перед Божьей Матерью, защитницей Святой Руси, рядом с которой и настоящий-то царь земной – меньше пылинки на проезжей дороге, а уж сын изменника Филарета и вовсе был и в 1611 году, и в начале 1613-го ничем, то бишь лишь являлся одним из великого множества неучей-отроков, недорослей боярского происхождения – не более того.
Народ-то русский в начале 17 века это состояние Михаила Романова именно так и понимал, а потому особого интереса не проявлял к придуманной наспех истории спасения царя. Тем более, что многочисленные дальние родственники покойного Сусанина, участвовавшие, судя по всему, в создании вышеописанной легенды, после Великой смуты сутяжничали друг с другом из-за земельных пожалований Михаила Федоровича Романова, Филарета Романова, Алексея Михайловича Романова лет так двести подряд, до тех пор, пока вконец не изошел род сей на нет. В результате, родилась на Руси новая фольклорная традиция – надсмехаться над русским истинным патриотом Сусаниным в анекдотах, поговорках, присловьях. То есть фальшивым возвеличиванием костромского патриота-крестьянина Ивана Сусанина Филарет не утвердил принцип народности, как один из столпов самодержавия и государственности Руси, а фактически унизил подвиг человека из народа в глазах самого народа, отдал его на откуп бессовестным людям из числа представителей вечно обиженной русской интеллигенции, а также всегда готовой к измене русской аристократии и столь нелюбезных первому романовскому Патриарху скоморохов.
Но перейдём все-таки к продолжению нашей хроники Великой смуты. Остановимся на том, отчего же именно речь говядаря Минина, старосты мясных рядов на Нижегородском Торгу, возымела такое действие, что воспламенила толпу, то есть, в первую очередь, голытьбу, на воистину святой подвиг. Объяснений этому несомненному чуду никто из авторов хроник да летописей, никто из маститых ученых и литераторов не дает. Странность эту заметил только в конце 19 века знаменитый историк И. Забелин (член-корреспондент Императорской Академии Наук России, автор семи историко-аналитических книг, незаслуженно забытых и практически не переиздававшихся в течение последних ста лет). Разве что попытался об этом сказать нижегородский учёный-краевед П. Любомиров в «Очерках истории Нижегородского ополчения», изданных в 1915 и 1917 годах, и ставших почти сразу же библиографическими редкостями. У всех остальных (не считая тех провинциальных летописцев, которые про Минина и Пожарского даже не слышали, а Москву считали взятой два года уж как убитым Ляпуновым или всё ещё стоящими под стенами столицы Заруцким и Трубецким) один шаблон: Козьма Захарыч выкрикнул призыв – народ заорал «Ура!» - и все нижегородцы, как один, бросились собирать деньги на войну, продавая даже самих себя в рабство.
Нам, пережившим более 15 лет послеперестроечного периода России, трудно, оглянувшись вокруг себя, увидеть даже пару десятков в одном городе таких энтузиастов спасения Отечества от всеми ежечасно ожидаемого окончательного краха страны. А тут речь идет о целом административном центре волости размером большим, чем любая современная западноевропейская страна, то есть даже не о гораздо большем числе патриотов-беспредельщиков, а о целостной общине, заключенной в единую общенациональную систему экономических, политических и прочих отношений, представлявшую собой в Нижегородчине 1611-1612 гг, по сути, самостоятельное минигосударство. Согласиться с утверждением филаретовских летописцев, что возможно повернуть самосознание фактически закрытой и экономически самодостаточной экосистемы одним голословным призывом обычного купца из народа с помоста посреди базара – все равно, что увериться в возможности победы коммунизма в отдельно взятой стране. Теоретически – да, н практически...
Да и чем таким была Москва в 1612 году для бывшего в течение полутора сот предыдущих лет местом ссыльным Нижнего Новгорода? Надо полагать, что для нижегородцев 1612 года Москва была лишь местом, куда уходила основательная часть их доходов в виде налогов, а также источником всевозможных наказаний в виде повышения этих самых налогов, а также источником то и дело меняющихся мздоимцев-воевод, а вместе с ними и стрелецких полков, стрельцы которых норовили выпороть всех подряд, а то и повесить, ну и пограбить под шумок, разумеется. Жило здесь и множество потомков тех, кого царь Иван Грозный после Опричнины не вернул в Замосковье и Подмосковье, оставил на свободных кормах при заросших непроходимыми лесами реках защищать себя от потесненных приволжских народов, а заодно без помощи Москвы, то есть за собственный счет, оберегать и все Русское государство от возможных агрессий с Востока и Юго-Востока. То есть особой любви, о которой пишут источники филаретовского периода, к столице Московии в Нижнем Новгороде испытывать люди не могли. Да потомки их и по сей день весьма скептически относятся к столице своей Родины – подчиняются, но не чтят.
Однако, обратим внимание на неоднократно упоминаемые здесь даты: 17 июля 1610 года Захаром Ляпуновым свергается царь Василий Шуйский, 21 сентября 1610 года вступают поляки в Москву, спустя два месяца Патриарх Гермоген под давлением боярина Салтыкова и присутствующих на том непотребстве лжепатриарха Филарета и князя Мстиславского якобы соглашается под действием угроз бояр звать на русский Престол польского королевича Владислава, но выдвигает условием отказ поляка от католичества и переход возможного московского царя в православие.
Именитый боярин Михаил Салтыков, утверждают летописцы (не видевшие этого всего и не слышавшие о том эпизоде слов ничьих, кроме филаретовых), выхватывает нож – и тут-то мятежный Патриарх, бывший сам в молодости лихим казацким атаманом, не бьет в ухо толстяку, а взрывается словами, встаёт в позу – и окончательно решает от имени русской православной церкви противостоять изменникам-боярам и полякам. Именно за это решение Гермогена сажают поляки в темницу.
Очень эффектная история, не правда ли? Сюжет для отдельного, вполне законченного рассказа, который летописцы после написания основного сюжета, завалили малыми фактами и посторонними словами, что придает событиям этим еще большую достоверность, а главное – снижает героичность образа истинного Патриарха Гермогена, который якобы на короткий момент, но всё-таки якобы показал слабость духа, то есть тем самым летописцы уравняли мятежного Патриарха в глазах потомков с лжепатриархом Филаретом. Последний, между тем, присутствовал при этой сцене в качестве руководителя допроса Патриарха Гермогена от лица иерархов православной церкви, и в очередной раз, получается, предал своё крестоцелование и православную веру.
Это мы привыкли думать о своих предках: дураки, мол, были русичи, ничего-то там как следует не понимали, до чего-то и додуматься не имели возможности. На самом деле, современники Филарета были не глупее нас с вами, многие среди них умели различать в происходящих вокруг них событиях суть оных и причины, их побуждающие, а потому и к Патриарху своему относились совсем иначе, нежели современные горе-историки. Нижегородцы, к примеру, ЗНАЛИ, что истинный Патриарх томится с зимы 1611-1612 года в московской темнице, а лжепатриарх Филарет ждёт-не дождётся смерти Гермогена. Они ЗНАЛИ, что захваченную поляками Москву держат в осаде на самом деле казацкие полки Заруцкого и Трубецкого
(ПРИМЕЧАНИЕ: Филаретовские борзописцы упорно писали, а авторы школьных учебников им вторили, что после смерти Прокопия Ляпунова никто поляков в московской осаде не держал, что поляки сами заперлись там, пухли от голода, но боялись нос высунуть за стены Земляного города).
ЗНАЛИ нижегородцы, что над храмами и иконами православными изгаляются католики на территории всей Руси. То есть уже зимой 1611 года перед ВСЕМ ПРАВОСЛАВНЫМ ЛЮДОМ СВЯТОЙ РУСИ встал вопрос о спасении не просто столицы Отчизны, но также о спасении Первопрестольной, хранительницы иконы Пресвятой Божьей Матери Владимирской – главной святыни Руси[17].
И, мне думается, именно об этом многие и многие вечера зимние 1611 года говорили нижеговордцы и жители других районов и регионов страны в своих избах, не имея фактически вождя еще, по вековой тупой привычке русской ожидая, что вот-вот появится новый былинный богатырь, гикнет-свистнет, встанет посреди широкого поля, позовет всех желающих побиться за веру встать за собой – все русичи и побегут за ним следом хоть на подвиг, хоть на смерть, выставляться в колонну – и с песней, с лихим посвистом отправятся забрасывать врага шапками.
(ПРИМЕЧАНИЕ: В годы правления Ельциным и Путиным Россией приблизительно также жили и думали десятки миллионов россиян, с ужасом взирающие на то, как их родная страна неуклонно превращается в колонию международного иностранного капитала, но вот породить Минина не смогли[18]).
Пришла весна 1612 года – появились заботы крестьянские даже у горожан, живших в ту пору натуральным хозяйством и зависящих от погоды и даров земли очень сильно. Политические проблемы в сознании русичей тотчас ушли на задний план. Весна и лето 1611 года случились ни жаркие, ни холодные, без бурь, без разбойных нападений на Нижний, без восстаний мордвы и черемисов, все еще недовольных русским присутствием в этих местах, урожай оказался собран в закрома неплохой, свадьбы основные отыграли. А еще нижегородцы скот, пригнанный с земель татарских и башкирских, распродали, мясо пустили на солонину, засыпав его прибывшей по Каме дешёвой вычегодской солью.
Таким образом, в купеческом городе появился избыток товара, который некуда стало сбывать: в Нижнем Поволжье гуляют шайки самозванного царя Августа, не пропускающие караваны в Персию и Шемаху и оттуда назад, в Верхнем Поволжье хозяйничают разбойные отряды будущего польского героя Тридцатилетней войны Лисовского, которые мешают даже Ярославлю торговать запасенной там в избытке рыбой, а в Москву по старой Владимирской дороге везти товар тоже смысла не стало – вымела Смута тамошнее население, даже во всегда богатых Вязниках народа почти не осталось. Да и полоняная поляками Москва рада бы что-то купить, да не может, ибо находиться в осаде. А уж на Востоке и Юго-Востоке никогда хороших покупателей нижегородского товара не было. Вот она – и экономическая основа возможной речи Козьмы Минина-Сухорука на Нижегородском Торгу, которая вкупе с сообщением об оскорблении поляками православных святынь и могла всколыхнуть купеческий город.
Но нам Авраамий Палицын и иже с ним рассказывают детскую сказку о том, как пришла в Нижний некая невесть кем написанная грамота с рассказом о видении некого неизвестного никому в Нижнем Новгороде «мужа честного Григория», который потребовал от нижегородцев «построить новый храм Троицы—на рву», дабы потом положить там некую хартию на Престоле – и после этого на бумаге каким-то таинственно-чудесным образом будет написано: кому быть царем на Руси. Как будто успевшие к тому времени за пять лет пять раз присягнуть да переприсягнуть трем царям нижегородцы только о том и думали: кто теперь их станет тиранить? Ибо кроме тиранства и поборов они-то ничего от царей московских и не видели. Но, по мнению летописцев, именно эта сплетня (иначе ее и не назовёшь) вынудила человека состоятельного, в городе уважаемого, солидного, заняться беготней по Нижнему, собирать таких же солидных людей в воеводскую избу у Алябьева и Репнина, где тут же случился скандал не из-за чего иного, как из-за звания руководителя будущего ополчения, о котором пока что никто и не заикнулся.
При этом стоит обратить внимание на то, что, по сведениям летописцев, во главе войска решено было поставить не воевод, каких жило в городе целых два, а говядаря – купца-оптовика, торговца говядиной, у которого должность первого лица в войске оспаривал тоже не военный, а гражданский человек - стряпчий (то есть адвокат) Биркин, бывший, как утверждают филаретовские хронисты, когда-то тушинцем. Протопоп Савва, а не дворяне да князья, принял в этом споре сторону Минина – и кандидатура говядаря была утверждена. Если учесть, что спор шёл пока лишь о должности казначея, а не боевого воеводы, то становится понятным, о чем фактически шёл разговор в воеводской избе, что бы ни писали по этому поводу хронисты: доверия к говядарю, как к лицу, способному собирать и экономно расходовать общественные деньги, у участников этого совещания было больше, чем к судейскому чиновнику и к воеводам – представителям профессий, известных издавна своей склонностью к казнокрадству.
Следующим днём в соборе Святого Спаса, а вовсе не на Торгу, как принято считать, протопопом Саввой, а вовсе не Мининым, была произнесена пламенная проповедь о гибели земли русской и о необходимости идти нижегородскому люду на спасение Руси от супостатов. И лишь после этого казначей-говядарь Козьма Минин-Сухорук, выйдя из собора, сказал, обратясь к собравшемуся на базаре народу:
- Православные люди! Если нам похотеть помочь Московскому государству, не пожалеем животов, да не токма животов... Дворы свои продадим, жен и детей заложим...
После чего Минина уже всем народным городским вече[19] поставили старшим по сбору средств на ополчение. А главное, предоставил Козьме Захаровичу сход нижегородских мужей возможность «править дело», то есть предоставил мяснику-оптовику право хоть батогами, хоть применяя пытки, но выбивать из нижегородцев требуемую сумму на содержание будущих ратников будущего земского войска. То есть речь шла о том, чтобы за оружие, военное снаряжение, порох, пушки, за продовольствие, за возы, за лошадей, за соль расплачивалась собранная со всех нижегородцев одинаково казна ополченческая, а доходы шли в карман исключительно богатым купцам. И это также подтверждает коммерческую основу начального периода собственно нижегородского земского ополчения, лишь разбавленную политической и патриотической патетикой. Основные экономические тяготы по финансовому обеспечению ополчения были возложены на плечи беднейшего населения города, а богатые лица и уголовные преступники, как всегда было и есть в истории России, на волне общенационального патриотического подъема в те дни, надо полагать, лишь обогатились.
Трудно сказать, чем бы закончилась эта странная авантюра по изъятию денежных средств из карманов населения Нижнего Новгорода, продолжавшаяся всю осень и первую половину зимы 1611-1612 гг, не случись вскоре в Москве Патриарху Гермогену умереть. Произошло это 12 февраля 1612 года, то есть в самые лютые русские морозы. Оставшиеся в Москве русские соратники Филарета по предательству в пользу королевича Владислава тотчас накатали «увещевательную грамоту», чтобы тут же в копиях-списках разослать оную во все приволжские города (до нас дошли лишь ярославская и костромская), в которых бояре-предатели требовали от волгарей не объединяться с Заруцким и Трубецким[20], а вместе с польским королем Сигизмунда направить все силы на усмирение впавшего в безумство русского народа.
Конфликт двух призывов – Савватиевско-Мининского о спасении Руси и боярского об усмирении русского народа – и подвИг нижегородцев на совершение решительного действия: около 26 января 1612 после долгих разговоров о необходимости выступления, вдруг внезапно и наспех собранное нижегородское ополчение вышло на лёд Волги, и двинулось по старинным купеческим санным тропам вверх вдоль великой русской реки по берегам и по льду Волги.
3
Надо отметить, что самосознание народное на изломе веков 16-го и 17-го было таковым, что люди не желали идти в бой под командованием простого говядаря, им требовалось, чтобы во главе них стоял непременно человек родовитый, лучше всего князь, который одним происхождением своим из княжеских чресл гарантировал наличие в его голове таланта стратега. И потому все долгие месяцы сборов ополчения, проедания казны и ожидания, в Нижнем Новгороде шел поиск кандидата, достойного встать во главе земского войска, - и во всей стране не находилось никого из представителей именитых семей Руси, кто не измарал бы свою честь изменами и совершением преступлений против русского народа.
Дмитрий Михайлович Пожарский был единственным из высокородных русичей, кто на самом деле дрался против поляков во время их первого похода на Москву во главе с Расстригой; кто воевал и против войск Тушинского вора, и против засевших в Москве воинов Гонсевского. К тому же князь был ранен в боях за Москву польской пулей, происходил из удельных князей Рюриковичей, имел хоть и не слишком уж и большой, но опыт руководства военными соединениями, был в свое время вхож в царский дворец, то есть имел связи в среде бывших московских бояр богатейших русских фамилий, все еще сохранявших финансовые средства, которые очень могли бы помочь ополчению спустя некоторое время, когда собранные с беднейших нижегородцев деньги иссякнут.
Денег к середине зимы в казне Минина, следует признать, не так уж много оставалось, а желающих получать их в качестве жалованья за всё еще не ратную, а обычную гарнизонную службу, все прибывало и прибывало в Нижний Новгород. Именно проблема прокорма ставшего избыточным числа добровольцев вынудила Минина принять задолго до выхода из Нижнего решение о том, что всякий новый иногородний ратник должен иметь при себе свои собственные харчи, свою одежду и свой полный боевой наряд, то есть оружие, пороховой и свинцовый припас к нему, коня и желательно хоть плохонькую, но волокушу либо сани.
Но уже основательно обозленный на поляков русский народ все равно к Минину в войско шёл огромными массами. Приходили добровольцы даже из районов столь далеких, что там толком и не знали, что за напасть эта такая – пришедшие на Святую Русь поляки: дьяволы, должно быть, или просто нехристи-мусульмане? Уже с ноября 1612 года стал прибывать в Нижний Новгород люд с северных районов Руси, везя с собой свои припасы, имея при себе воинское снаряжение. Содержать все прибывающих и прибывающих добровольцев в городе было уже и опасно, и накладно: цены на все виды товаров в Нижнем стремительно взлетели, находившиеся в бездеятельности земские ратники скандалили между собой, ссоры то и дело переходили в потасовки с членовредительством, – и это была ещё одной причиной, из-за которой Минин наконец-то решился вывести земскую армию из города. Но нас пытаются убедить в том, что десятки тысяч мужчин с оружием в руках жили себе в чужом городе паиньками, приголубленные местным населением на правах едва ли не родственников, да еще и оплачиваемые из карманов горожан, терпеливо ждали приказа выступать на войну, на смерть – словно не люди они живые были, а ангелы да херувимы небесные.
Из Нижнего Новгорода до Ярославля я с В. П. Туляковым ехал на стареньких «Жигулях» двое суток, остановясь на ночь в когда-то городе, а после развала страны ставшем поселком городского типа Юрьевце. «В московской посольской практике считалось, что посольства от Нижнего до Ярославля едут дней 12 – на такой срок им давался корм», - утверждается в томе 8 «Действий Нижегородского ученой археологической компании», изданного в 1898 году, когда люди еще ездили конно и знали на собственном опыте, что такое передвигаться зимой пеше и верхово. Войско Минина и Пожарского прошло этот путь за три месяца (по другим сведениям – за четыре), успев оказаться на назначенном месте к самому прекращению морозов и к началу половодья, то есть к концу марта-началу апреля. Хотя, если все-таки брать четырехмесячный срок в качестве времени пути, то выйти должны были нижегородцы в путь не в конце января, как принято считать в науке, а, как минимум, в конце декабря. Точной даты прибытия ополчения в Ярославль хронисты нам не оставили. Не задумывались они над такими пустяками, да и не было летописцев в этой фактически Орде, двигающейся по льду Волги и вдоль нее по берегам, не могло быть там и относительного порядка.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Если найдутся в преддверии празднования 400-летия восшествия на московский Престол Михаила Романова монархисты-энтузиасты, которые решат повторить путь мининской рати в зиму 2012 года, то это будет все-таки мистификация. Во-первых, потому, что тысяча-другая откормленных, весело галдящих, пьяных современных человек, облаченных в имитацию древней одежды и при макетах древнего оружия, - это не многотысячная рать с большим количеством коней и возов сена для них, а также с волокушами, полными совершенно непривычными нынешним людям продуктами питания вроде мороженной брюквы или заквашенной без соли капусты).
И останавливаться на снегу в лютые морозы можно было земцам в одёжке 17 века не долее пары недель – потом начались бы массовые простуды, эпидемия, и войско бы вымерло. И народ местный в 1612 году встречал ту ораву вооруженного и голодного мужичья вовсе не восторженно: достаточно представить по сколько человек забивалось в тамошние избы, сколько приносили они с собой грязи, какая стояла от них вонь, во что превращались отхожие места, для которых дополнительные ямы в зиму выковырять в промёрзшей земле было никакой возможности, как выглядели и смердели города и села на обеих берегах Волги после ухода армии будущих освободителей России. Кому, к примеру, придёт в голову сказать, что крестьянин, накосивший летом в лесах среди пней толику сена своей единственной буренке на зиму, с радостью отдавал весь свой запас, до последней жмени, коням проезжавших мимо ратников? А коли не отдавал, то «человек с ружьем» брал то сено без спроса, а заодно лез в погреба и сараи, захватывал не только припасы, но и вообще всё, что на глаза попадалось. Да и женщин да девок понасиловали по дороге на Ярославль ратники немало. Такова уж психология «человека с ружьём», независимо от национальности его, вероисповедания и партийной принадлежности.
Думается, проклятий и дурных слов в спину ушедшей далее армии Минина из уст народа русского слышалось много больше, чем добрых пожеланий счастливого пути и пожеланий скорой и лёгкой победы над поляками. Хотя так называемая «Летопись Филарета», к примеру, утверждает обратное, приводит примеры массового самопожертвования жителей Поволжья, перечисляет случаи материальных и финансовых пожертвований, совершенных непременно купцами и богатыми людьми тамошних сел и городов в пользу земского войска. Если принять во внимание, что летопись эта является компиляционной, составленной через много лет после свершившихся событий неизвестным лицом, которое вряд ли могло участвовать в этом походе, а потомки названных в том документе благодетелей являлись лицами на волжском торговом пути значительными, можно с полной уверенностью признать информацию о чрезвычайных пожертвованиях того периода вымышленными, использованными для оправдания тех или иных налоговых льгот в пользу названных потомков. Но в качестве пропагандистской и воспитательной приправы такое сугубо литературное дополнение к документу вполне оправдано. Оно и служило, да и служит на протяжении четырёх сотен лет главным историческим источником и даже признавалось документальным свидетельством при изучении Великой смуты в земских школах, реальных училищах и гимназиях.
Фактический и достоверный, но крайне скудный материал о том, КАК на самом деле происходило передвижение ополчения из Нижнего Новгорода в Ярославль, мы можем найти лишь в так называемом «Новом летописце», известном в двух весьма расхожих в деталях списках. Другие широко известные «исторические источники» просто молчат о походе нижегородцев, словно о событии малозначащем, а то и просто одном из многих, а потому не достойном отдельного упоминания. На этот факт обращают внимание все более-менее добросовестные исследователи 18-20 веков.
При чтении же летописей и архивных документов локального содержания и значения, создается впечатление, что движение к Ярославлю было более организованным и более разумно спланированным, чем принято считать в официальной истории. Из них мы узнаем, к примеру, что кроме нижегородского войска в Ярославль направлялись ратники из Заонежья, с Двины, с Сухоны, с Вычегды, из Вологды, из Торжка, из Ладоги, даже из отданного боярами шведам Великого Новгорода и из упрямого Пскова, то есть, по сути, со всего Севера, Северо-Запада и Северо-Востока Руси. По пути следования нижегородского войска в него вливались ратники из Владимирщины, с Пошехонья. Со стороны Казани вёл добровольцев Нижнего Поволжья на помощь Заруцкому и Трубецкому все тот же личный недруг Минина стряпчий Биркин – фигура таинственная, так и не оцененная никем в полной мере по сию пору.
Польский полковник Просовецкий, стоявший все это время в Суздале со значительным войском, по каким-то таинственным причинам не направился на Ярославль вовремя, а застрял в сторожевом городке на всю зиму, а когда собрался всё-таки по весне 1613 года ударить по столице Верхней Волги, то и поздно уж оказалось – в Ярославле скопилась к тому времени уйма русских ратников во главе с двоюродным братом Дмитрия Михайловича Пожарского Д. Лопатой-Пожарским, посланным дядей вперед нижегородского войска для приготовления постойных квартир.
То есть имеются в наличии все основания заподозрить, что существовало еще одно неизвестное нам теперь русское войско, которое помешало одному из самых мощных воинских соединений поляков покинуть Суздаль и опередить шедших к Ярославлю земцев. В поддержку этой версии существуют не вполне четкие сведения об активизации деятельности в зиму 1612-1613 гг под Суздалем русских партизан-шишей. И создается впечатление, что где-то в Ярославле должен был в это время находиться политический центр всех восставших против поляков русичей во главе с гениальным стратегом либо стратегами, который (или которые) оказался (-лись) замолченным (-и) в летописях позднейшего периода. Кто был им (ей, ими), ответить сейчас невозможно. Ясно одно – совсем не те лица, что упоминаются в летописях в качестве участников ярославского земского «правительства», ибо оказались оные в этом списке в связи с тем, что после избрания Михаила Романова на Престол; именно они были близкими к новому царю людьми, и фактически никакими особенными талантами себя не проявили[21].
Чем вызывают доверие авторы «Нового летописца», так это рассказами о торжественных въездах Минина и Пожарского в поволжские города и села по пути в Ярославль, сообщениями о подносимых им от каждого мира дарах, о весёлых пьянках, то есть о всей той сумятице и бестолковщине, которая должна была задержать и задержала новгородское ополчение в пути на два-три месяца, едва не сыграв, однако, тем самым на руку полякам. Впрочем, география «Нового летописца» весьма своеобразна: упомянута в качестве пункта первой остановки земской рати Балахна – и сразу же за ней говорится о расположенном в добрых полутораста километрах Юрьевце, а потом говорится о совсем близких Решме и Кинешме. То есть, получается, идя по льду да снегу, в морозы да вьюги, нижегородцы не заходили в занятый полками Городец, не выбивали оттуда ворога, оставляли за своей спиной целые воинские соединения противника? Но тогда куда могли деваться сведения о нападении поляков на земцев? Или следует думать, что столь часто бившие русских воевод поляки дрожали от страха при одном имени говядаря Минина? Далее упоминается уже Плёс, а там и Кострома, в которой взбунтовавшийся народ сам сверг пропольски настроенного боярина И. Шереметьева и открыл ворота ополченцам. Уже оттуда отряд Романа Пожарского – очередного родственника Дмитрия Михайловича - направился в Суздаль, который поляки тут же отдали ему без боя, а основное войско нижегородцев едва ли не мгновенно, словно пролетев по воздуху, оказалось в Ярославле.
Вот и всё, что мы фактически знаем о том легендарном походе, остальное – домыслы или, в лучшем случае, расчеты, основанные на обмолвках и на датах православных праздников, упоминания о которых в качестве привязок всё-таки весьма условны: летописцы и хронографы, как правило, к датам, которые имели место несколько лет тому назад, относились очень своеобразно: сообщил, к примеру, хронист Болтев, что Лопата-Пожарский побил Просовецкого, – и, мол, получив именно это известие, «в великий пост», земцы вышли в поход – историки рассчитывают отсюда дату: 23 февраля 1612 года... А может и 10 марта... Так что, получается: если все действия русского войска происходили строго согласно календаря православных престольных праздников, а не по логике военного времени, то поход сей был не военной операцией государственного значения, а лицедейством, придуманным летописцами фарсом. Оттого и происходят разночтения такого рода: двигалось войско Минина и Пожарского в Ярославль не то 3, не то 4 месяца, стояло оно в Ярославле невесть как долго, вышло в сторону Ростова на Москву в день и вовсе неизвестный.
Но ведь престольные-то праздники, легко рассчитываемые по календарю, – это дни пьянок и последующих долгих похмелий, то есть в оные дни земские ратники ну никак не могли совершать никаких сколь-нибудь толковых, организованных походов, и уж тем более основополагающих дел. И никакие приказы пары-другой возможно присутствовавших в войске трезвых и разумных воевод не могли бы переупрямить, заставить двигаться в едином направлении все еще толпу добровольцев, не войско. Отсюда следует вывод: привязки к датам престольных праздников филаретовские летописцы фабриковали, как Бог на душу положит, вряд ли даже при этом согласовывая их с оставшимися в живых участниками событий. Но именно на подобные этим фальшивые даты и делают второй из основных своих упоров для фальсификации истории Великой Смуты Носовский и Фоменко.
4
Долгое стояние земского войска в Ярославле филаретовские летописцы и позднейшие историки тоже связывают с высокими целями Д. Пожарского и нового боярского «правительства», но никак не с практическими задачами почему-то. Да, тамошняя орава оказавшихся ненужными полякам московских бояр, сбежавшихся в Ярославль со всей Руси после гибели их прежнего хозяина Богданки-жида, писала письма в иноземные королевские дворы с просьбой признать именно их ватагу, а не Заруцкого с Трубецким, «правительством Московии» и... при этом обещала Сигизмунду содействие по водружению его самого на московский Престол. Да, «ярославские правители» назначали друг друга боярами, главами Приказов, давали друг другу всевозможные должности, подтверждали звания, данные им Тушинским вором. Ну, и чем занимались ещё?
(ПРИМЕЧАНИЕ: Чем они в тот момент отличались от балаболов Верховного Совета РСФСР и ВС СССР, так и не сумевших в 1989-93 гг дать отпор узурпатору и марионетке США Ельцину? Такие же никчемные людишки).
Важнее всего было бывшему в стороне от княжеских интриг и искренне озабоченному победой над поляками Минину собрать как можно больше добровольцев в Ярославле, которые уже хотели воевать с поляками бесплатно. То есть земское ополчение именно в месяцы, проведенные им в Ярославле, становилось принципиально иным, чем оно изначально организовывалось в Нижнем Новгороде: люди шли в него не как на работу за жалованием за гарнизонную службу, а по велению разгневанных душ, стремясь выплеснуть в грядущем бою и боль, и стыд свои, проникнувшись раскаянием за совершенные русским народом в приступе желания сотворить измену безумства. При этом, следует обратить внимание на то, что сами земские ратники прекрасно понимали, что они – люди воинскому делу необученные, а противостоять им придется профессиональным польским военным, закаленным в десятках боев, имеющим опыт ведения войны в десятки лет. То есть вполне возможно предположить, что земское войско вовсе не без толку стояло в Ярославле, предоставляя возможность своему «правительству» умничать и разрешать великие задачи, а занято было тренировками, обучением новобранцев рубке мечами и саблями, стрельбой из луков и пищалей, сбором и лечением коней, ремонтом телег и волокуш, ковкой подков и гвоздей про запас, шитьем палаток, походной одежды и так далее, и тому подобное.
Да и весна – не то время года для российских дорог, чтобы по ним переть огромным войском по местности весьма низинной, пересекаемой массой ручьев, небольших речушек и болот, которые превращали эти самые дороги в хляби непроездные. Обутых в лапти людей весенняя слякоть делала вовсе босыми, ибо свойство ивовой и липовой коры, из которых плетутся лапти, состоит в том, что от влаги она раскисает и растрепливается вдесятеро быстрее, чем в сухую погоду. А о том, что босой солдат – не вояка, люди знали задолго до сказавшего об этом вслух А. Суворова. Сапог же в те годы было крайне мало на Руси, ибо за время военных действий большинство кожемячных мастерских было порушено, да и сырья для них оставалось немного – перебили весь скот и поляки, и сами русские. А вместе с сокращением сырья сократилось и число умельцев-сапожников.
Ну, а что до того, что в Ярославле Дмитрий Михайлович Пожарский-де не просто сидел, а ждал благословения из Троицкого монастыря на то, чтобы идти на Москву, а без этого ну, никак не хотел вести войско собравшихся на войну добровольцев, – то это, безусловно, досужий вымысел Авраамия Палицына, у которого единственного написано об этом ТАК в его «Сказании...». И Троица, и Суздаль были, безусловно, очень важными в стратегическом отношении крепостями на пути из Ярославля в Москву, ибо хоть и отстоят они в стороне от прямого пути из Ярославля в столицу, но после того, как в этих городах в течение более года хозяйничали поляки, могло там оставаться немало предателей из числа русских людей, которые вполне успешно могли бы безобразничать в тылах земского войска.
Потому большее доверие вызывает сведение о том, что основное войско само по себе двинулось из Ярославля во главе с Мининым в сторону Ростова Великого, затем на Переславль-Залесский и далее на Москву, а князь Дмитрий Михайлович Пожарский отправился во главе малого отряда в Троице-Сергиевский монастырь за благословением. В монастыре-то, скорее всего, и узнал главный воевода русского войска (в Ярославле у Дмитрия Михайловича это звание оспаривали некоторые именитые князья и бояре, но войско не позволило производить эту перемену), что из Троицы в течение двух лет слали всевозможные прокламации и воззвания по всей Руси о том, что народу следует объединиться для борьбы с поляками. Текста, который читали нижегородцы осенью 1612 года накануне проповеди протопопа Саввы и воззвания Минина, Пожарский не видел, не слышал, а потому принял на веру сообщение архимандрита, что это был тот самый текст, что был написан в Троице.
Получил князь благословение – и поспешил вдогон за войском, которым ему еще предстояло бить поляков. Вслед за войском, которое после стояния в Ярославле, надо полагать, увеличилось многократно в сравнении с тем, которое вышло из Нижнего Новгорода. И это – последняя причина столь долгого стояния земской рати на Волге, за которую так любят пожурить Пожарского русские историки.
Уделяя особое внимание событиям, касаемым нижегородского ополчения, хронографы и летописцы 17 века оставляют вне своего внимания всю остальную огромную территорию Руси, на большей части которой и не подозревали о призыве Минина и о том, что на помощь Заруцкому и Трубецкому идет земская рать. Более того, процензурированные Филаретом и его клевретами тексты уделяют больше внимания тому, какие именно интриги и склоки имели место в армии руководства будущих освободителей Руси от польско-католических захватчиков, нежели конкретным делам по формированию настоящей рати, существование которой возможно было лишь при строжайшей дисциплине и твердой руке.
Ибо стояние в Ярославле имело и обратную сторону: места и должности тамошними знатными «лучшими людьми» были мгновенно распределены между собой (не обидели даже изменника Московии князя В. Долгорукова, сдавшего Великий Новгород шведам), и потому-то сразу ставшие самозванными в их глазах Правители земли русской Трубецкой и Заруцкий оказались новой администрации земского войска поперек горла. Типичная, словом, грызня за шкуру неубитого пока еще медведя, которая усилиями филаретовских летописцев выпала из истории, словно оной и не было.
Именно здесь и следует искать второй исток ненависти дома Романовых к атаману Заруцкому, который к этому времени, как сообщают источники, к тому же ещё и стал любовником всё еще законной, хоть и вдовой теперь царицы земли русской Марины Мнишек. В Ярославле собралось ядро будущей первой Романовской Думы Боярской, которое год спустя избрало на Престол московский основателя нового царского дома - Михаила Фёдоровича. Сам юный Миша в это время существовал вместе со родичами-предателями и маменькой в осаждённой русским войском Москве совместно с поляками и будущими думцами, пребывая в страхе перед казаками Заруцкого и Трубецкого.
Посланный Заруцким для переговоров Биркин, как известно, был в конфликте с Миниными, а потому был прогнан им и Пожарским из Ярославля вон. А вот посланец Трубецкого был принят с лаской. Произошло то, что в латинской юриспруденции определяется формулой «разделяй – и властвуй»: Минин и Пожарский произвели раскол в стане осаждающих захваченную поляками Москву казаков первого ополчения и... когда огромная в сравнении с казацким войском земская рать подошла от Ярославля к столице, Трубецкой ударил по тылам недавних своих сотоварищей по битвам (за что и стал впоследствии самым высоко награжденным Михаилом Романовым из всех участников освобождения Москвы, достиг большего почёта, чем даже К. Минин и Д. Пожарский).
Из всего сказанного должно стать ясно, что изначально династия Романовых решила опираться на самых подлых из высокородных бояр, на тех, кто служил более-менее верно всем до этого царям истинным и ложным, равно как и легко предавал их, кто был перелётом, кто ничем не отличался от Филарета, а потому не мог бросить ему в лицо обвинение в непорядочности и в изменах. «Свой свояка видит издалека», словом. Заруцкий не только мог назвать Романовых изменниками, несмотря на то, что сам был при Тушиском воре в звании боярском, а также был и у Лжедмитрия в верных сотоварищах, и у Болотникова в том же качестве, но мог и обнародовать сведения о службе Филарета в пользу Риму. Потому измена Трубецкого, приведшая к расколу той армии, которая впоследствии была названа первым московским ополчением, сослужила Романовым едва ли не большую службу, чем захват русским войском Москвы.
5
А между тем, под Псковом произошли события, приведшие к смерти Третьего Дмитрия-самозванца, историю которого пересказывать тут недосуг, хотя надо отметить, что существует версия, будто ополчение Заруцкого и Трубецкого накануне этого события якобы присягнуло Сидорке (по другим сведениям - Матюше) на верность. Сведения эти весьма туманны, внимания обращают на себя лишь тем, что оправдывают опять-таки последующую месть Романовых Заруцкому. Ни о чем подобном в псковских летописях, подробно описывающих правление Сидорки-Лжедмитрия, к примеру, нет ни слова. Хотя этот поступок Заруцкого, пытающегося любой ценой спасти младенца Ивана от гибели, вплоть до передачи его в руки ложному отцу, имел смысл. Но нам пишут филаретовские борзописцы, что присягнул псковскому самозванцу якобы не только сам Зруцкий, но и все стоящее под Москвой первое земское войско. Но для этого надо признать, будто войско патриотов первого московского ополчения, останавливающее в течение двух лет поляков, гибнущее в сражениях с ними, состояло из баранов безмозглых, тупо следующих вслед за своим вожаком идиотов. Но могло ли такое быть после 9 лет непрерывных войн, да еще у казаков – лиц, которые, по заверениям самих летописцев, не признавали над собой власти ничьей, кроме того, кого они сами выбирали себе в атаманы, исходя из принципа особого уважения к нему? Потому сообщение о массовом крестоцеловании на верность Третьему Самозванцу того войска, которое принято называть первым московским ополчением и которого по приказу Филарета было принято считать уже не существовавшим к 1612 году, можно признать одной из фальшивок, вкрапленных в летописи и в хронографы по прямому указанию опять-таки ведущего мистификатора истории Великой Смуты Филарета Романова.
Со стороны Польши на помощь полякам Гонсевского, сидящим в Москве, сначала вышло из Польши трехтысячное войско полковника Струся, а сам король покуда спешно собирал большую армию для уже мощной, полномасштабной агрессии на Московию. В южных волостях Руси в те дни каждый город и едва ли не каждое село жили своими укладами, не подчиняясь уже никому, провозглашая, условно говоря, свою независимость, как это случилось сразу после распада СССР на всей территории этой некогда обширной единой державы: в каждом районе и едва ли не в каждом селе. Многочисленные атаманы и вожди мотались со своими ватагами по степным районам южного пограничья Московии. В Астрахани закончилась двухлетняя вооруженная свара армий двух бояр за воеводство и за грабёж этой самой богатой русской провинции. Шереметьев ушел к Царицыну и к Нижнему Новгороду, а оттуда к Москве со своим войском, по пути основательно проредив население Нижнего и Среднего Поволжья, успокоив тамошние народы огнём и мечом.
Народ русский на Юге Московии понемногу успокаивался, но успокаивался поневоле, от усталости, а не по желанию своему утихомириться, не следуя логике исторических событий. Всей Южной Руси, находящейся в смуте вот уже 9 лет, было к тому моменту глубоко наплевать на то, какой царь придет к власти в Москве – пусть даже сын жида Богданки, лишь бы был в своем селе и в своем городе хоть какой-нибудь порядок, жизнь без войны и без беспредела. В долголетнем вооруженном противостоянии Севера и Юга под Москвой силы Юга к 1612 году значительно истощились. Места лесостепной зоны, основательно выеденные татаро-монгольским игом за 13-15 века, начавшие вновь заселяться колонистами, пригнанными сюда с русских Центра и Севера только при Иване Грозном и последующих царях, не были ко времени Великой Смуты столь многолюдны, как сейчас, или как при В. Ключевском. (ПРИМЕЧАНИЕ: То есть накануне столыпинских реформ, потребовавшихся от правительства излишне плотно живущих русских крестьян черноземной зоны России переселить в Сибирь и в Среднюю Азию). В те годы в Царев-Борисове и в Ельце дворяне готовы были молиться на каждого работника в своем хозяйстве. И народ там желал покоя хотя бы для того, чтобы начать «плодиться и размножаться», как завещал им Сам Господь.
И тут происходит еще одно странное событие, связанное со всё тем же бывшим нижегородским стряпчим Биркиным. Оный адвокат оказывается... преступником, покушавшимся на жизнь Заруцкого, которого сей слуга закона попытался отравить по поручению... якобы Марины Мнишек. Во всяком случае, в филаретовских летописях диктуется именно эта версия, но, если обратить внимание на то, что Биркин был накануне этих событий в Ярославле в качестве посла Заруцкого в переговорах с Пожарским о совместных действиях двух ополчений против поляков, то можно предположить, что задание убить Заруцкого получил Биркин не от Марины Мнишек, а от кого-то из руководителей второго земского ополчения. И это было последней каплей в череде разочарований, которая вынудила Заруцкого оставить практически все свое войско под Москвой с наказом казакам служить Пожарскому и Минину верно, а самому с небольшим отрядом верных казаков, с бывшей царицей и с ее сыном Иванкой в обозе отправиться сначала в Коломну, потом далее на юг – к Астрахани.
Трудно сказать, чем руководствовался этот столь противоречивый в своих поступках человек, решившись на побег в далекую Астрахань, дабы именно там основать новое русского государство с сыном Богданки-жида во главе. Должно быть, любил атаман дрянную полячку, как любили ее и прежние ее два мужа – Лжедмитрий Первый и Лжедмитрий Второй. С единственного дошедшего до нас достоверного портрета дочери самборского кастеляна на нас смотрит харя ехидны, надо признать, но ведь явно видно, что художник, писавший ее портрет, талант имел не великий, а передать кистью внутренний огонь, который угадывается в характере столь значительной авантюристки, который виден в поступках Марины Мнишек, может далеко не каждый гений. Находящиеся рядом с Мариной русские люди называли ее неказистой и даже противной. Но за что-то ведь возлюбил ее Расстрига, раз решился отказаться от суперкрасавицы, по отзывам современников, Ксении Борисовны Годуновой ради именно Марины Юрьевны.
Еще есть основания считать, что Заруцкий к тому времени слишком сильно привязался к малышу Иванке, а потому, зная о нелюбви руководства идущего от Ярославля ополчения к сыну Тушинского вора, решил спасти и ребенка, и его мать. При этом, повторяю, отряд, ушедший с Заруцким из-под Москвы, был крайне невелик, но даже малому, но дисциплинированному отряду были не в силах противостоять города южной России, которые Заруцкий то ли захватывал походя, то ли просто вступал внутрь крепостных стен под восторженные крики толпы, отдыхал там какое-то время, а потом легко покидал и, провожаемый пожеланиями счастливого пути, шел дальше - в сторону Астрахани. Это является ещё одним косвенным подтверждением того, что населения Юга Руси и устало воевать, и выдохлось в течение Великой Смуты, и сократилось за 1605-1612 гг безмерно.
Потому фактически под Москвой впервые вступили в схватку поляки и русичи именно Севера Московии, а не бывшего в течение всех вышеназванных лет в измене районов Юга оной страны. И потому, несмотря на крайнюю неподготовленность русского войска к военным действиям, несмотря на кучу совершенных русскими воеводами стратегических ошибок в последующих военных конфликтах Великой Смуты, поляки были обречены на поражение на искони русских территориях.
Уже в зиму 1611- 1612 гг стало ясно, что вряд ли бы в схватке православия и католицизма помогла бы полякам армия короля Сигизмунда, которая с грехом пополам все-таки вышла из Польши, но в районе Можайска застряла, так и не успев помочь своим соплеменникам, умирающим от голода в Москве. Станислав Лем, обвинявший Сигизмунда в той проявленной им медлительности, недостаточно понимал, что такое есть война Народная, действительно Священная, переросшая к этому времени из войны Гражданской и Отечественной в войну Религиозную. Последняя деталь тоже проходит почему-то мимо сознания русских историков, в том числе и православных историков религии, но учеными монахами Ватикана именно таковой и рассматривается.
Сами поляки в тот момент не поняли случившейся на арене боевых действий метаморфозы[22], а потому нигде, даже в дневниках Массы, нет объяснений многим поступкам польских воевод, не пришедшим вовремя на помощь осажденным в Москве полякам, – отмечаются лишь факты непредвиденных задержек движения польских войск. Хотя объяснение даже непредвиденным поступкам и случайностям существует, и оно очень простое: народ православный стал разрушать все средства коммуникаций на пути следования армии католиков на Русь, нападать мелкими ватагами на отдельные отряды и одиноких поляков; сам народ русский принялся уничтожать собственные запасы продовольствия и сена, дабы не достались они врагу; стали тысячи крестьян уходить из сел и деревень в глухие леса и селиться там в землянках. На черты войны Религиозной стали накладываться тенденции войны Партизанской.
Кстати, именно в эту зиму и произошла та самая история с прототипом Ивана Сусанина, которую Филарет переиначил и перенёс на два года позже. Случаев массового героизма и беззаветной жертвенности незнатных русичей, не дошедших до нас, в тот момент должно было происходить великое множество. Остаться в памяти народной они надолго не могли – слишком уж много через эти земли прошло всевозможных захватчиков и вообще врагов Державы русской, чтобы остаться в памяти народной легендами и песнями на протяжении 400 лет, да и слишком одиозны были поступки тамошних крестьян в сравнении с представителями будущей правящей династии, неоднократно предававшими интересы своего народа на протяжении всей Великой Смуты. Но не быть подвигов не должно. Потому как только всенародным героизмом можно объяснить то, например, что в поисках продовольствия поляки уходили в 1611-1613 гг от смоленской дороги так далеко, что не раз попадали они на земли новгородские, захваченные уже шведами, где один из таких отрядов, по сообщениям летописей, разбили в пух и прах уже оккупанты-шведы, а другие – русские партизаны-шиши.
Итак, ополчение РУССКОГО СЕВЕРА, Верхнего и Среднего Поволжья подошло 20 августа 1612 года Москве – и тут же находящиеся в войске Пожарского «лучшие люди» в лице бывших тушинских бояр начали свару с казаками Трубецкого и с пришедшими под его знаменами бывшими казаками Заруцкого: «Отнюдь не бывать тому, чтобы стоять нам вместе с казаками», - заявили они. 21 августа 1612 года Пожарский и Минин перенесли свой стан с реки Яузы к Арбатским воротам остатков Белого города.
Насколько велико было ярославское войско, можно судить по тому, что все земское ополчение всего лишь «плотно облегло часть Белгородской стены от Петровских ворот до Алексеевской башни на Москве-реке». После этого имевший под своим началом значительную рать князь Трубецкой опять стал просить Пожарского объединиться с его казаками – и получил отказ. Пока князья кочевряжились друг перед другом, 22 августа 1612 года на горизонте появилось войско великого польского полководца гетмана Ходкевича – и казакам Трубецкого пришлось в одиночку принимать бой с профессионально обученной конницей и артиллерией противника. Поляки прорвались к Чертольским воротам русской столицы сквозь казаков, затем ударили по земцам, и попятили их до Тверских ворот - и русские полки уступили полякам поле боя.
После суток перерыва и отдыха 24 августа 1612 года Ходкевич возобновил наступление, воспользовавшись тем, что пока поляки били земцев, князь Трубецкой бездействовал, а как только начинали они бить казаков, бездействовал князь Пожарский. Вот тут-то и показал свой полководческий дар уже затертый именитыми родовыми боярами да дворянами обычный городской говядарь Козьма Захарович Минин-Сухорук. Главный казначей земского войска, встав во главе нескольких полков земцев, ударил по полякам в Крымском дворе и вышвырнул поляков из Замосковречья. Ходкевич бежал, а русские, боясь преследовать польское конное войско в поле, остались между Кремлем с Китай-городом и стенами Белого города. В бою том погиб племянник Козьмы Минина.
Гетман Ходкевич, повторяю, был признанным во всём мире гением стратегии. Он понял раньше русских воевод бесперспективность для себя дальнейшей битвы за Москву и, постояв на Воробьевых горах три дня в ожидании русского войска, с которым можно было бы биться по правилам военного искусства на открытом месте, понял, что московиты перестали играть в войну, окончательно озлились, и готовы на всё, лишь бы извести с родной земли польскую заразу, - и потому ушел из-под Москвы в Вязьму.
И только после этого бегства прибывших на помощь Москве поляков, между князьями Пожарским и Трубецким было достигнуто соглашение о совместных военных действиях против поляков, скрывающихся внутри Москвы. Как отмечают все историки, именно после этого соглашения все распоряжения военного характера стали подписываться Пожарским и Трубецким совместно, но при этом диумвират сей не распространялся на земские дела. То есть Трубецкой отказался от своего титула Правителя земли русской, передав гражданскую власть в руки руководства земским ополчением. Окопавшись, построив редуты, перерезав все дороги и тропинки, ведущие к Кремлю и Китай-городу, диумвират в конце сентября 1612 года послал через Кремлевскую стену письмо к полякам с предложением сдаться на милость русских – и получил от гордых поляков отказ.
К началу октября 1612 года осажденные поляки съели всех лошадей, всех собак и кошек, съели даже воробьев и ворон, а 22 октября 1612 года Трубецкой послал казаков на приступ, и без особого труда занял Китай-город, где, как утверждают русские хронисты, казаками были обнаружены чаны с человеческим мясом, а польские свидетельства это отрицают. На следующий день, то есть 23 октября 1612 года, поляки выпустили из Кремля женщин и детей. 24 октября 1612года вышли на позор те самые бояре да дворяне московские, что добровольно присягнули польскому королевичу во главе с виновником захвата поляками Москвы князем Мстиславским и с бывшей женой Филарета Романова инокиней Марфой и с ее пятнадцатилетним сыном-недорослем Мишей – будущим Государем всея Руси.
6
Тем временем, король польский Сигизмунд, решивший отодвинуть сына своего в сторону и сам стать царем московским, топтался на дальних подступах к Москве. В крохотный городок Погорелое Городище (родину, кстати, того самого Молчанова, который увильнул от «чести» быть вторым Дмитрием-самозванцем) армию короля жители просто «не пустили», сказав: «Иди, король, своей дорогой на Москву; будет Москва за тобой, то и мы будем».
Затем той же практически фразой отфутболили от себя польское войско и жители города Волока-Ламского. Они даже отбили несколько приступов, совершенных совсем уж озверевшим от такой неучтивости Сигизмундом.
Взбешенный король послал посольство в уже взятую русскими Москву во главе с русским изменником-князем Мезецким при тысяче всадников, но земские ополченцы не допустили посольство до встречи со своими князьями да боярами и дворянами, повернули тысячу поляков обратно. А королевского прислужника Мезецкого бояре приняли к себе, дали ему придворный чин при несуществующем пока еще царском дворе.
Выпал снег, кормить коней полякам стало нечем, да и самим стало голодно – и Сигизмунд повернул к Смоленску, а оттуда и вернулся, не солоно хлебавши, в новую свою столицу Варшаву. В народе же обо всем этом осталась знаменитая на сотни лет песня: «Король Жигмонт поехал на войну...»
7
Лишь 21 декабря 1612 года Минин, Пожарский и Трубецкой разослали по всем столицам волостей русских грамоты об избавлении Москвы от супостатов, и призвали всех православных служить молебны и звонить в колокола в честь победы над поляками-супостатами. Ибо с момента освобождения земским ополчением Москвы Религиозная война на территории Руси кончилась. Отчего не объявили они об этом двумя месяцами раньше, когда взяли столицу, сказать сейчас трудно. То ли опять хроникеры напутали в датах, то ли не до государственных дел было земскому начальству, обнаружившему свои родовые гнезда в Московском Кремле разрушенными и пограбленными, то ли опупевшие от собственных удач ратники и вожди на радостях гуляли в честь победы широко, на всю катушку, то ли вновь ссорились бояре да князья за должности и власть. Скорее всего, все это вместе и задержало с вождей ополчения с принятием решения о том, что победа-победой, а государственными делами пора и заниматься.
И с этого момента все внимание всех филаретовских летописцев и всех хронистов русских занято исключительно одним вопросом, на который после 21 февраля 1613 года сами они уже знали ответ: кого поставить на Престол московский? И ни о чем более из событий, происходящих на Руси с 21 декабря 1612 года по 21 февраля 1613 года, не писали. Поляки же оставили об этом сведения в «Хронике короля Владислава», также остались записи в канцелярских документах различных Приказов, но хронистам на все это было наплевать. Да и на самом деле, были они по-своему правы: им и спустя 10-20-30 лет после 1613 года важно оказалось осознать произошедший в менталитете населения Московии сдвиг: впервые после смерти Ивана Грозного русские по-настоящему сами задумались над тем, как им жить и под каким царем ходить.
Ведь избрание Бориса Годунова при всей его внешней демократичности было неизбежным, как восшествие на Престол Президента России Медведева сразу после Путина. Уже стало бессмысленным в 1612 году звать какого-либо иностранца-короля на русский Престол (ранее была не упомянута мною попытка земских вождей еще в Ярославле венчать на царство московское королевича шведского Густава-Августа - тоже, кстати, родича польского короля Сигизмунда и королевича Владислава, - с блеском провалившаяся), стало ясно, что все Рюриковичи, все потомки Святого Александра Невского кроме умершего в польской темнице Василия Ивановича Шуйского и продолжавшего там томиться брата его Ивана Ивановича Шуйского, - предатели, что ни к кому из представителей знатных родов Руси, кроме как к Д. Пожарскому, у земства русского полного доверия нет.
Ведь даже Дмитрий Михайлович Пожарский служил первому Самозванцу после венчания того на русское царство, хоть потом князь и кровью своей смыл сей позор. Летописи утверждают, что якобы Пожарскому-то как раз и была «советом всей земли» предложена шапка Мономаха в качестве награды за совершенный им подвиг. Но князь будто бы отказался от этой чести. И целая ватага ученых с тех пор в течение четырех столетий приветствует это решение Пожарского, как едва ли не самый главный его подвиг, «награждая» князя за это характеристиками такого рода: «нерешительный», «излишне мягкодушный», «вялый» и прочими чуть ли не непристойностями. То есть историки русские фактически презирают Пожарского за то же самое, за что хвалили, когда оценивали его организаторскую деятельность в период стояния земского войска в Ярославле. И это спесивое обращение стало нормой при оценке великого воителя и дипломата в русской исторической науке.
В польской же истории остается лишь недоумение по поводу того, что вообще могли русские выдвигать на московский Престол именно Дмитрия Михайловича Пожарского, который по законам геральдики и престолонаследия, признанных законными на территории Западной Европы с века так девятого от Рождества Христова, претендовать на трон какой-либо страны просто не мог ввиду захудалости своего рода, наличия в крови большого количества предков некняженской крови (особенно по женской линии), а также потому, что предки нынешних поляков просто не хотели чрезмерного возвышения в соседнем государстве человека, который накостылял самой мощной и самой лучшей армии тогдашней Европы[23].
Не желал возвышения захудалого рода Пожарских и именитые бояре Руси, которые, как тараканы, тут же привалили в освобождённую от поляков Москву «делить портфели» в отвоёванном для них крестьянами Севера государстве. Им – представителям пожалованного боярства, хоть и старого – князь-рюрикович Д. Пожарский был не мил тем, что род его числился захудалым, то есть в селекционной борьбе за приближенность к трону московских Государей был принижен до запрета всем Пожарским занимать высокие административные должности в государственном аппарате Московии. Таковыми захудалыми были, как правило, представители властных домов бывших удельных княжеств: князья Пожарские, Тверские, Елецкие, Стародубские, Массальские и прочие Рюриковичи, отодвинутые в процессе укрепления рода Даниловичей на задний план совсем не родовитыми, к примеру, Морозовыми или Салтыковыми.
Происходило это в Московской Руси, называемой еще и в 17 веке Татарской, потому, что в стране русичей издавна существовала система трайболизма, оставшаяся от древних славян и укрепившаяся на Руси с помощью Орды, в которой такая система взаимоотношений была настолько крепка, что существует она и по сей день в Монголии, Синьцзяне, Казахстане, Узбекистане, Туркмении, Киргизии, Башкирии, Татарстане, в автономных республиках Северного Кавказа и в Азербайджане. На возможную претензию Пожарского на пост главы государства по имени Московия изначально был готов ответ у противников князя: «Всякий сверчок знай свой шесток». И, мне думается, сам князь Дмитрий Михайлович это прекрасно понимал, а потому не претендовал на роль будущего Государя всея Руси, а легенду о предложении ему власти и об его отказе придумали опять-таки более поздние летописцы и хронисты под чутким руководством все того же Филарета Романова. Сыграно на принципе: сам отказался, значит, недостоин.
Из лиц, которые могли бы удовлетворить на московском Престоле и высшее московское боярство с духовенством, и поляков, следует назвать первым Ф. Мстиславского, как представителя древнего русско-литовского княжеского рода Гедеминовичей. Но обилие совершённых им преступлений против Руси, число не всегда оправданных измен, заставляли не возвышать старика, а требовать от него нести ответственность за то, к примеру, что это по именно его приказу ночью были открыты крепостные ворота Москвы для впуска туда польской армии, превратившей в результате двухлетнего своего сидения прекрасный город в груду развалин. Слишком наглядна была окружающая Грановитую Палату, где шло обсуждение депутатами 50-ти русских городов (то есть пятисот человек, которых подкупить и запугать было сложно), панорама: взорванный Новый Годуновский дворец, порушенная деревянная мостовая Ивановской площади, обгорелые бока колокольни Ивана Великого, ограбленный и многократно оскверненный поляками Успенский Собор, в котором следовало венчать на царство нового царя, превращенный в нужник Храм Василия Блаженного и так далее. К концу 17 века род Мстиславских изошел на нет, то есть вымер. Уже современники Петра Первого, вспоминая о сём значительном действующем лице Великой Смуты, говорили, что исчезновение рода предателей Мстиславских – это кара Божья им за прегрешения их против Руси и православия.
Ибо именно понятие рода было вплоть до 1920-х годов на Руси более значимым, чем просто фамилия, и уж тем более личность. Люди в те времена жили ответственностью перед памятью всех прапоколений за все соврешаемые ими проступки. А это значит, что роду Мстиславских не могло быть места на троне московском, даже если бы усевшиеся в новом правительстве Руси соратники его по предательству Родины и проголосовали бы за него.
Голицыны-братья в этот момент находились в так называемом польском плену, куда они сами отправились вместе с Филаретом и Салтыковым в посольстве, которое звало польского королевича Владислава на московское правление, да оказалось после оказанного им королём почета отринуто вниманием Сигизмунда, который как раз после встречи с ними решил потеснить сына на русском троне и сам усесться на резном кресле, установленном в Грановитой Палате московского Кремля.
Наиболее вероятным претендентом на московский трон из представителей рода Голицыных (княжеского рода корня также Геденминовичей) мог быть князь Василий Васильевич, который по родовитости своей и по чистоте крови практически не уступал Мстиславскому. К тому времени было уж почти забыто на Руси, что это именно Василий Васильевич в битве под Кромами руководил заговором внутри русского войска в пользу поляков и Расстриги. Уже особо не обращало на себя внимание и то, что Василий Васильевич весьма прилежно служил обоим Самозванцам-Дмитриям и был немалым лицом в посольстве Филарета-Салтыкова к Сигизмунду.
Ибо подобного рода претендентов на царскую корону и делегатов от городов было в Грановитой Палате пруд пруди. Отличало Голицына от Мстиславского то, что Василий Васильевич не участвовал в открытии ворот Москвы полякам, - и все. Именно на стороне Голицыных оказалось неожиданно для всех присутствующих едва ли не большинство делегатов от русских городов. Будь сам Василий Васильевич в это время на Руси, а не в Польше, быть бы Руси с династией Голицыных во главе, но противники Василия Васильевича – и в первую очередь представители Троицко-Сергиевского монастыря в лице Авраамия Палицына, давнего друга и слуги верного Филарета Захарьева-Юрьева-Романова – активизировали все свои силы, и передавили мнение провинции, настояли на том, что лишь находящийся на территории Руси кандидат должен стать русским царём. И кандидатура Голицына отпала.
Точно так же и именно поэтому автоматически отпала и кандидатура самого Фёдора-Филарета, которого все ещё можно было поставить на московский Престол, а вовсе не потому, что монаший чин ему сделать это не позволял, как говорили и по сию пору говорят. Ибо пострижен в монахи Фёдор Никитич был насильно, патриарший чин имел незаконный, то есть являлся, по сути, человеком светским, а заодно и братом покойной первой супруги Ивана Грозного, то есть хоть и не кровным, но родичем первому царю, что в обществе трайболистическом приравнивается к кровным узам. Если бы не отсутствие Филарета на этих выборах, то борьба бы за Престол могла случиться именно между ним и Голицыным, то есть между главами двух знатных русских родов, тайно принявших католичество лет за двадцать до этого.
Из всего вышесказанного следует вывод, который почему-то кабинетными учеными совсем был упущен из виду: при выборе претендента на русский Престол речь шла вовсе не о личности будущего царя, а о роде, которому возможно доверить власть над страной. Важно было, по понятиям того времени и согласно логике мышленния делегатов от 50-ти городов Руси, остановиться на том человеке, род которого ну хоть в какой-то мере мог претендовать на родство с родом покойных первых двух царей Руси Иваном Васильевичем и Фёдором Ивановичем.
Потому разговоры о том, что можно было бы выдвигать претендентами на русский Престол в 1613 году князей Трубецкого или Черкасского, во-первых, малознатных, а во-вторых, оскорбивших и унизивших свои роды служением в реестровых казаках, нелепы. Утверждения о том, что на совете земли русской выдвигали и этих князей в цари московские – вымыслы историков и хронографов-журналистов второй половины 17 века. На самом деле, претендентов на московское царство в 1613 году было совсем немного – не более, чем те, кто был перечислены выше. По здравому смыслу и разумной логике, скипетр и державу московские следовало тогда без болтовни и без долгих размышлений вручить Козьме Захаровичу Минину-Сухоруку, как это делалось во времена античные на всем пространстве проживания человека разумного, как это сделают спустя треть века англичане, поставившие над собой лордом-протектором Оливера Кромвеля. Но азиатское, средневековое мышление русичей образца 1612 – 1613 годов было еще чрезвычайно отягощено трайболистскими пережитками славянской родово-племенной цивилизации. Даже самому К. Минину в голову не могло придти встать во главе русского государства и навести в нем настоящий порядок.
В результате, на «совете всей земли» всё было пущено, по извечной русской привычке, на самотёк, решалось на авось и абы как. Кажется, даже никому из участников выборов и в голову не приходило в те дни, что выбирают они род Романовых, выкликнутый все тем же Авраамием Палицыным, на срок дольший, чем пара-другая лет. Ибо, ну, какой из Миши Захарьева-Юрьева мог получиться царь? Учитывая монашеское состояние его отца, малец сей стал главой рода, но... Из 16 лет своих он 9, то есть самых что ни на есть способствующих развитию ума и дарований, прожил в бегах, в монастырях с маменькой, да с нею же в родовом имении, несколько месяцев был под условным присмотром деспота-отца в Ростове, пропрятался пару лет в осаде вместе с поляками в качестве наследника отобранного у его рода царём Борисом имущества. Не только условий для развития возможных дарований, но даже для получения примитивного образования у паренька практически не было.
Единственный законный сын старшего в роду Романовых являл собой личность, которой можно было легко управлять окружающим его взрослым людям, а это означает, что Миша мог стать лишь и стал марионеткой в руках всё тех же представителей родовитого боярства, которые закрутили Великую Смуту с целью свержения династии Годуновых, а после ряда неудач с ведением католицизма (идеологической основой претендентов на правление Русью Лжедмитрия Первого, Тушинского вора и Владислава был всё-таки католицизм) решили завершить ее по-своему. Это очень хорошо подчёркнуто в особо известном замечании В. Голицына, являющимся поздней вставкой в одном из списков 18 века старинных летописей, который якобы сказал, что Миша нужен боярам в качестве дурачка, на которого можно все свои грехи списать.
Основой этой фальшивки послужило хорошо известное исследователям Великой Смуты письмо московского боярина Ф. Шереметьева одному из братьев Голицыных, в котором сообщается рукой самого участника избрания Михаила Романова на московский Престол: «Миша Романов молод, разумом еще не дошёл, и нам будет поваден». То есть еще и поэтому, а не по какой иной причине, 21 февраля 1613 года в первую неделю Великого Поста было объявлено боярами москвичам на Красной площади, что Государём всея Руси советом всей (хотя далеко не все делегаты были с тем согласны) земли избран все еще неизвестно где прячущийся от гнева русских патриотов (Потом узнали - в Ипатьевском монастыре, укрытом в Костромской глухомани) Михаил Федорович Романов.
Тут некоторые историки обращают внимание на ряд примечательных фактов, а другие игнорируют их...
1. Городов и волостей было на Руси много больше пятидесяти, то есть решение об избрании Романовых царским родом принимала не вся Русская земля.
2. В принятии решения этого не участвовали участники земского ополчения, освободившие Москву от поляков, а потом отосланные из Москвы по домам или поставленные на зимние квартиры в дальние от Москвы города по решению все тех же изменников-бояр
(ПРИМЕЧАНИЕ: Заботой о переселении земцев и разгоном их были, по-видимому, бояре и заняты в те два месяца задержки с призывом звонить в колокола по случаю победы над поляками).
3. Решающий аргумент делегатам высказали казаки князя Трубецкого, оставшиеся в Москве и там буянившие по чьему-то приказу на улицах, бряцающие оружием, орущие, что хотят они непременно Мишу Романова на Престол московский, а во время объявления решения «совета земли русской» на Лобном месте угрожавшие расправой недоумевающим и возмущенным совершенным произволом москвичам.
То есть, по сути, словосочетание «выборы царя в 1613 году» является стойкой мистификацией. На самом деле, перед нами – обыкновенный государственный переворот, даже примитивный заговор гвардии, какими прославились затем Россия и династия Романовых в течение всего 18 века. Победил, как говорится, подлейший.
Хотя сам Миша Романов в этом хитродействии участия и не принимал.
Очерк четвёртый. «ВЕЛИКАЯ СМУТА» В НАЧАЛЕ НОВОЙ ДИНАСТИИ
1
Если верить филаретовским хроникам и новорусским журналистам-пропагандистам, то избрание Михаила Романова на трон московский вызвало волну огромного воодушевления и верноподданнического энтузиазма всего русского народа. Народ будто бы даже славил мудрость недавних тушинских бояр, сделавших такой замечательный выбор главы своих угнетателей. Историки обязательно при всяком воспоминании об этом событии повторяют филаретовские наветы на Годунова и слова Палицына о том, что народ русский даже после всего пережитого им кошмара Гражданской и Религиозной войн, после ужасов интервенции только и делал, что обожал полвека как покойную старшую дочь боярина Никиты Захарьина-Юрьева Настасью Никитичну, бывшую за полвека до этих событий весьма недолго первой из то ли шести, то ли семи жён Ивана Грозного и сошедшую в могилу по не вполне ясным причинам, а заодно с ней и обожали якобы все русские люди всех четырёх её братьев, прозванных Никитичами. Никому, мол, дела не стало думать о том, почему это с воцарением Михаила Фёдоровича дети Никиты Захарьина-Юрьева вдруг стали зваться Романовыми – и таковыми стали называться даже в тех переписанных в монастырях наново старых летописях и хрониках, где события описываются до совершения этого изменения фамилии. Хотя на самом деле следовало бы сказать, что в 1613 году к власти над Московией пришла династия Захарьевых-Юрьевых.
Но так не писали, и не пишут в школьных, институтских и университетских учебниках, дурят детям головы словесами и турусами о мифической любви русского народа к отдельно взятому боярскому роду, состоящему из одних лишь предателей Родины и православной веры личностей. Ложью и нелепостями, в том числе и фоменковских апологетов, полны бесчисленные популяризаторско-исторические статьи, публикуемые из года в год в российских СМИ и во всякого рода пропагандистских журнальчиках. Статьи те пишутся, как правило, недобросовестными журналистами, занимающимися компиляциями и воровством чужих текстов, да и то из материалов, которые легко прочитать, еще легче осознать, а то и того проще – переврать в пользу заказчиков таких статей.
Учёного люда, занимающегося историей Великой Смуты, после победы Великой криминальной революции 1985-1993 годов практически в России не осталось. Несколько лет тому назад довелось мне вступить в переписку с одним кандидатом исторических наук из Санкт-Петербурга, так он, оказывается, совсем не знал о существовании И. Забелина, изучившего историю Великой Смуты вдоль и поперек, не говоря уж о том, что не читал сей новорусский учёный его работ и не подозревал о существовании выдвинутой маститым ученым концепции причин и характера Великой смуты. Новый петербургский ученый честно признался, что в отличие от Забелина, ни один документ 17 века в подлиннике не читал, да и вообще для написания своей диссертации пользовался лишь... литературными переводами давно опубликованных текстов, а ни одного из знаменитых сборников ПСРЛ (Полного собрания русских летописей) в глаза не видел. Но мнение обо всем произошедшем в период Великой Смуты имел категорическое и типично филаретовское. Если же просмотреть интернетовские публикации на эту тему, то вопиющая неграмотность и непонимание авторами тамошних статей истории и характера развития Великой Смуты кажется дичайшими.
Потому для всей любящей лишь лёгкое научно-популярное чтение публики (если она не поленится ознакомиться с данными статьями), хотелось бы сообщить, что возвышение дома Захарьиных-Юрьевых (Романовых) вызвало волну гнева едва ли не по всем весям Руси сразу же в 1613 году. Именно территории, расположенные к Северу от реки Волга, обеспечившие наибольшим числом ратников земское войско Минина и Пожарского, были особенно возмущены совершенным этим актом глумления над патриотическими чувствами русских людей. Сведения о восстаниях и протестах, происходивших в тех районах, до нас дошли вовсе не в классических, то есть филаретовских летописях и хрониках, не в мемуарах лиц, описавших оные по заказу Филарета, а проскальзывают в местных, сугубо провинциальных документах и актах всевозможных Приказных изб и в дошедшей до нас личной переписке русичей. Есть, впрочем, информация и в московских документах.
Самым значительным протестом против возвеличивания рода Романовых стоит признать восстание пошехонцев, продлившееся без малого четыре года и бывшее настолько значительным, что о нём хоть и вскользь, но упоминают даже филаретовские летописцы. Всё тот же Биркин оказался одним из руководителей подобного восстания на территории Средней Волги и провоевал против Романовых до середины 1614 года. В башкирских степях возник двойник Ивана Мартыновича Заруцкого тоже Иван Мартынович Заруцкий, войско которого разгромил князь Прозоровский лишь в 1616 году. Были и еще выступления; сообщения о них имеют скрытый характер, анализ которых потребует много времени и неуместен в этой статье. Достаточно упомянуть некого атамана по прозвищу Баловень, на подавление восстания которого потребовалось государству более четырёх лет. Словом, при честном взгляде на вещи, следует признать, что с воцарением Михаила Фёдоровича Романова Великая Смута вовсе не прекратилась, а из войны Отечественной вновь переросла в войну Гражданскую[24].
2
Обращает на себя внимание тот факт, что против Романовых сразу же выступили Северные районы Руси, жители которых на протяжении всего периода Гражданской войны, интервенции и Религиозной войны были наиболее верны православной вере, оставались патриотами Руси в самое безысходные годы Лихолетья, выступали против безропотно признавших род Романовых царями наиболее изменнических жителей земель, расположенных к Югу и к Западу от Москвы. Впрочем, один серьёзный оплот у противников Романовых в 1613 году имелся даже на Юге – город Астрахань с бывшей территорией Астраханского ханства вокруг него...
Отметим, что город сей был завоеван и принят в подданство Москвы лично Иваном Грозным в 1556 году, то есть к 1613-ому еще живы были старики, отцы которых помнили Астрахань татарской[25], и проживали в городе вместе с целым интернационалом русские люди лишь во втором, третьем поколениях. А представляли они собой потомков тех московских, суздальских и муромских стрельцов, которых оставил здесь на вечное жительство Иван Васильевич Грозный, а также множество людей беглых (по терминологии того времени – «гулящих») с территорий, приуроченных к бассейну реки Волга и с Верхнего Дона, с Северщины. Бежали крестьяне от притеснений дворян, бояр, были, как правило, уголовными преступниками, повинными в поджигании хозяйских усадеб и даже в убийствах обидчиков своих, а то и являлись участниками всевозможных крестьянских восстаний (известны два астраханца-участника восстания Хлопка, случившегося под Москвой еще при Годунове) – бунтари по духу, словом. После прохода через эти земли в период Великой Смуты рати терских казаков во главе с Илейкой Муромцем, назвавшимся царевичем Петром, значительная часть желавших помахать кистенями да пограбить астраханцев город покинула. Затем еще два самозванца захватывали город, а до этого Астрахань была в осаде вместе с князем Хворостининым против войска Шереметьева (делили знатные бояре град, отданный меняющимися в Москве царями им «на кормление») – и все это тоже значительно сократило православное население некогда значительного по размеру торгового города, называемого Воротами Востока и даже Воротами Индии в Европе.
И вот тут-то надо обратить внимание на то, на что мимоходом обратил из всех историков взор свой один лишь советский профессор А. Зимин: на интересы в этом регионе самого мощного торгового и военно-морского в те годы в мире государства – Великобритании, которая после разгрома ею и ветром испанской Непобедимой Армады стала главенствовать на всех морских путях вне Средиземноморского бассейна[26]. К тому времени практически весь оборотный капитал Британии уже более века целиком и полностью контролировался банковскими домами, которые финансировали агрессию Болотникова, а потом и поход поляков на Московию.
Эти же, а также генуэзские и ломбардские банки вскоре станут финансировать армии буквально всех европейских королевских домов в период Тридцатилетней войны 1618-1648 гг. Интерес к богатой пушниной, лесом и неразведанными еще полезными ископаемыми Московии с их стороны был огромен. Многочисленные агенты так называемой Ост-Индийской компании активно работали в интересах своей конторы на территории Руси со времени правления там Великого князя Василия Ивановича – отца Ивана Грозного – и имели налоговые льготы, недоступные самим русским купцам. Так продолжалось на Руси и после Великой Смуты вплоть до царствования Петра Первого, то есть более полутора веков подряд. Середина периода присутствия иудео-британских торгово-промышленных компаний на русском внешнеторговом рынке приходится именно на Великую Смуту. К тому времени на Руси законодательно были признаны введенные еще Иваном Грозным таможенные льготы для английских купцов, которые позволяли им вывозить практически бесплатно высоко ценимые на Западе русскую пушнину, пеньку, лён, мёд и другие товары.
Постройка в 1584 году крепостной стены вокруг Новых Холмогор (с 1613 года - города Архангельска) и закладка там порта, а также основание поселения с портом возле города Кола на Белом море обеспечили Англию гарантированной поставкой товаров со всего Севера Руси и из Сибири по обогреваемому Гольфстримом торговому морскому пути самым дешевым видом транспорта – кораблями. Именно накануне Великой Смуты особенно активно заработал речной торговый путь по Северной Двине. Сухоне, Югу, Вычегде и так далее через неширокие в тех местах водоразделы до самых притоков Волги, а потом вниз по великой реке до Астрахани, то есть фактически до самого Каспийского моря, с которым граничили и среднеазиатские ханства, и закавказские государства, и Персия с ее многовековыми караванными связями с Индией и Китаем. В Великобритании в те годы была в ходу поговорка: «Кто владеет Астраханью, тот владеет Индией», ибо Москву, наполненную мздоимцами, как шкура суслика блохами, никто из английских евреев-купцов в расчёт уже не брал.
И вот тут-то, с воцарением Романовых, когда Отечественная война на территории Руси почти заглохла, а очередная Гражданская война лишь набирала силу, но все равно мешала торговле и перевозу азиатских товаров сквозь Русь в Англию разбойная вакханалия на реках и дорогах Руси, выяснилось в Лондоне, что существует помеха в виде нового Астраханского русского царства с четырехлетним сыном Тушинского вора во главе, с его матерью - чешкой польского подданства Мариной Мнишек и соправителем её – бывшим иезуитом, волынским дворянином Иваном Заруцким.
Последний решил наложить лапу на доходы евреев-англичан в устье Волги, и не только стал собирать налоги с рыбацких речных и морских балчугов и с ремесленников своей новоявленной державы, но и потребовал от англичан, армян и персов платить в городскую казну денег гораздо больше, чем раньше брали астраханские воеводы в качестве элементарной взятки. И вот тут-то новый русский царь Михаил Федорович, дотоле свыкшийся с мыслью, что Московия стала страной куцей (кроме Астраханской волости в результате Великой Смуты отпали и те западнорусские земли, что завоевали к тому времени король польский Сигизмунд и король шведский Густав-Адольф) вдруг - сразу же после встречи с представителем Ост-Индийской компании - принимает решение (вряд ли самостоятельное, ибо дипломатические документы обоих стран указанного короткого периода до сих пор являются «потерянными» и в России, и в Великобритании) послать воеводу Одоевского (бывшего тушинца) на Юг России с тем, чтобы князь собрал там даточное войско, и оным войском разгромил Заруцкого.
Вот уже четыре века подряд все историки только и говорят, что причиной карательного похода Одоевского надо признавать лишь стремление нового царя ликвидировать претендента на московский Престол в лице сына венчанной на московское царство Марины Мнишек. То есть многие историки, вслед за Филаретом, переносят внимание с вовсю шедшей в это время на всей территории Московии Гражданской войны на локальный Конфликт Междинастический.
Мысль о необходимости убрать возможного в будущем претендента на московский Престол, каким мог быть Иван Дмитриевич где-то лет через десять, лежит слишком сверху, и должна подкрепляться наличием на обескровленной и впавшей в нищету Руси[27] большого числа выступлений против Романовых с лозунгом: «Хотим в цари Ивана Дмитриевича!» Но таковых лозунгов и требований ни восставшим Русским Севером, ни Средним Поволжьем, как известно, не произносилось. И эта особенность восстаний русского народа против власти именно Романовых в 1613-1618 годах очень важна, ибо бунтовал вовсе не попавший под карательные действия и местами-то признавший малолетнего Ивана Дмитриевича царем, то отказывавший от него Юг, а именно Север Руси, который изначально не признавал русским царем отца малолетнего царевича Ивана Богдановича - Лжедмитрия Второго. Юг же Московии покорно ждал своей участи, ибо уже присягнул роду Романовых[28].
Даже в самой Астрахани о возможном военном походе вверх по Волге на Москву и о государственном перевороте там в пользу мальца Ивана Дмитриевича не задумывались – ибо и населения на это у новоявленной державы не было в достаточном количестве, и материальных ресурсов не хватало для ведения полномасштабной войны с отдельно взятым государством, и финансовых средств. Не говоря уже о том, что в случае похода одной армии на Москву, необходимо было оставить в самом Астраханском царстве вторую армию - хотя бы для охраны границ от любящих совершать набеги кавказцев и для поддержания порядка в населенных пунктах.
Следует отметить, что любое политическое решение есть все-таки результат защиты экономических интересов определенной группы лиц. Только что пересобачившиеся на «совете всей земли» русские бояре и дворяне хоть и получили массу льгот и пожалований от нового царя, но единства не имели ни в чем, и уж тем более в разрешении собственных интересов в стране с разрушенной девятилетней войной экономикой. А вот английские евреи свой сугубо экономический интерес в том, чтобы ликвидировать Астраханское государство, имели. Достаточно было дать крохотные взятки совсем уж изголодавшимся боярам из ближнего окружения нового русского царя – и решение о военных действиях Москвы против Астрахани, как «концентрированном выражении борьбы экономик» (по В. Ленину), было принято[29]. За поводом дело не стало: малолетний-де сын Самозванца Второго на должность Самозванца Первого мог случиться Самозванцем Четвёртым[30] с тем, чтобы когда-нибудь и свергнуть самозванцев Романовых.
Князь Одоевский ранней весной 1614 года отправился в Лебедянь собирать войско, а чуть раньше английские агенты рванули на Юг Московии и в Астрахань для активизации там антиастраханской пропаганды, а также двое из них добрались и до Терека, где тамошние русские казаки, отбив два набега чеченцев, чесали себе затылки в недоумении: отчего это по чистому от разбойников торговому пути, идущему вдоль Кавказского хребта по Кумо-Манышской впадине, перестали ходить караваны из Индии в татарский Крым и обратно, то есть перестали поступать деньги в казачью казну?
А оттого и перестали, объяснили атаману Хохлову и воеводе Головину английские и иезуитские шпионы, которых к этому времени оказалось в этом регионе изрядно, что не выгодно торговать и англичанам, и ломбардцам, и генуэзцам в этих краях из-за возникшего здесь Астраханского царства, а надеяться казакам на армянских да на персидских купцов, предпочитающих короткие маршруты, - дело дохлое. Если так дальше дело пойдёт, - объяснили терцам, - то придётся казакам либо убираться подальше в горы, на Каспий перебираться, в разбойные набеги отправляться[31], либо самим, собственными руками землю пахать, зерно сеять, чтобы выжить, ибо Москва им ни пороха, ни свинца, ни соли, ни хлеба присылать на Терек не станет, а Астрахань Заруцкого – и тем более не будет содержать это непонятное войско[32]. И вот, дотоле тихо и смирно сидевший в своей каменной сакле терский походный атаман Хохлов собирает войско и идет с ним в Астрахань в якобы самостоятельно им задуманный карательный поход в самую распутицу ранней весны 1614 года[33].
Но Заруцкий с Мариной и Иваном из города исчезли, не приняв боя, отправились к «другу своему верному», с которым заключили еще в 1613 году пакт о ненападении и мире, сотрудничестве, - к ранее тут упомянутому хану ногайскому Иштереку. Но хан к тому времени оказался тоже распропагандированным иезуитами, ибо тоже любил дармовые деньги, тоже зависел от того, насколько часто верблюжьи караваны будут ходить через его земли со стороны Хивы и Ташкента, а также из земель Среднего и Младшего Жузов бывшей Золотой Орды на Русь и далее на Запад. Хан не пустил в ногайские степи своих вчерашних соратников, враз ставших зваться неверными собаками, - и отряд Заруцкого побежал через пески в сторону реки Яик (Урал), где уже в те годы существовали поселения русских казаков, фактически не нёсших пока еще никакой службы во благо Руси, не представляющих собой даже войска, а просто таких же, как и Марина с Заруцким, беглецов от крепостной неволи, желающих жить мирно и ни от кого не зависеть на ничейной земле.
Стратегия разгрома так и не создавшегося до тех пор Астраханского государства была рассчитана британскими купцами совместно с иезуитами следующим образом: с севера шло на Астрахань русское войско князя Одоевского, с юга двигались терские казаки; на запад бежать было Заруцкому нельзя, ибо донские казаки - те самые, что еще год назад гордились тем, что Заруцкий из донских казаков, хоть и дворянин волынский, - объявили его своим злейшим врагом.
Причина перемены настроений в донском казачестве была простой, типичной для них, то есть откровенно продажной: донцы получили от Москвы пороховую и свинцовую казну, оружие, признав царем московским Михаила Романова, но не став при этом подданными этого самого царя. Об этом накануне ухода из Астрахани узнал Заруцкий от оставшихся верными ему казаков, ушедших с Дона и прибывших в город для помощи любимому атаману. Вступать в бой с терскими казаками и проливать кровь христианскую Заруцкий не стал, уходить на кавказскую и персидскую чужбину ни сухим путем, ни по морю не решился.
Хотя, надо признать, существует некое маловразумительное письмо, написанное якобы самим Заруцким (или состряпанное его противниками, сейчас не разберёшь), в котором Заруцкий обращается к персидскому шахиншаху (называя его почему-то падишахом) с просьбой принять Астраханское царство в персидское подданство и прислать через всю тысячекилометровую длину Каспийского моря в помощь себе в битве с Московией персидскую армию и флот. Почему это письмо оказалось в Москве, а не в Тегеране, - не ясно. Было ли такое письмо действительно отправлено шахиншаху тоже неизвестно. Каким образом на безлесом побережье прикаспийской Персии можно было построить флот, способный отправиться в двухмесячный поход вдоль побережий 5-6 кавказских государств, или вдоль трех ханств, расположенных на песчаных побережьях Средней Азии, объяснять тоже никто не хочет. Всеми русскими историками всегда принималось на веру: Заруцкий якобы такое письмо писал, власти Персии имели возможность захватить часть территории Руси, а потому Заруцкий – предатель.
Богатейшая Ленкорань имела в то время самый мощный на Каспии флот, который бы не позволил никому без ее разрешения и без солидной мзды пройти через контролируемые ею воды, но никаких документов о такой сделке ханства с шахством не имеется. Для того, чтобы проплыть вдоль противоположного берега моря, потребовалось бы персам вкупе к военному флоту иметь равнозначного тоннажа флот с питьевой водой, которая бы к окончанию плавания протухла – и в войске персидском начались бы массовые заболевания. Думается, Заруцкий это понимал, и хотя бы поэтому вышеназванного письма писать не мог. И это – не говоря о том, что в предыдущие годы Заруцкий делом доказал свою преданность Руси, а оскорбляющую его фальшивку соорудили те, кто как раз в предыдущие-то годы и был изменником. Сюжет известной истории с бегущим впереди толпы вором, который кричит во все горло: «Держи вора!»
(ПРИМЕЧАНИЕ: Фальшивка Носовского с Фоменко утверждает, что Астраханское государство к 1614 году существовало уже с 14 столетия в качестве самостоятельной державы. Но это означает, что государство это должно было в течение 200 лет быть настолько самодостаточным, что не только боролось с уголовной преступностью на территории величиной с современную Швейцарию, не только оберегало свои границы от 6-ти расположенных рядом с ним весьма агрессивных государств, но и собирало пошлины с зарубежных купцов и налоги со своих подданных при помощи армии и аналога современной полиции[34]. То есть Астраханское государство должно было иметь и в 1614 году такие мощные вооруженные силы, рядом с которыми 500 терских казаков и 1500 земских ратников Одоевского – не сила вовсе. Тем не менее, глава правительства Астраханского и верховный главнокомандующий Заруцкий убоялся этих малых сил - и сбежал из Астрахани. Опять фоменковская теория использует логику двойных стандартов.
Побег Заруцкого подтверждает, как ни странно, фактографическую правду филаретовских летописцев (весьма редкую для них, надо признать, но в данном случае имеющую место): создание Заруцким русского Астраханского царства в 1613 – 1614 гг было просто неудачной попыткой оторвать от Руси часть ее не так уж давно завоёванной территории. И карательная экспедиция князя Одоевского может, в таком случае, почитаться не войной междинастической, а войной за территориальную целостность Русского государства[35].
Не получилось на Руси в начале 17 века парада суверинитетов, аналогичного тому, что спровоцировали Горбачёв с Ельциным спустя неполных 400 лет. Лев Гумилёв объясняет это некой пассионарностью русского народа, присущего ему в 17 веке и якобы мгновенно потерянной нашими предками сразу после 1917 года. Но, мне думается, в отношении Астраханского царства это было не совсем так. Основная масса людей, проживавших на территории этого псевдогосударства в 17 веке, были все-таки лицами не православного вероисповедания и даже не представляла из себя европеидов. Это были типичные азиаты, ведущие кочевой образ жизни, при этом абсолютные язычники, молящиеся камням, воде, деревьям, хищным животным и прочим тотемам. К тому же там проживали в громадной массе и мусульмане, и буддисты. Русских даже в самой Астрахани было абсолютное меньшинство. А Заруцкий хотел создать там вторую Татарскую православную Русь. Человечеству же и одной такой преемницы Византии было довольно – и в результате более сильная держава поглотила слабую).
Ну, сколько человек могло с Заруцким уйти из Астрахани в сторону Великой Степи? От силы с тысячу. Больше, как показывает исторический опыт, конных людей совместно через пустыню пройти не смогут – продуктивность колодцев, подпитывающихся исключительно капотажной водой[36], на территории лишенной традиции сооружения колодцев-влагосборников (кяризов), не позволит сделать более пяти дней конного пути отряду с таким числом всадников и коней. А ведь двигаться по пескам пришлось беглецам именно пять дней до ближайшего полноценного, то бишь открытого источника воды.
Да и то потому лишь это возможно для тысячи всадников, что обилие травы в песках в это время года могло обеспечить животных не только не очень-то калорийным кормом[37], но и некоторым количеством влаги – и именно поэтому есть некоторые основания согласиться с тем, что все-таки около тысячи, либо чуть меньше, людей сопровождать могли Марину Мнишек, её сына и Заруцкого в пути до реки Урал, а там и далее вдоль нее и вдоль казацких юртов в места и ныне-то заповедные, то есть дикие, похожие чем-то на непроходимые джунгли, называемые здесь тугаями.
Впрочем, о тысяче людей у Заруцкого говорить не приходится, ибо войско Хохлова направилось в погоню за Заруцким несколько позже, когда сочной травы-то в песках почти не осталось. То есть оно быть должно значительно меньше 500 имеющихся у атамана в Астрахани казаков – и это войско легко разгромило отряд беглецов, вставший, как пишут летописцы, в оборону не то в наспех сооруженной крепости, не то в «гуляй-городе». Более того, на самом деле задачей атамана Заруцкого было стать отряду его как можно незаметней, скрыться от преследователей вместе с «царевичем» Иваном и с его матерью. Поэтому можно предположить, что к моменту измены сопровождающих беглецов астраханских казаков, в отряде Заруцкого было едва ли около полусотни человек – то максимально возможное число лиц, которые сумели бы в походных условиях незаметно сговориться о совместном предательстве, и принять решение о том, чтобы схватить Заруцкого, связать атамана, а затем вместе с пленником, с Мариной и «царевичем» отправиться навстречу отряду Хохлова.
(ПРИМЕАЧАНИЕ: Ибо таково свойство всех бунтов: в рядах противников правящего режима обязательно выявляется два-три провокатора либо предателя, которые за пресловутые иудины серебряники предадут своего вождя. Так за десять тысяч серебром купил голову Емельяна Пугачева у его полковников подпоручик Г. Державин, так продали Петру Первому бунтари-казаки своего атамана К. Булавина, так случилось и с преданным казацкими атаманами С. Разиным, а также с Томасом Мюнцером (это – в Германии в период Реформации), так случилось и с кружком Петрашевского, и со всеми, кто так и не дошел до назначенного им пути).
Попытка Заруцкого спасти от мести Государя всея Руси любимую свою женщину и ее ребёнка была изначально обречена на провал, ибо вступил атаман в конфликт с силой безликой, бесстрастной и бессовестной – с государством, «аппаратом насилия» (по В. Ленину). Те, кто сталкивался с органами правопорядка (автор в качестве политического диссидента советских еще пор четырежды арестовывался, был судим и пробил 10 лет в ссылке, а также преследовался в судебном порядке за политические убеждения и в «демократической» Германии), знают одно непременное качество так называемых правоохранительных органов - действия их неспешны и неумолимы. В том и сила государства и закона, что они врагов своих настигают всегда. И наказывают со смаком.
Но вот в случае с Заруцким, Мнишек и Иванкой конфликт их с государством произошел чересчур быстро, неправдоподобно скоро – в течение полутора месяцев 1614 года. Создается впечатление, например, будто очень легко было привыкшим к русским лесам ратникам (набор оных производился князем Одоевским в лесной и лесостепной зонах) отыскать следы беглецов во впервые ими увиденной пустыне.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Автор данной статьи, будучи в ссылке, работа в песчаной пустыне Муюнкумы несколько лет, является автором неоднократно переиздаваемого романа «Пустыня», повествующего о выживании участников противочумной экспедиции в этой природной зоне, потому считает, что знает основательно проблему следования и преследования по пескам людских масс).
Эти «гении разведки», оставшиеся в живых в практически обезлюдевшем в результате Великой Смуты Юге Московии, сумели не только быстро найти отряд Заруцкого в долине реки длинной более 1000 километров со сложным рельефом местности по берегам, но и провести пропагандистскую работу среди местного многоязычного населения, в результате которой часть казаков Заруцкого не просто переметнулась на сторону недавно еще ненавидимого ими Михаила Романова, но и осуществила заговор, которые тоже не делаются с бухты-барахты. И, тем не менее, нам утверждают летописцы и хронисты, что на всё про всё ушло у поимщиков Заруцкого всего лишь полтора месяца. То есть, с профессиональной точки зрения, хронология в этом эпизоде Великой смуты выглядит неубедительной, а раз хронология становится недостоверной, то и события, включенные внутрь нее, кажутся скорее вымышленными, нежели имевшими место на самом деле. Поэтому необходимо определить их источник и оценить причины, спровоцировавшие обман.
Источниками, достойными внимания, могут быть лишь донесения царю самого князя Одоевского, руководителя карательной экспедиции, а также тех из ее участников, которые прибыли в составе конвоя пленных в Москву, то есть лиц наиболее доверенных и наиболее приближенных к князю. Именно им-то и было крайне выгодно приукрасить свои подвиги, сообщить новому царю о том, какие трудности им пришлось преодолеть для поимки Заруцкого и Марины Мнишек, сколько усилий пришлось приложить, чтобы исполнить царский наказ, куда и как расходовались средства, выделенные из и так уж истощенной государевой казны на разгром мятежной волости. При этом следует отметить, что основные участники этого похода (ратники из южных районов Центральной Руси и терские казаки) ко времени доклада князя царю уже сидели по домам за сотни километров от Москвы и заняты были делами по хозяйству, которые были вынуждены забросить во время участия в походе на Астрахань. Ибо для разгрома Заруцкого была послана с Юга Руси не стрелецкая, а земская рать, то есть армия, состоящая из лиц, воюющих лишь в исключительных случаях; в обычное время эти люди были заняты мирным, созидающим трудом.
(ПРИМЕЧАНИЕ: С земцами Заруцкий, кстати сказать, никогда не воевал. Во всяком случае, во всех дошедших до нас документах и свидетельствах Заруцкий участвовал в боях исключительно с поляками. Даже в боях болотниковской рати под Москвой его не было – он находился с посольством вождя восставшего против Шуйского Юга Руси в Самборе, в гостях у тещи покойного Расстриги. Даже Второго Самозванца нашли поляки без него. А затем, служа у Тушинского вора, Заруцкий со своим отрядом участвовал в боях опять-таки против поляков. И это – еще один аргумент в пользу версии, что вся история Одоевского о погоне за Заруцким и его отрядом выдумана Хохловым и князем для даже не красного словца, а со вполне реальной крохоборской целью – оправдаться за чрезмерный расход государственных средств и получить повышенную награду).
Казнили Заруцкого и пятилетнего Ивана летом 1614 года самым изуверским способом: Ивана Мартыновича посадили по приговору первого царя Романова на кол, ребёнка повесили на воротах при въезде в Москву со стороны Серпухова. Под радостное улюлюканье богобоязненной и милосердной толпы москвичей, надо думать...
3
С уничтожением малолетнего возможного претендента на русский Престол Ивана-царевича мир не пришел в страну, как утверждали историки царской поры и утверждают новорусские авторы (В. Буганов или Ф. Шахмагонов, С. Цветков, к примеру). Практически единственным историком, который обратил внимание на период с 1614 по 1618 год, и не впрямую, но достаточно отчётливо определил его продолжением все еще не умолкающей Великой Смуты на Руси, был и остается профессор С. Соловьев.
При чтении первой главы девятого тома его «Истории России» создается впечатление, что попадаешь в Россию Ельцина-Путина: Москва живёт сама по себе, провинция – сама по себе. Страна существует как бы в двух ипостасях: народ и власть, люди – и нелюди. И объединить их нечем. Да и желания объединяться с обеих сторон не видно. Вот казнили пятилетнего ребёнка, поглазели, как вываливается полиловевший язык его из ротика, как задергалось в конвульсиях тельце - а спокойствия на душе царя нет. И смысла существования у новой власти нет, одна видимость. А у народа нет и веры в будущее своё, и в будущее всей нации. Потому как 9 лет – это и слишком много, и слишком мало. Много – для души человеческой, для чувств, для того вместилища, что переполнилсь уж страданиями своими и жалостью к другим до отказа. Мало – для того, чтобы народился народ, который сызмальства чтит царя Романова, во взрослом виде уж почитает долгом своим служить ему, как пёс служит своему хозяину, стремится величать Государя со страхом и искренней любовью в душе.
Не признавал северорусский народ царя нового, а царь Михаил за это остатки людей русских карал руками недавних изменников святой Руси: боярскими, дворянскими и народа южнорусского. Изо дня в день, из года в год. То есть после 1613 года наступила пора в стране полицейского произвола и тирании, украшенных возвышенной риторикой. То там, то тут возникал стихийный протест всё сильней и всё бессовестней угнетаемых крестьян – и всякий раз недовольных подданных Михаила Фёдоровича в документах называют не православными землепашцами русскими, а казаками, черкесами. Словно власть решила размежевать народ на лиц скулящих. покорных - и на все ещё не утихомирившихся героев периода Отечественной войны в Великую смуту.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Подмена понятий – самая частая из всех методик манипуляции обыденным сознанием. При Ельцине самых заядлых врагов – коммунистов и фашистов - новорусские СМИ и Министерство культуры Российской Федерации объединило под единым слоганом: красно-коричневые. Так и при Михаиле-Филарете на Руси тихвинские крестьяне, выступившие, в конце концов, единственной боевой силой против шведских захватчиков, оберегшие страну от нового шквала интервенции, были признаны казаками – наравне с теми беглецами от крепостной зависимости, что жили вне территории Московии и продавали себя в качестве наёмной силы любому, кто больше заплатит за ратные услуги, то есть с казаками Дона и Днепра).
А вот руководили правительственными войсками, карательными экспедициями против северорусских крестьян всегда те самые бояре и князья, кто особо рьяно служил Расстриге и Тушинскому вору, являлись самымии активными изменниками Борису Годунову: князь Лыков, дворянин Измайлов, дворянин Пушкин, боярин Шереметьев и так далее. То есть изначально династия Романовых в борьбе с собственным народом опиралась на самых ярых врагов русского народа – на аристократию и знать московскую. (ПРИМЕЧАНИЕ: Как и Ельцин в период войны с Горбачёвым опирался на высшую партийно-хозяйственную элиту СССР и на уголовников – и привёл тех и других к власти в новой России).
Практически все годы правления Михаила Федоровича Романова Московия представляла собой два враждебных друг другу лагеря: собственно Москву с прилежавшими к ней уездами – и противной стороной в виде остальной Святой Руси. Сохраняло их в единстве лишь чувство неиссякаемой опасности перед иностранной интервенцией и вероятности порабощения католическими странами.
Так в марте 1613 года, то есть спустя месяц после избрания Михаила, Собору земли русской пришлось двинуть войска против униатской Литовской Руси, чьи войска вошли войною в белевские, мешевские, калужские и козельские земли.
А еще спустя месяц русские князья Хованский с Хворостининым устроили меж собой сечу в районе все той же печально известной Северщины.
Также были получены сведения о том, что царский каратель и доверенный человек царя Михаила А. Измайлов (один из руководителей измены под Кромами, любимец Первого Самозванца, тушинец) «сношается с литовскими людьми».
А как себя вели патриоты Руси – враги Михаила Романова? Вот так:
В июле 1613 года оппозиция Романовым, именуемая официально вновь казаками и черкесами, выбила литовцев с территории Руси и захватила Сервейск, Козельск, Мешовск, Волхов, Лихвин, Перемышь, Белев, Вязьму, Дрогобуж,
1 августа 1613 года войска русских патриотов-врагов Романовых подступили к Белой. То есть те самые люди, что звались в филаретовских документах ворами и злодеями, практически за половину лета 1613 года выбили с территории Московии польско-литовских интервентов, создав тем самым благоприятную стратегическую обстановку для того, чтобы царь послал стрелецкое войско с князьями Черкасским (сдался Расстриге без боя, служил Тушинскому вору и полякам) и Троекуровым (сдался Расстриге без боя, служил Тушинскому вору и полякам) для осады Смоленска, где московские казенные полки якобы простояли без всякого толка аж до июня 1615 года. Почему «якобы простояли», объяснится ниже.
Какова ж была диспозиция сил после воцарения Михаила Романова с Польшей, где находился всё еще не отказавшийся от русской короны Владислав?
В 1613-1614 гг на Северских землях укреплялся польский военачальник Лисовский, который в то время, когда голова царя Михаила была занята интригой против Заруцкого, спокойно и без хлопот занял Брянск и Карачев.
Пришлось против него идти с наспех собранной земской дружиной все тому же Дмитрию Михайловичу Пожарскому (больше оказалось некому, ибо Лисовский уже в те времена числился одним из самых удачливых и самых талантливых полководцев Европы) – и началась погоня через Кромы, Волхов, Белев, Лихвин, Калугу, закончившаяся... едва только у Пожарского открылась старая рана и полководец слёг в постель. Лисовский же, пошкодив на территориях между Ярославлем и Костромою, между Коломной и Переславлем-Рязанским, между Тулой и Серпуховым, повернул на Литву - и ушел практически без потерь. Почему-то этот поход Лисовского не привлек внимания историков не только российских, но и польских.
Хотя поляки и обмолвились пару раз о том, что вылазка Лисовского была скорее всего разведкой боем, которая была необходима верховному командованию Речи Посполитой для оценки фактического состояния экономики и системы взаимоотношений народа и власти в центральных районах Московии накануне всеми ожидаемой военной компании католического государства против православной державы. Это подтверждает и характер переписки между варшавским королевским домом и администрацией папы римского, у которого Сигизмунд Третий уже не просил, а требовал денег и благословения на новый Крестовый поход на Москву.
Одновременно с переживанием ужаса от набегов Лисовского Москва вела переговоры с Варшавой об обмене пленными и, в первую очередь, о возвращении на Родину Филарета Романова, внаглую заявляя королю при этом, что Московия ждет королевича Владислава с тем, чтобы поставить того царем русским.
В Польше от таких писем и таких заявлений посла Аладьина слегка, как говорится, прибадели, а потому только через год после коронации Михаила Фёдоровича Романова, весной 1614 года прислали от имени Сейма грамоту в Москву, в которой упрекали русских бояр в измене Владиславу - и напоминали, что те сами-де предложили отдать власть над собой Польше, просили посредничества австрийского императора в этом деле. А в заключении предложили продолжить переговоры, в результате которых масса спорных вопросов должна, наконец, проясниться.
Бояре московские, послав Михаила Федоровича – царя своего подальше, ответили полякам гордым отказом без всяких извинений, в оправдание свое заявив, если перевести на современный язык кратко: «Вовремя надо было вам, панове, принимать решение, не жевать сопли так долго; поспешили бы – было бы по-вашему, а теперь поезд ваш ушёл».
И отправили в Польшу с грамотами посла Желябужского, который нашел в Варшаве живущего в роскошных апартаментах Льва Сапеги (канцлера, то есть второго лица Речи Посполитой, главы литовской части этого лоскутного государства) недурно проживающего там в неге и холе Филарета Романова, который высказал свое неудовольствие послу за то, что русские бояре поставили на трон московский его сына.
В том же разговоре Филарет вдруг заявил:
«Я в Патриархи не хочу»[38].
Что есть это, как не отказ Филарета от патриаршего сана, врученного ему Вторым Самозванцем? А заодно, если исходить из контекста разговора, и отказ старшего Никитича от долга своего служить интересам православной церкви. Сказано всё это было Филаретом в присутствии большого числа свидетелей, из которых главными следует назвать все того же канцлера Сапегу, а также: пана Олешинского, посла русского Желябужского, плюс представителей русской дипмиссии, плюс жены пленного полковника Струся, и конечно же маршалка замка и придворного летописца. Слова эти оказались запротоколированными и остались как в польских, так и в русских источниках.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Историки же русские упорно называют Филарета времени нахождения того в Польше Патриархом московским. От лизоблюдства ли своего, от неграмотности ли – непонятно. Однако, всевозможные интерпретаторы истории, всевозможные пропагандисты идеи русской монархии и всегда поверхностные в суждениях журналисты, ничтоже сумящеся повторяют за ними эти благоглупости, дурят головы населению стремительно впадающей в бездну неграмотности новой России).
Таким образом, время 1613-1615 годов было вовсе не временем успокоения и прекращения Великой Смуты, как об этом писали, пишут и будут еще много лет писать на Руси, а временем открытой Гражданской войны, объявленной изменниками-боярами и царём Михаилом населению родной страны при наличии административного аппарата в Москве с подчиненными ему карательными структурами и при абсолютном отсутствии духовного руководства в лице первого лица государственной церкви: то есть семь митрополитов русских вели каждый свою политику на подведомственных им территориях – и при этом далеко не все они были едины в своем отношении к новому царю и уж тем более к роду изменников православной вере Романовых.
До нас не дошло сведений о характере проповедей в церквях тех регионов, где непрестанно вспыхивали восстания русских крестьян против новой династии, но, если судить по тому, что идеологическая подоплека практически всех этих выступлений была одинакова («Долой Романовых с Престола!»), то можно с уверенностью сказать, что основная часть священнослужителей Руси и православных иерархов были противниками режима Михаила Фёдоровича и его клевретов. В таком случае, чем следует считать названные годы, если не продолжением Великой Смуты?
4
Дипломатия всегда была ахиллесовой пятой России. Не хватало и не хватает представителям русского дипкорпуса во все времена ни ума, ни такта для разрешения всегда существующих между странами экономических и политических противоречий[39]. Причин тому много, но главная состоит в том, что Россия была ВСЕГДА и остаётся поныне государством закрытого типа, то есть имела границы закрытыми, а право выезда и представления своих интересов за границей представляла лишь избранным – и, как результат, в избранные попадали чаще всего самые никудышные люди. Достаточно упомянуть министра иностранных дел России Нессельроде, к примеру, виновника Крымской войны, которого ныне так любят восхвалять новорусские демократы. Не был исключением и период завершения Великой Смуты.
Если Желябужский с несложным своим заданием все-таки хоть наполовину, но справился, то следующий русский посол в Польше князь Воротынский повел переговоры с Ганделиусом столь нелепо, что «была брань большая, с обеих сторон хватались за сабли». В результате, Смоленск и значительная часть земель Северщины так и остались под поляками.
Одновременно были отправлены посольства, в Рим, в Тегеран, в Крым, в Германские княжества, в Константинополь – столицу Турции, начавшей войну с Речью Посполитой как раз в эти дни на территории нынешней Украины. Везде результат дипломатических переговоров был одинаков: Московия во всех спорных вопросах проиграла, потеряв территории, финансовые средства и население. То есть дипломатия царя Михаила Фёдоровича способствовала сокращению и без того сократившихся в начальный и серединный периоды Великой Смуты населения и территории Руси.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Еще одна ассоциация с геополитической активностью правительства Ельцина, при активной бездеятельности которого страну покинуло около 20 миллионов человек, а территория сократилась едва ли не наполовину).
Официально, согласно русским документам, лишь в августе 1614 года в Москву прибыл английский купец Джон Мерик[40]. Английские источники утверждают, что случилось это месяца на четыре раньше. То есть с марта жил купец в Москве, а был представлен новому царю только в июне. Отчего так?
Вроде, купец и купец. Мало ли купцов да челночников таскается по свету, делает деньги на перепродаже не ими изготовленного товара? Ан тут купец был необычный! Во-первых, был сэр Мерик представителем одного из крупнейших еврейских банков Британии, перебравшегося в 16-м веке на остров из Андорры, а в королевской грамоте, представленной царю, оный купец звался неожиданно для всех ранее знавших Мерика в Московии людей, князем, рыцарем, дворянином Тайной комнаты, имеющим полномочия говорить с русским царем от имени английской короны. И от именно имени короля английского Якова купец Мерик ГАРАНТИРОВАЛ прекращение агрессии шведской короны на территории Руси на основании того, что эти действия молодого шведского короля Густава-Адольфа ущемят интересы купцов Британии[41]. После этого Мерик ПОТРЕБОВАЛ от русского царя гарантий беспрепятственного передвижения по территории Московии английских купцов от Новых Холмогор (Архангельска) вплоть до самой Астрахани.
Перед Мериком русские бояре и юный царь долго извинялись, объясняли, что после поимки и казни Заруцкого все равно порядка и тишины на Нижней Волге и возле Астрахани не наблюдается... «а как, даст Бог, дорога в Астрахань очистится и с персидским шахом о Грузинской земле восстановится, то Государь о том с Якубом-королем сошлется». Дано было новым царем русским купцу Мерику тут же разрешение на беспошлинное прохождение англичан по реке Оби в сторону Китая, Туркестана и почему-то Восточной Индии. Царь Михаил Фёдорович даже просил англичан взять себе бесплатно земли русской Вологодчины для постройки там своих городов и для организации там охотничьих и прочих промыслов. Надо ли теперь возвращаться к объяснению причин похода князя Одоевского на Астрахань и скоротечной казни Заруцкого и Ивана-царевича? И откуда в русской казне взялись деньги на этот поход?
5
Надо сказать, что вплоть до начала Великой Смуты самыми доходными землями для русской короны были: бывшее Астраханское ханство и Новгородская пятина, которые в совокупности, согласно Разрядным книгам Дворцового Приказа, обеспечивали царскую казну шестьюдесятью процентами ото всех доходов московской короны. Потому предательство ставшего ближним царю Михаилу князем В. Долгоруким, (ПРИМЕЧАНИЕ: Сдал сей князь Великий Новгород шведам), могло привести Московию к экономическому коллапсу.
Если бы народ Новгородской земли и этого города не отказал в выплате дани шведскому королю и не послал подальше переметнувшегося к шведам митрополита Киприана, не начал массового переселения на территорию новой, сократившейся подобно шагреневой коже Московии (ПРИМЕЧАНИЕ: А сбегали от шведов в Московию даже жившие на тех территориях малые народы: вепсы, финны, ижорцы, ингерманландцы и так далее), история Руси могла бы развиваться совершенно иначе. Но народ новгородский хоть и презирал своих предателей-бояр, но еще более не хотел быть в подданстве у короля свейского, а посему король был вынужден пойти на остатки этого народа карательной экспедицией в январе 1614 года.
И тотчас со всей Руси бросились на помощь новгородцам те самые так называемые казаки северорусские, враги царя Михаила Фёдоровича. Именно это-то и вынудило московских бояр и царя Михаила Фёдоровича послать московское стрелецкое войско против шведов.
Военную компанию ту шведские источники считают для Швеции удачной и победной, русские же источники больше говорят об обороне Тихвина да о взятии города Гдова Густавом-Адольфом (осенью 1614 года), о неудачной осаде Пскова (июль 1615 года) – и обо всём как-то мимоходом, как о событиях малозначимых. Ибо закончилась эта война между Московией и Швецией унизительным для Руси и крайне экономически невыгодным Столбовским миром (27 февраля 1617 года), по которому Московия теряла много чего, но главное – ей был окончательно закрыт выход к Балтийскому морю. Но зато – король шведский отказался от своих притязаний на русский трон, который всё те же русские бояре во главе с победителем Заруцкого князем Одоевским в период Лихолетья успели предложить не только королевичу польскому Владиславу, но и покойному шведскому королю Карлу – отцу Густава-Адольфа и королевича Филиппа. Последний факт во всех русских документах, без исключения, заболтан второстепенной информацией.
6
Таким образом, есть все основания считать, что начало царствования династии Романовых в области внешней политики было провальным на всех фронтах государственного строительства. Не уважали в те годы русских и ни в одном государстве Европы, и в Крыму, и в Персии, и в Турции, и на Северном Кавказе. Ибо во все времена было так: уважают соседи государства сильные да богатые, а бедные державы, порушенные Великой Смутой, потерявшие выходы к морям да не имеющие порядка внутри собственных границ, только тем и интересны соседям, что пограбить их можно... если нет сил завоевать.
А сил на захват и контроль всей территории Руси не было ни у покуда еще только вступающей в свою будущую великую силу Британии, ни у мощнейшей уже Швеции, ни у толком и у себя-то на своей территории не оформившегося в нормальное государство кочевого Крыма, ни даже у властительницы половины Западной Европы, бестолковой и чванливой Речи Посполитой. Даже у самого значительного осколка некогда великой Священной Римской империи Австрии не было в достаточной степени большого и сильного войска, способного создавать гарнизоны во всех городах обширной Московии. А всем вместе врагам России объединиться не было никакой возможности. Именно это спасало Московию из века в век от полного захвата соседями и от истребления православного населения.
А еще помог династии Романовых все тот же английский псевдокнязь иудейского происхождения да еще и солдат римского Ордена Игнатия Лойолы, банкир Джон Мерик. Именно он сумел объяснить шведскому королю Густаву-Адольфу, что полностью контролировать свейской армией преобширнейшую, лишенную дорог, в большей части имеющую земли холодные Новгородскую пятину привыкшему к удобствам и порядку европейцу невозможно. Оттого и мир со Швецией случился такой в общем-то для Руси щадящий: забрали шведы только ту часть пятины, что возле моря была да хорошо обжита, а места дальние, дикие, с которых дань собирать – себе дороже, оставили московитам. Без выхода к морю и Великий Новгород в течение нескольких лет зачах, превратился в заштатный городишко; даже свершившаяся спустя век двадцатилетняя Северная война, благодаря которой Пётр Первый вытащил Россию к Балтийскому морю, не оживила этот некогда один из славнейших городов Ганзейского союза. В народе же остался на века слух, забытый лишь при суперизменнике Ельцине: Бог наказал Великий Новгород за измену, а потому стал звать его просто Новгородом.
7
Глядя на то, как хозяйствовали и вели внутреннюю и внешнюю политику царь Михаил Федорович Романов и окружающая его боярская клика, просто диву даёшься: как это они высидели на своих административных постах и до конца не порушили страну? Большая часть территории Московии была к тому времени полностью разорена, земли большинства южных волостей обезлюдели, налогов в казну платить с них было некому и не с чего (разве что натурой), Север станы платить Романовым отказывался, годуновская казна была разграблена еще первым Лжедмитрием, а остатки оной вместе со всем золотым да серебряным убранством церквей московских рас тащились поляками напрочь, собственной родовой казны у юного Романова оставалось с гулькин нос – а Разрядные книги всех Приказов при этом пестрят сообщением о выделении тех или иных немалых сумм для выдачи боярам да дворянам московским на разрешение всяких, даже самых пустяковых вопросов основательных средств, перечнем наград и просто поощрений. Откуда во время Гражданской войны взялось на земле, лишенной золотых, серебряных и медных приисков, такое большое количество свободных наличных денег?[42] Не иначе, как Мерик привез царю плату за будущие заслуги Романовых перед мировым ростовщическим сообществом.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Впечатление о Московии 1610-х годов точно такое же, словно о России 1990-х годов, когда миллионы людей вымирали от глада, а Черномырдин, Чубайс, Гайдар, Березовский, Гусинский, Прохоров, Полторанин, Абрамович, Патрикацишвили и присно с ними новоявленные «олигархи» все лезли и лезли в государственную кормушку и руками, и ногами, и харями. При этом ответственности за свои неумные и вредные благу державы проступки не нёс в обоих случаях никто).
Награды в виде денег и золотой утвари в 1613-1618 годах высшие чины московские получали за всё, даже за неисполнение царских приказов. Впрочем, и приказы те были подчас самыми идиотскими...
С 1614 года шла война Московии со Швецией - самой богатой в те времена страной, выпускавшей больше металла на душу населения, чем все остальные страны Европы вместе взятые, способной покупать во Франции и в германских княжествах не полки и дивизии, а целые армии наёмников-ландскнехтов, поддерживаемой уже тогда существовавшим международным ростовщическим синдикатом, перебравшимся из Ломбардии и Андорры в Англию и Голландию. Война эта, как ясно должно быть из вышесказанного, могла закончиться лишь поражением, и окончилась, в конце концов, поражением Русского государства. А могла бы завершиться и вообще окончательной катастрофой нации, если бы не разбуженная земским ополчением Минина былинная народная мощь в виде пресловутого северорусского казачества, ударившего по тылам шведской армии в дни войны оной с регулярными московскими силами.
Так вот... шла уж второй год война со Швецией – и именно в это время, то есть 1 июля 1616 года Государь всея Руси решил воспользоваться тем, что внимание Речи Посполитой приковано к войне с Крымским ханством на территории своих вассалов князей Вишневецкого и Острожского (современной Северной Украине) и... объявил войну Польше. Послал Михаил Фёдорович против крупнейшего в тогдашнем мире государства... отряд в полторы тысячи человек во главе с князем М. Тинбаевым и Н. Лихаревым.
(ПРИМЕЧАНИЕ: То есть, ни мало не смущаясь, ни задумываясь о последствиях, основатель династии Романовых на третьем году своего правления открыл Второй фронт, как сказал бы Гитлер. Но фюрер-то немецкий воевать на два фронта не хотел, он оказался вынужденным, печалясь о гибели германцев, распылять свои силы, а русскому царю Михаилу Фёдоровичу, а более того - его клевретам - была «война, как мать родна», они готовы были воевать хоть на пять фронтов ради получения средств из пополненной Мериком государственной казны. То есть на фоне новорусских и старорусских аристократов даже Гитлер выглядит агнцем Божьим).
Боярская дума 1613-1618 гг была просто-напросто лишена государственного разумения и навыков хозяйствования не то, что в пределах державы, но даже в собственных вотчинах. Уровень сознания членов Боярской Думы мало чем отличался от такового у западноевропейских рыцарей 13 века, считавших, что огнём и мечом легче всего убедить мусульман-сарацинов в благости и милосердии Сына Божьего. Окружающие царский трон бояре слали русских ратников убивать поляков и самим гибнуть в мучениях от ран, повторяю, без какого-либо государственного расчета и без какой иной цели, кроме как желания получить из государственной казны хоть какие-нибудь деньги на эту войну и, как водится, часть этих средств прикарманить.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Кто не верит мне тут, скажет, что я кощунствую в отношении предков наших, пусть обратит свой взор на характер и детали двух войн демократической России с Чечней в 1990-е годы. Уверяю вас, предки наши были ничем не лучше и не благородней наших современников. Читайте об этом статью мою «Колониальная политика России в 16-20 веках в свете анализа причин и характера Первой Русско-чеченской войны в 20 веке»).
Часто пишут, что с уходом Сигизмунда из-под Можайска в Варшаву в 1613 году война Московии с Речью Посполитой не окончилась, что войско князя Черкасского и Троекурова было послано под захваченный поляками Смоленск и якобы стояло там, держа город в осаде, а князь Тинбаев и Лихарев прибыли туда только им на смену.
Может, оно и так. Только вот поляки той осады Смоленска не заметили: собирали с окружающих земель дань в польскую королевскую и местную каштелянскую казну, восстанавливали порушенные стены крепости работы Федора Коня, реставрировали взорванный князем М. Шеиным православный храм Архангела Михаила, строили новые каменные дома на месте сгоревших деревянных изб – всему этому существуют доныне сохранившиеся материальные свидетельства и польские документы. ТАК город, находящийся в осаде, не живет. А это означает, что никакой осады между 1613 и 1616гг не было.
То есть только 1 июля 1616 года войско князя Тинбаева и Лихарева вышло из Москвы для осады Смоленска, а уже через две недели Сейм польский послал королевича Владислава в сопровождении 8 комиссаров - самых авторитетных людей своего государства (епископа луцкого А. Липского, каштеляна бельского С. Журавинского, каштеляна сохачевского К. Плихта, канцлера Л. Сапеги, старосты шремского П. Ошалинского, старосты мозырского Б. Стравинского, Я. Собесского и А. Менцинского) на переговоры с русскими с наказом королевичу: сохранить мир между Польшей и Московией любой ценой.
Ибо Сейм (совет депутатов всех земель, составляющих Речь Посполиту) понимал то, чего не могли взять в толк юные царь Михаил и королевич Владислав ( не понимала и банда Горбачёва-Ельцина): главная ценность и истинное богатство всякой державы – это люди, население ее, а не города и не спрятанные в чужих кладовых богатства. Мир в тот момент был нужен и Речи Посполитой с Русью, и Руси с Речью Посполитой. Потому что существовавшая в качестве натурального метода хозяйствования экономика обеих стран балансировала на основе принципа самопроедания и воспроизводства, то есть война Речи Посполитой на два фронта – с русскими и татарами - могла привести к инфляции и катаклизмам внутри и без того лоскутной католической державы, равно как и война на два фронта – с Польшей и Швецией – могла полностью прекратить существование православной Московии.
К тому же истово верующему католику Сигизмунду было невероятно трудно понять: как это христианский, хоть и православный, царь выступает против христианского же короля плечом к плечу с мусульманами? Это был первый подобный матримониальный союз в 17 веке, буквально потрясший сознание поляков, уже забывших об аналогичной, но недолгой инициативе, направленной против Руси их собственным королём Стефаном Баторием.
Потом в течение последующих полутораста лет в союзы с татарами и с османами будут по многу раз вступать и Польша, и Австрия, и Франция, и государства Аппенинского полуострова – и сознанию католического и протестантского европейца станет понятна измена вере во имя корыстных интересов, оправдываемая для себя и своих союзников якобы величием целей и стоящих перед их государствами задач.
Но тогда, в 1616 году... это было уму польского короля (порвавшего со своими родичами-протестантами из Швеции во имя католицизма) недоступно, во-первых, а во-вторых, вызвало презрение Сигизмунда к Московии, окончательно утвердившее его в мысли, что русские – низшая раса, народ рабов. И, направив сына-королевича на переговоры о мире с русскими, король начал подготовку самого большого своего карательного похода, имевшего целью наказать непослушных русских холопов, а то и полностью их истребить...
8
Провокационный поход Тинбаева и Лихарева под Смоленск обернулся для Московии очередной Ливонской войной, ответственность за развязывание которой, как всегда, русские летописцы и русские историки возложили на поляков. Переговоры сорвались, началась серия то вспыхивающих, то утихающих военных действий, ведущихся с переменным успехом, которую историки Польши почитают Войной Владислава за русскую корону, а русские историки дробят на ряд военных операций, проведенных с обеих сторон, тем самым как бы снижая накал страстей и переведя их в плоскость якобы войны всего лишь за освобождение Филарета из польского плена.
К тому времени и русские источники уже не называли Филарета Патриархом, а звали всего лишь отцом царя Михаила Фёдоровича, которому был уготован все еще пустующий после гибели Гермогена в польском заточении Патриарший Престол. В результате, при обилии описаний характера и хода этой войны фактически чёткой картины военных действий с 1 июля 1616 г по 29 декабря 1618 г найти у современников этой войны отыскать невозможно, а при чтении аналитики Н. Карамзина, С. Соловьева и В. Ключевского обращает на себя внимание откровенная фрагментарность их работ, периодические сбои в хронологии и рассуждения профессоров на отвлечённые темы.
Ряд недомолвок всех этих авторов, а также документы Приказных изб Северщины и Смоленщины дают основания догадаться, что всему виной – деятельность опять-таки тех самых народных масс, которых летописи усиленно называют казаками, то есть лицами в то время и в том государстве признаваемыми официально антисоциальными, едва ли не бомжами. Люди эти и впрямь не имели прописки того времени, то есть не признавали себя собственностью новоявленных крепостников, владели оружием для защиты своего права почитаться свободными людьми. Для добычи пропитания в связи с отказом государства выделять пахотную землю во владение свободным людям, вынуждены были заниматься разбоями – всегда, впрочем, щадящими ограбляемых, если судить по юридическим документам того времени. Так называемые казаки русского Севера никогда не отбирали у крестьян последнего, изымали только излишки, наказывали чересчур лютых помещиков, то есть в чем-то походили на молдавских, румынских и западноукраинских гайдамаков 17-19 веков, почитаясь в народе разбойниками, но разбойниками благородными.
В военных действиях между Московией и Польшей северорусские казаки ВСЕГДА выступали на русской стороне, но при этом никогда не подчинялись представителям царской администрации, действовали самостоятельно – и порой именно их действия оказывали решающее действие на результаты тогдашних битв. Именно эти-то факты и старались скрыть филаретовские летописцы, прилагая все усилия на то, чтобы выделить достоинства и заслуги лиц, оказавшихся в ближнем окружении Филарета после возвращения того на Родину.
Совсем другими были казаки украинского атамана Сагайдачного, выступавшего в этой войне вместе с поляками против Московии. Их действия, согласно документов, а не облитературенных летописей, представляли собой разнузданную жестокость не просто отдельных личностей, а целых воинских соединений, проходящих через территории Северщины до Тульщины в буквальном смысле этого слова с огнем и мечом, использовавших тактику выжженной земли. Объединяя казаков Сагайдачного общим словом «казаки» с русскими патриотами русского Севера, филаретовские летописцы тем самым старались еще раз очернить не желающих идти в рабство русских крестьян Севера Руси, представить их врагами русской государственности, изменниками долгу и Родине. Историки последующих поколений укрепили эту ложь, сделали ее хрестоматийной аксиомой.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Отсюда возникло и непонимание российским обществом уже в 19 веке самого термина «казаки», обернувшегося в период перестройки созданием нелегальных военных, подчас откровенно бандитских формирований, называющих себя «казачьими войсками» с самозванными атаманами во главе, присваивающими друг другу воинские звания и так ничего не сделавшими по сию пору для защиты Отечества от нападений соседних враз ставших агрессивными в отношении России малых народов, терроризируя порой местное население. Нынешнее «казачество» не используется государством в качестве пограничных войск, как это было на Руси до конца правления Екатериной Второй, не используется и в качестве полицейских карателей, каковым существовало казачество до Первой Мировой войны, не посылалось новорусское казачество ни разу на фронт во время Русско-Чеченских войн конца 20-го - начала 21-го века[43]. По-видимому, государственные мужи новой России, хоть и заигрывают с казачеством, но в глубине души почитают их обычными бандитами, а то и возможными революционерами, которые только и ждут момента, когда представится возможность свергнуть нынешний государственный режим новорусской олигархии в стране и опрокинуть Россию в анархию. Точно того же боялся и Филарет, когда вернулся в Московию, – и, как человек политически мудрый, принялся переделывать историю Великой Смуты, историю своей жизни, а заодно и историю русского народа).
Из всего того хаоса сведений, что до нас дошли о той очередной Ливонской войне, случившейся в 1616-1618 гг, следует выбрать наиболее яркие факты, дающие хоть какое представление о характере оной, и подтверждающие факт продолжения Великой Смуты в этот отрезок времени.
Но прежде следует обратить внимание на появление в Дедерине, где шли переговоры русских со шведами с 1 июля 1617 года, опять-таки купцов-иудеев из Голландии: Рейнгоута Фан Бредероде, Дирка Баса, Альбрехта Иоахима и Антона Геетериса, представлявших интересы другого крупного международного еврейского банка, нежели тот, что уже дал денег взаймы царю Михаилу Фёдоровичу и королю Августу-Адольфу через Мерика. И между этими «посредниками по примирению», а фактически конкурентами за право получения таможенных и налоговых льгот на территории Московии, тотчас же возникла вражда, отголоски которой легко найти в воспоминаниях голландцев о событиях, имевших место полвека спустя – во время похода на Москву Степана Разина[44]. Из-за чего случилась склока? Документов о сути яростного спора 1617 года не сохранилось, всё внимание в стенограммах уделено торгу землями России в пользу Швеции. Но, судя по всему, голландцы в этих переговорах пытались выступать и в качестве примирителей уже идущей войны между Речью Посполитой и Московией[45], и в качестве просителей. А война между этими странами к началу этих переговоров шла уже ровно год, то есть с 1 июля 1616 года...
За этот год польские воеводы взяли многострадальные Кромы, порубежные Курск, Оскол, Белгород - на Юге, Стародуб, Ржев, Дрогобуж - на Западе, были готовы воевать (то есть имели разработанные военные планы и сформированные воинские соединения для осуществления этих операций) Старицу, Устюжну, Кашин, Бежецкий Верх, вологодские и белозерские земли. В такой-то сверхудачной и сверхудобной для Польши стратегической ситуации (если не считать всё ещё продолжающуюся между Польшей и Турцией войну) королевич Владислав прямым ходом направился в октябре 1617 года на Москву, но... застрял в словно заколдованной для поляков Вязьме. И причина тому была проста: войско королевича, состоявшее на добрую треть из немецких наёмников, опять не получило жалованья за службу, забастовало.
Спустя месяц пришли наконец-то из Варшавы деньги. Неделю на радостях получившие жалованье рейтары да гусары гуляли, пировали, похмелялись. Именно за это время успели русские полки государственные и русские шиши народные (партизаны) прибыть под Можайск – и не пропустили войско Владислава в город, хотя при этом чуть не пересобачились и не передрались между собой. Пришлось полякам несолоно хлебавши возвращаться в Вязьму и, на горе Владиславу, участвовать по требованию Сейма в очередных переговорах с русскими с 20 января по 20 апреля 1618 года.
Ибо таково было положение главы этого королевства-республики по имени Речь Посполита: король мог распоряжаться лишь личной казной, весьма незначительной, а основными деньгами, собранными со всей гигантской территории страны в качестве налогов, распоряжался Сейм, то есть избранные со всех подвластных королю польскому и канцлеру литовскому земель депутаты. А депутаты честолюбивым планам своих королей, и уж тем более королевичей, потакать не привыкли, да и деньги умели считать. Все три месяца перемирию этому мешали северорусские казаки, которые превратили жизнь мелких польских гарнизонов, расположенных в малых городах оккупированной поляками Руси, в ад. То есть, по сути, национально-освободительное движение русского народа в период затишья во взаимоотношениях претендента на русский Престол Владислава и новорусского царя Михаила Фёдоровича не прекращалось ни на минуту. Но если следовать логике русских и польских историков, то война та продолжалась с изрядными перерывами и со взаимным стремлением к поиску компромисса.
И вот тут-то московские власти решили отыскать компромисс в виде отдачи Польше всех тех земель, что поляки желали получить от Московии, получив взамен только согласие Владислава на отказ его от московской короны и на возвращение в Московию отца нового царя – Филарета Романова. То есть национальные интересы Московии были попраны первым Романовым опять-таки во имя семейных интересов.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Приходит на память эпизод с отказом Сталина менять сына на фельдмаршала Паулюса, не правда ли? И кто, получается, больший патриот земли русской: грузин Джугашвили или русский аристократ Захарьин-Юрьев?)
Сейм, дотоле не дававший денег королевичу на слишком уж затратную войну, по окончанию войны с Турцией и Крымом, вдруг решил раскошелиться в пользу Владислва, но с непременным условием: война с Московией должна закончиться в течение года раз и навсегда.
Переговоры, на которые так надеялись в Москве, пошли прахом. В июне Владислав вышел из опостылевшей ему Вязьмы и встал в Юркаеве, что расположен на дороге между Можайском и Калугой. Там он и застрял в ожидании украинских казаков, которые должны были ударить по московскому войску в спину с юга. В этом ожидании отдельные полки поляков пытались взять то Борисово Городище, то Можайск, то Рузу, то Лужецкий монастырь, но безрезультатно. И заслуга в этом не московских бояр да воевод, которых посылал на помощь этим городам царь Михаил Фёдорович всегда с изрядным запозданием, а самых осажденных, стоявших насмерть, и все тех же ненавидимых первым русским царем Романовым шишей-казаков, которые били по тылам польских войск.
Да и деньги у армии наёмников к этому времени кончились. Разворовали казну, посланную в войско королевича Сеймом, польские аристократы да шляхтичи, а без денег немцы, составляющие ядро армии Владислава, воевать не хотели. 28 октября 1618 года 4 хоругви (воинские конные соединения размером около полка каждый) покинули стан.
А незадолго до этого наконец-то и у окружения юного русского царя заработали мозги не только о том, как казну царскую грабить, но и как Отечество спасти от очередной беды:
«Опять пошли из Москвы грамоты по городам, чтобы жители их, памятуя Бога, православную веру, крестное целование и свои души, усердно помогали государству в настоящей беде людьми и деньгами».
Ибо на помощь польскому королевичу шло войско более сильное и более опасное для Москвы – армия гетмана запорожских казаков Михайлы Сагайдачного числом в 20 000 - воинов опытных в битвах, которые с полного ходу, буквально наскоком захватили Путивль, Ливны, Елец, Лебедянь.
И вновь оказалось, что кроме Д. М. Пожарского, некому остановить главного врага – и царь приказывает Дмитрию Михайловичу покинуть польский фронт, идти на Юг, спасать Москву в очередной раз. По дороге князь опять заболел, а сменивший его на посту главного воеводы московского войска любимец царский князь Волконский не сумел утихомирить свару между стрельцами и влившимися в войско Пожарского добровольно северорусскими казаками, превратил русскую регулярную армию в бестолковое сборище-толковище...
В результате всех этих перемещений к 17 сентября 1618 года Владислав стоял уже в Звенигороде, а Сайгайдачный – в Броницах Коломенского уезда, а через три дня, уже 20 сентября 1618 года королевич оказался в приснопамятном Тушине, Сагайдачный – у Донского монастыря, то есть практически возле стен Москвы.
Новый русский царь вдруг второй раз в жизни оказался в осаде. Только в первый раз его, запершегося в Москве вместе с поляками, осаждали русские казаки во главе с Заруцким, а на этот раз его, запершегося с ненавидимым им русским народом готовы были осаждать некогда любезные ему поляки и украинские казаки.
«Ужас москвичей увеличивала еще и комета, которая головою стояла над самым городом: царь и все люди, смотря на звезду, думали, что быть Москве взятой от королевича», - Писали современники
И в ночь на 1 октября 1618 года начался приступ, о котором в истории России предпочитают не вспоминать, а современники мои даже и не подозревают. Между тем, поляки с одного удара дошли до Арбатских и Никитских ворот Белого города. И остановились – немецкое войско вновь потребовало денег, которые вновь разворовали шляхтичи.
И опять начались переговоры, длившиеся до самых холодов, по наступлению которых королевич, не дождавшийся из Варшавы новых средств на ведение войны, с большой неохотой снял стан и двинулся в сторону Троицкого монастыря – то есть духовного центра обороны православной Руси от католических захватчиков. А Сагайдачный отправился в Калугу.
Везде, на всем следовании поляков и украинских казаков, на них нападали отряды северорусских казаков и шишей, невзирая на перемирия не властных над ними московских властей, не давая покоя и отдыха полякам и украинским казакам.
И польским военачальникам стало ясно, что ещё одну зиму в этом состоянии войско их не выдержит, ибо устали ратники польские и духовно, и физически. А главное, стало всем, даже королевичу, ясно, что после неудачи захвата Москвы с налета, никакой призыв не подвигнет наёмников на повторный, а главное бесплатный, приступ столицы Руси, что нужны их людям лишь деньги и гарантия возврата домой, а ни того, ни другого руководство армии интервентов своим солдатам и офицерам дать уже не могло[46]. И потому в селе Деулине, что в трех верстах от Троицы по Углицкой дороге, 23 ноября 1618 года начались переговоры о мире между Речью Посполитой и Москвой.
Уже через неделю, то есть 1 декабря 1618 года все условия поляков были русскими приняты только потому, что был пущен слух, что царевич Иван, сын Богданки-жида, прозванного Тушинским вором, не был повешен на Серпуховских воротах в 1614 году, а был украден казаками Заруцкого, спрятан в Печерском монастыре на Псковщине и готов начать новую войну за московский Престол. Грозила вспышка новой смуты, опасность новой Гражданской войны с новым самозванцем – и бояре московские решили пойти на уступки по всем территориальным требованиям поляков, лишь бы сохранить в стране существующее после избрания Михаила Фёдоровича хоть и зыбкое, но все-таки статус-кво. После подписания Деулинского перемирия сроком на 16 с половиной лет преданный поляками Сагайдачный, чертыхаясь и отплёвываясь, отправился на Украину, а подгоняемый северорусскими казаками да шишами, отказавшийся от русского трона королевич Владислав поспешил назад в Польшу.
Королевичу-то, в отличие от окружения Михаила Фёдоровича, было ясно, что война за Московию при внешних экономических успехах договора Польшей проиграна: трон московский остался за царями-самозванцами, а народ захваченных территорий – источник доходов в королевскую казну - с новоприобретенных земель будет утекать на Русь.
И еще знал королевич, что новых денег ему на новый поход против Москвы Сейм уже не даст никогда. Потому что уже с 23 мая 1618 года шла война в соседней Чехии между католиками и протестантами, в которую успели влезть уже и Австрия с Польшей, а также Саксония с Баварией, за спинами которых стояли находившиеся с ними в союзах: Португалия, Папский Престол, Трансильвания, Франция, Швеция, Дания, Венеция, Савойя, Республика объединенных провинций (Голландия), Англия, Франция.
То есть начиналась первая всеевропейская война, в которой главной проблемой пока что стояла излишняя гегемония Габсбургов в Европе, - и ясно было, что все деньги, которые можно было бы взять королевичу в еврейских банках на войну с Московией, уже разобраны властителями других европейских держав. А воевать без денег не было смысла. С подписанием Деулинского перемирия Польша выиграла передышку, возможность участвовать в Тридцатилетней религиозной войне без опасности получения удара в спину русской армией. Московия же получила возможность спокойно вздохнуть и заняться государственным строительством.
Филарета польский король вернул сыну лишь через год - 14 июня 1619 года, когда имперская армия католиков разбила под Чешски Будёновице армию протестантов – и в результате вся протестантская Европа выступила против европейских католиков и, в первую очередь, против Речи Посполитой, даже не участвовавшей в этой битве. Король Сигизмунд решил, что одной головной болью ему будет без Филарета меньше, а царь московский Михаил Фёдорович, обняв отца и возведя его наконец-то на вполне законных основаниях на Патриарший Престол 25 июня 1619 года, так и не заметил, что в очередной раз его самого и окружающих его бояр облапошили на дипломатическом поприще поляки.
Здесь можно и закончить повествование о Великой Смуте на Руси, хотя порядка в стране с возвращением Филарета так и не наступило, северорусское казачество не успокоилось и новой династии на московском троне не приняло. С возвращением Филарета прекратился бардак в самом Московском Кремле, что уже само по себе в тот момент было выдающимся достижением. Воры-бояре, дотоле правившие страной от имени юного царя, перестали распоряжаться казной государственной и не им, но ими же вручённой властью. Умный, циничный, жесткий Филарет взял державу в свои руки, оставив при себе сына, как марионетку, не более того. Больше претендентов-самозванцев на трон Московии не было, а потому Великая Смута кончилась. Мечта Фёдора Никитича Романова стать самодержцем всея Руси сбылась...
9
Из всего сказанного в данных четырёх очерках следует один весьма заурядный, известный практически всем, кто в той или иной мере интересовался и занимался историей Великой смуты, но почему-то впервые озвучиваемый именно мною и именно сейчас вывод... Великая смута вовсе не представляла собой лишь отдельный, вырванный из контекста развития русской нации, эпизод в истории России, в чём нас стараются убедить вот уже 400 лет подряд, а являлась лишь этапом огромного катастрофического периода в истории русского народа, названного самим народом «Бунташным веком», и, более того, запротоколированного всеми летописцами и всеми хронистами филаретовского и постфиларетовского периодов именно этим словосочетанием. Речь идет практически обо всем 17 веке, а не только о первых полутора десятках лет его – именно сто лет потребовалось роду Романовых для того, чтобы окончательно укрепиться на русском троне, произвести регрессивную революцию по закрепощению русского крестьянина ради признания, наконец, самим народом России права рода Романовых величаться Государями всей русской земли, хозяевами народа холопов[47].
Бунташный век – это не только восстания Степана Разина, Кондрата Булавина, это – восстание и оборона монахами Соловецкого монастыря, это – раскол православной церкви, это - несколько восстаний во Пскове, в Великом Новгороде, мятежи в Астрахани, Медный, Соляной и несколько Стрелецких бунтов в Москве, это – не десятки даже, а сотни более мелких восстаний на всей территории Московии-Руси против новой формы правления и против новой династии. Вкупе с ними шли на протяжении всего 17 века бесконечные войны династии Романовых с правителями Речи Посполитой, Австрии, Венгрии, Швеции, Крыма, Турции, малых государств Северного Кавказа, Молдовы, Ногайской Орды, Младшего и Среднего Жузов, а также с народами Сибири, с армиями Манчжурской династии Китая, с джунгарами. И это – не говоря о военных конфликтах со среднеазиатскими ханствами, о предательской политике Романовых в отношении народов Закавказья на протяжении всего 17 века. Ценой буквально массового, тотального уничтожения целых поколений жителей целых русских провинций обширной державы, Романовым на протяжении Бунташного века удалось селекционировать новый тип представителей русской нации – покорных рабов, которые уже ко времени взрослого состояния Петра Первого искренне чтили Государя всея Руси Петра Алексеевича Романова за Богом данную великую сущность, которая лучше них знает, что нужно делать во благо державы, в которой всякий человек, кроме этого самого Государя, значит не более пыли на его сапогах.
Ко времени осуществления реформ Петра Первого Россия не только в экономическом и технологическом отношениях, но и в социальном, оказалась отброшенной династией Романовых по отношению к той же Англии в век эдак 13-й, когда в Туманном Альбионе еще не была подписана Хартия вольностей и народ острова пребывал в крепостной зависимости. В то время, как ещё накануне Великой Смуты и во время нее, при Иване Грозном и Борисе Годунове, две державы эти развивались на равных, а народы их были свободными. Цена произошедшей с Россией метаморфозы – революция регресса, произведенная семейством Романовых и их клевретами-боярами в период, названный Филаретом «Великой Смутой», и далее – в течение всего «Бунташного века».
Очерк шестой. КОЗЬМА ЗАХАРОВИЧ МИНИН-СУХОРУК , КНЯЗЬ ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ПОЖАРСКИЙ И ДРУГИЕ ИСТИННЫЕ РУССКИЕ ГЕРОИ «ВЕЛИКОЙ СМУТЫ»
1
Склепом старосте мясных рядов Нижегородского Торга, работавшего здесь в 1596-1612 гг, служит небольшая церквушка, бывшая некогда часовенкой, расположенная на высоком месте внутри Нижегородского Кремля с шеренгой почтительно отстоящих от этого своеобразного памятника Освободителю Руси от польских захватчиков административных зданий 19 и 20 веков постройки. Церковь, красива, бела, златокупольна, чем-то неуловимо напоминает храм Покрова на Нерли, но с рядом архитектурных излишеств, свойственных барокко – эстетической культуре 17 века. Пощадили могилу Минина и войны, и революция, и контрреволюция, пронёсшиеся над древним Кремлём за четыре столетия, оставалась церковь эта почти всегда белоснежной и златоглавой, видимой далеко-далеко и с реки, и со знаменитой Стрелки – места слияния Оки и Волги, - и с противоположного берега вёрст за пятьдесят. Велико, стало быть, почтение народа русского к памяти этого человека, так и не оцененного в должной мере при жизни, коли в Кремле, где множество построек религиозного культа и да вообще дореволюционной постройки зданий посносили, застроили пустыри маловыразительными бетонными коробками да кубами, церковь над прахом Козьмы Захаровича Минина-Сухорука нижегородцы не только сохранили, но и оставили за ее спиной нетронутой широченную аллею с двумя дорогами по бокам, а перед ней на откосе соорудили обзорную площадку не на самом верху, а во впадине, специально вырытой в холме так, чтобы не застилал ее купол вида даже фундамента места, где покоится прах самого знаменитого в истории Руси нижегородца.
Удивляет и то, что прах героя войны 1612-13 гг не потревожил в советское время академик Герасимов со своими учениками. Тамерлана, Улугбека. Ивана Грозного могилы перепотрошили, черепа достали, лица знаменитых в истории покойников реставрировали, а вот останки Минина не тронули. Будто провидение сберегло нам Козьму Захаровича таким, каким он был и останется на многие годы в сердцах русских людей. Каждый видит Минина по-своему, а потому оказывается Козьма Захарыч каждому близким по-своему, как это и должно быть по законам природы.
Праху князя Дмитрия Михайловича Пожарского повезло меньше. Вот так вот с ним случилось: болел от полученных в сражениях с поляками ран главный воевода войска русского после освобождения Москвы от поляков часто и подолгу, а как чуть выздоравливал – тотчас оказывался крайне необходим царю Михаилу Фёдоровичу для того, чтобы послать князя в очередную битву, в очередную военную командировку, участвовать в очередной военной компании, которых в годы царствования первых Романовых было великое множество. То ли избавиться от Пожарского хотел первый романовский царь в надежде, что убьют князя в каком-нибудь бою, то ли и впрямь более не находилось приличных полководцев на Руси, способных защитить Отечество от супостата – точно неизвестно. Только вот любопытное наблюдение: на усмирение русских крестьян, восстававших ежедневно на всем пространстве Руси против Ига Романовского, ни Михаил, ни Филарет князя Дмитрия Михайловича не посылали. Для выполнения карательных миссий против собственного народа использовали первые Романовы исключительно тех самых вельмож русского государства, что в служили и полякам, и трём Лждемитриям, и шведам с охотой и усердно.
Говядаря Минина также посылал царь главным воеводой русского войска против шведов, а какого-нибудь князя Лыкова гнал на усмирение восставших крестьян Пошехонья. Не доверял, получается, род Романовский освободителям Московии от поляков, видел их ненадёжность для себя, не почитали Романовы всех князей Пожарских и Минина «своими» в том смысле этого слова, какой вкладывают в него нынешние новорусские мафиози. «Свой своему по неволе друг», гласит русская мудрая поговорка, а потому доверия у Романовых те, кто выглядел героями в глазах их подданных, не вызывали. Соответственно, и наград особых от царя Михаила не получили: Минина даже не произвел первый Романов в бояре, назвал всего лишь думским дворянином, да и то без права голоса. Пожарскому, хоть и ставшему настоящим боярином, членом, как сейчас бы сказали, Совета Безопасности, но... после выборов царя Дмитрию Михайловичу некогда оказалось заседать в Боярской Думе, произносить свое мнение там вслух: едва выздоравливал – сразу же отправлял его Государь всея Руси в военный поход.
Кому как это кажется, а мне думается, что эта странность только повышать должна авторитет Пожарского в сознании русского народа и ратников той армии, что шли с князем в очередную битву. Потому как из вышеназванного наблюдения следует, что характер имел Дмитрий Михайлович Пожарский неудобный, был он себе на уме, порой мог высказаться наперекор воле царя, противоречил, то есть был князь человеком непокорным, мятежным по духу, но и одновременно дисциплинированным[48].
Все это в совокупности заставляет видеть в Пожарском человека чести и долга, не способным на пресмыкание, хорошо знавшего себе цену и сохраняющего собственное достоинство наперекор всем жизненным обстоятельствам. Таких других в ближайшем окружении Михаила Фёдоровича Романова не было[49], что не могло не вызывать естественного страха царя перед князем-воеводой, - и, в результате, круг причин и следствий натянутых отношений между Государем всея Руси и ее Освободителем, о существовании которого усердно писали придворные хронисты и летописцы, замкнулся.
Государям нужны рабы, а не герои и не мудрецы – так было во все времена у всех народов, остаётся так повсеместно и по сей день. Царь Михаил Романов намеренно или подсознательно, но стремился к тому, чтобы тех лиц, которым он был обязан и троном, и жизнью, в конце концов, осталось в живых как можно меньше – и именно поэтому, надо полагать, Козьма Захарович Минин-Сухорук умер внезапно и безвременно, а князь Дмитрий Михайлович Пожарский периодически заболевал также внезапно, находясь все время в походах, то есть будучи неспособным в это время следить за качеством подаваемой ему пищи, долго болел, выздоравливал – и вновь оказывался в очередном походе, чтобы вскоре вновь заболеть.
Закономерность странная – согласитесь? Учитывая, что едва князь вышел в отставку и выехал в родовое поместье, странные болезни эти прекратились, а вместе с ними и исчез интерес Михаила и Филарета Романовых к нему настолько явно, что умер Д. М. Пожарский в1642 году смертью естественной и практически незаметно.
И похоронен оказался князь-Освободитель не в Москве, как следовало бы по заслугам Пожарского перед всей Русью, и не в родовом поместье, как принято было в те времена, но в семейной усыпальнице Спасо-Евфимьевского монастыря князей Пожарских и Хованских в заштатном уже и тогда городишке Суздале.
В 1765 - 1766 гг. по приказу архимандрита Ефрема усыпальницу «за ветхостью» сломали, а надгробные плиты сняли и употребили на церковные строения[50].
О месте захоронения Д. Пожарского вспомнили в первый раз вскоре после Отечественной войны 1812 года, когда подвиг его перед Россией зазвучал вновь актуально, мыслящая часть народа русского стала интересоваться своим прошлым, а у имевшей финансовые средства новой аристократии Руси появилась мода на коллекционирование старинных документов, монет, домашней и религиозной утвари и на возведение памятников великим предкам
(ПРИМЕЧАНИЕ: Последние – обязательно за счет сбора пожертвований со всего народа при собственном патронаже царской семьей этого мероприятия - и воровстве, какой случился при разработке проектов и при постройке Храма Христа Спасителя в Москве, к примеру).
Так возник памятник Минину и Пожарскому работы Мартоса на Красной площади. А в Суздале лишь в 1885 году была сооружена (собирал народ русский по медным копейкам да полушкам, а богатейший род Романовых не дал на это ни гроша, только контролировал сбор средств и следил за порядком) церковь-усыпальница над могилой князя-Освободителя работы А. Горностаева.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Ну, и начались еще с 1813 года писаться московскими литераторами романы и пьесы о жизни и подвигах Минина и Пожарского, а апофеозом, конечно, прозвучала в 1836 году премьера в Мариининском театре в Санкт-Петербурге оперы Глинки «Жизнь за царя» (либбрето Г. Розина, переписанное наново в 1939 году в новом верноподданническом стиле «поэтом Серебряного века» С. Городецким), где Пожарского с Мининым хоть и не было, но был Иван Сусанин, была сольная партия, превратившаяся с течением лет в так законодательно и не оформленный, но всё-таки едва не ставший в Гражданскую войну 1918-1922 гг гимном царской России «Боже, царя храни!» )
В 1933 году надгробие Дмитрия Михайловича Пожарского суздальские вовсе не активисты общества «Безбожник», как пишут сейчас, а воспитанники детской исправительной колонии для малолетних преступников, расположившейся внутри Спасо-Евфимиевского монастыря, уничтожили. Именно они разобрали усыпальницу под пристальным наблюдением директора колонии с еврейскими именем и фамилией[51], добытый таким образом камень отправили в Москву на отделку станций метрополитена, а про захоронение то якобы настолько плотно забыли даже сами суздальцы, что в 1974, когда Совет министров СССР выделил средства на сооружение памятной мраморной доски над могилой Пожарского, место этого будто бы долго не могли сыскать – и об этом много писалось тогда в советской прессе.
Мне, посетившему Суздаль за год до этих «поисков», было странно читать в газетах сообщения о том, что вот никто не знает, где на самом деле похоронен Д. Пожарский, что все мы – «Иваны родства не помнящие», что на памяти героям своим и воспитывается чувство военно-патриотической ответственности нации, прочую словесно правильную, но на практике всегда предаваемую всеми и вся аксиому. Место это мне показывали ещё весной 1973 года местные экскурсоводы – и там был даже небольшой памятник с бюстом князя с лицом среднестатичного русского былинного богатыря с картин В. Васнецова.
Однако вскоре, едва ли не в те же самые дни, прочитал я две книги В. Солоухина «Письма из Русского музея» и «Чёрные доски» - и понял, откуда ветер дует: русские спасители и охранители ветшающих памятников культуры решили пойти на подлоги (все равно ведь их никто не стал проверять) ради того, чтобы спасти оставшиеся на территории СССР после антирелигиозных вакханалий 1930-50 годов материальные и культурные ценности русского народа, целенаправленно уничтожаемые, как они считали, пришедшими в стране к власти иудеями. То есть тогда, еще не начав писать свой роман «Великая Смута», я оказался свидетелем того процесса, который следует назвать войной цивилизаций на территории Руси, которая длится, оказывается, вот уже 400 лет (а не 200, как утверждает А. Солженицын, сам написавший в 1968 году рассказ «Захар-калита» о том, как русские люди бессовестно разрушили и разворовали памятник героям битвы на Куликовом поле).
В 2000 году, то есть на переломе правления Россией Б. Ельциным и В. Путиным, наскоро и дешево, словно под шумок, то есть практически скрытно от новых хозяев Кремля и страны, было сооружено в Суздале странное, вытянутое и приплюснутое сооружение с портретом все того же среднестатического рыцаря посередине, непохожее ни на склеп, ни на могильный камень, на памятник, ни на храм. По обе стороны от лица в шлеме с наушниками: дата рождения вымышленная: 1 января 1578 года - и дата смерти истинная: 20 апреля 1642 года.
Из всего здесь сказанного о том, как на самом деле официально чтилась и чтится на Руси память о подвиге Минина и Пожарского в течение четырехсот лет, следует вывод: ни при царском режиме, ни при советской власти, ни при новых русских никому из хозяев страны фактически не было дела, да и до сих пор нет до того, что на самом деле произошло в России в 1605-1618 гг, насколько сильно события Великой Смуты повлияли на дальнейшее развитие событий в Московии, а посему известный вопрос русских интеллигентов: «Кто мы?» - не может иметь ответа и до сего дня на Руси. Известным и неизменным свойством русской интеллигенции (ничтожно малой части населения всей Руси, умеющий мыслить по-настоящему самостоятельно) являлась трусость, выражающаяся в умении умников болтать ответы на самими же собой нечестно поставленные вопросы.
Исключением являлись лишь такие титаны русской интеллектуальной мысли, как Патриарх Никон, протопоп Аввакум, Николай Гаврилович Чернышевский и Владимир Ильич Ленин, умевшие задавать такого рода прямые вопросы: «Отчего бардак в стране?», «Какие русской церкви нужны книги?», «Кто выше: царь или Патриарх?», «Что есть истина?», «Что делать?», «С чего начать?», «Кто такие «друзья народа» и как они борются с социал-демократами?». Правильность данных истинно интеллигентными людьми ответов на правильно поставленные вопросы подтвердила сама история страны. И произошло это потому, что вопросы были изначально заданы честно[52]. В отношении же Великой Смуты честных вопросов на протяжении четырех столетий было не задано пока что ни одного.
2
Попробуем задаться такого рода вопросами тогда мы. Начнём с простейшего вопроса: почему первые Романовы были столь неучтивы и неблагодарны по отношению к героям Великой Смуты и столь щедры на награды и почести в отношении лиц, которые принесли захваченной ими державе больше вреда, чем пользы?
Первый ответ лежит сверху: Романовы боялись, что сильные натуры, имеющие авторитет в народе, могут отобрать у них несправедливо захваченную власть.
Далее следует череда ответов попроще, которые тоже почему-то в течение четырех веков никто не пытался озвучить: зависть, комплекс обитателя курятника («я – начальник, ты – дерьмо, а ты – начальник, я – дерьмо»), а также свойственное каждому первому руководителю любого ранга стремление окружить себя людьми поплоше, дабы чувствовать свое величие рядом с ними и, имея на подчинённых компромат, грозить использовать его в любой момент против ослушника.
И ещё... главенствующим свойством всякого попавшего «из грязи в князи», как это произошло с изменниками Родине Романовыми, ставшими в силу исторических предрассудков общества, а вовсе не в результате выборов, владетелями земли русской из презираемых всеми предателей, властителями миллионов душ, является чёрная неблагодарность по отношению к тем, кто возводит их на Престолы.
История человечества изобилирует примерами возвышения ничтожеств и унижения народных масс[53], а посему у всех народов есть басня-сказка о том, как спасший волка от упавшего на зверя дерева олень оказался тут же приговорен хищником к съедению. «Мавр сделал свое дело – мавр должен умереть» - и Минин, выходец из народа, не ведающий о ядах и прочих хитростях жизни героев при царских и королевских дворах, скоропостижно скончался в конвульсиях, отправившись к праотцам вскоре после уже и вовсе открытой казни еще одного истинного героя Великой Смуты – соправителя земли Русской в 1611-1612 гг Ивана Мартыновича Заруцкого.
Явных причин, по которым был зловещим образом умерщвлён сей атаман, повторять не стоит – они уже были применены к Минину и Пожарскому и описаны в предыдущем очерке. Однако, если Минин и Пожарский ничем конкретным себя в глазах новой династии не скопроментировали, являлись лишь потенциально возможными противниками тоталитарного режима дома Романовых, то Заруцкий, был до Великой Смуты слугой одновременно и Рима, и дома Романовых, в течение 1605-1606 гг сменил свое отношение к Филарету и к его зарубежным покровителям, а незадолго до освобождения русскими Москвы от поляков и вовсе принял сторону главнейшего врага новоявленного царя Михаила Фёдоровича – малолетнего отрока Ивана, который мог претендовать на русский Престол. Заруцкого посадили на кол.
Подробности казни этой во всех документах той эпохи умалчиваются. Потому позволим себе рассказать об этом способе умерщвления человека, признаваемом во все времена самым изуверским и самым мучительным из всех известных в Европе[54] до изобретения электрического стула способов...
Казнь эта представляла собой медленное продевание сквозь тело человека кола (иногда осиного или тополевого, но чаще изготавливаемого из древесины твердых пород) с использованием для проникновения заднепроходного отверстия человека. В зависимости от желания судьи (в данном случае, царя Фёдора Михайловича Романова), насаживание этого живого «шашлыка» происходило несколькими способами:
- в лежачем положении несчастного тянул волоком по земле за ноги привязанный к ним конь,
- в том же положении в приговоренного два палача засовывали кол, а потом поднимали казненного вертикально, опускали свободный конец кола в заранее приготовленную яму – и в таком виде оставляли его до самой кончины, которая приходила порой через двое-трое суток,
- еще казнимого сажали, предварительно подняв его на помост, на острие предварительно закопанного в утрамбованную землю тонкого кола – и преступник сам насаживался на орудие пытки-убийства под действием своего веса, извиваясь при этом от нестерпимой боли и оглашая округу ужасными воплями. Немецкие источники называют этот способ самым живописным, собирающим наибольшее число зрителей.
При этом следует учесть, что для казни этой использовались колы трех типов. Иногда это могла быть толстая, кривая и длинная палка, которая могла пройти через тело несчастного так, как ей заблагорассудится. Бывали случаи, к примеру, что острый конец вылезал из живота, из бока, из-под ключицы, а то и утыкался в нёбо.
Порой это был просто прямой, хорошо ошкуренный, не очень толстый, но очень крепкий кол, который при умелом палаче пронзал человека насквозь строго по вертикали и, разорвав внутренности и рот, проникал в мозг, прекращая мучения человека через каких-нибудь полтора-два часа с момента начала казни.
Очень редко, но все-таки казнили и третьим способом: кол вытесывался из толстого бревна в виде длинной, острой пирамиды, хорошо обтёсывался и даже обмазывался свиным жиром или растительным маслом (конопляным или льняным). Казнимого просто сажали на такой кол.
Подвергнутый именно этому типу экзекуции умирал особенно мучительно и особенно долго. Ибо в этом случае тело казнимого двигалось по колу вниз поначалу быстро, но с заметным замедлением, то есть так, чтобы через 35-40 сантиметров почти остановиться и далее разрывать внутренности несчастного неумолимо и медленно, продвигаясь все выше и выше не за счёт уже веса наказанного, а по причине раздирания тканей острой вершинкой кола. Проходило порой несколько дней прежде, чем острие кола показывалось из гортани казнимого и, упёршись в подбородок его, медленно продвигалось еще несколько дней сквозь переднюю часть головы. Человек, казнимый так, умирал порой и от болевого шока довольно быстро, а порой мучения его растягивались на почти две недели, и умирал наказанный от жажды и от обилия отложивших на ранах личинок мух.
Какой из способов показался милейшему Михаилу Фёдоровичу Романову самым приятным, до нас не дошло сведений. Скорее всего, последний. Ибо, судя по огромному числу документов, дошедших до нас от времени правления первого Романова, человек он был инфантильный – и, как следствие, бесконечно жестокий, неспособный ни на какое сочувствие.
Да и окружение юного царя в 1614 году было таковым, что среди ближних бояр романовских не было человека, который в той или иной мере не пострадал от казнённого по их настоянию бывшего Соправителя земли Русской: у того кусок земли отобрал Заруцкий для передачи ее вдове погибшего в боях с поляками русского ратника, другого тушинского перелёта гонял Иван Мартынович по просторам Руси, грозя казнить за воровство, третьего «унизил» своим внезапным возвышением до звания боярского при дворе Богданки-жида.
Но всего пуще не могли простить Заруцкому новорусские московские бояре того, что Иван Мартынович в годы еще могущества Тушинского вора, числился Богданкиным подданным, а фактически служил царю Василию Ивановичу Шуйскому, воюя своим отрядом лишь с поляками, очищая перед войском Скопина-Шуйского путь на Москву, захватывая и тут же бросая стратегически важные на пути князя-Освободителя населённые пункты. То есть то, что прошло мимо внимания романовских, советских, постсоветских новорусских историков, было ясно царедворцам 1614 года: деятельность Заруцкого в 1608-1611 гг оказала решающее влияние на спасение Руси от власти Второго Самозванца и во многом способствовала разгрому войска младшего Сапеги.
Ученик иезуитов бернардинского монастыря использовал методы иезуитов в борьбе с русскими и польскими слугами иезуитов и, став искренним патриотом земли Русской, оказался непонятым довольно-таки простодушными и примитивно мыслящими русскими боярами. Любая власть всё ей непонятное, как известно, заставляет почитать силой не просто враждебной по отношению к себе, а максимально опасной. Посему Заруцкий, встав на путь прямой борьбы с русской аристократией, был изначально обречен. Он оказался опасным не только царю Михаилу, но и его окружению. Вряд ли в 1614 году царь Михаил Фёдорович мог даже подозревать, что отец его Филарет – тайный католик и враг Отечества, что Заруцкий мог обнародовать эту родовую тайну, сообщить всему народу русскому об измене Филарета вере отцов.
Поэтому этого рода страх следует скинуть со счетов для объяснения причин, заставивших первого царя Романова поймать атамана и казнить таким жутким образом. Однако, если принять во внимание, что казнь произошла именно путем усаживания Заруцкого на кол, следует все-таки высказать версию, что казнь таким способом была местью рода царского бывшему своему холопу (Романовы могли своего иезуита-связного с Римом почитать только холопом, хотя Заруцкий и был подданным не русского, а польского монарха) за то, что Иван Мартынович где-то в короткий период между арестом своим на Урале и казнью в Москве успел обнародовать именно эти сведения о Филарете Романове, якобы томившемся в польском плену. Именно страхом, что сведения, которые попытался обнародовать Заруцкий, станут известны всем, только и можно объяснить скороговорку об этом событии в хрониках и мемуарах современников, ужаснувшихся способу мщения рода Романовых всем тем, кто осмелился усомниться в законности «выбора» предателей Родины на московский трон[55].
Заслуг перед Отечеством бояре московские и их новорусский царь Михаил не могли, конечно, признать за Заруцким, ибо в этом случае им самим бы пришлось отвечать на тот самый вопрос, что задали Хрущёву их далёкие потомки на 20 съезде КПСС: «А вы где были?» Хрущёв, гласит анекдот, спросил в ответ: «Кто это спрашивает?» После полуминутного молчания зала Генеральный секретарь ЦК КПСС ответил: «Вот и мы там были».
То есть, случись царю Михаилу Фёдоровичу до времени околеть, не оставив после себя потомства и поставив бояр перед проблемой выбора нового царя, возникла бы у их современников причина вновь заговорить о Заруцком и начать критику деятельности первого Романова, а вместе с ней и обелять атамана, вспоминать про его заслуги перед Отечеством. В отношении Заруцкого стало бы крайне важно вспомнить и про его подвиги не только во время противостояния царя Василия полякам, но и главное его деяние, спасшее, по сути своей, Русь от порабощения – возглавление всех патриотических сил Московии в 1611-1612 годах, руководство им и страной, и осадой захваченной поляками Москвы. Тут бы и оказалось, что никто из тех, кто судил и казнил Ивана Мартыновича, и ногтя его мизинца не стоил.
Но царь Михаил прожил в этом качестве до 13 июля 1645 года, трижды сватался, пережил двух жён и породил на свет 10 детей, в том числе и царевича Алексея, который, став царем уже после смерти отцовского деспота и собственного деда Филарета, фактически и создал за 31 год царствования своего настоящее Второе русское государство во главе с Романовыми. Ибо весь период правления Михаила Фёдоровича Московией был фактически переходным от общинного русского государства Рюриковичей к крепостнической державе Романовых.
Именно лишённый вины за злодейства, совершенные во время Великой Смуты и переходного периода Алексей Михайлович, прозванный Тишайшим, имел моральное право и сумел создать тот тип государственного аппарата, который наиболее чётко соответствовал менталитету русского народа и позволил государству, понемногу сменившему свое имя с Московия на Россия, не только удержать территорию проживания русского народа от захвата более сильными и более развитыми европейскими соседями с Запада, но и расширить державу на Востоке до расстояний сознанию человека 17 века немыслимых – до самого Тихого океана. Пётр Первый лишь модернизировал державу отца, едва при этом не разрушив национальнообразующей основы государства, а также закрепил ложь первых Романовых о Великой Смуте, сделав ее хрестоматийной. Случись в Северной войне победить не Петру Алексеевичу, а шведскому королю Карлу Девятому, история Великой Смуты мгновенно переписалась бы – и облик загаженного романовскими борзописцами Заруцкого засиял бы так, что потребовалось бы и канонизировать его, и писать с агента иезуитов православные иконы.
Но история не имеет сослагательного наклонения – и посему точно также, как новая Россия канонизировала палача петербургских рабочих образца 9 января 1905 года, виновного в развязывании Первой мировой войны Николая Второго[56], старая Россия спасителя Руси Заруцкого только что не предала Анафеме. Вот эта-то оговорка (подчеркнуто) и даёт нам ответ на второй особенно важный в контексте данного очерка вопрос: «А как отнеслась православная церковь к антипатриотичной деятельности первых Романовых?» Не могли ведь убелённые сединами, хорошо начитанные, мудрые старцы-иерархи православной церкви, пусть даже не имея над собой в 1614 году Патриарха, верить в то, что неграмотный и затисканный мамками-няньками царёк-недоросль имеет силы подмять под себя церковь и заставить их поступать во зло вере народа русского и нарушать религиозные каноны. Одно дело – предавать Анафеме расстригу Гришку Отрепьева, другое – карать таким образом от имени Всевышнего истинного Спасителя русского Отечества.
Волынский дворянин Ивам Мартынович Заруцкий был крещен в православной церкви, а потому отказ в предании его Анафеме мог быть либо платой атаману за молчание о грехах рода Романовых во время казни, либо тихим бунтом православных иерархов, бывших свидетелями подвигов Спасителя русского Отечества, а потому не пожелавших возлагать грех на всю русскую церковь. Анафеме Заруцкого не предали.
3
Третьим великим героем Руси в период Великой Смуты следует признать царя и Государя всея Руси Василия Ивановича Шуйского. Это – личный враг Филарета, представитель рода, который в течение полутора веков почитался в Московии главным противником рода Романовых. И тут опять надо вернуться к теме славянского трайбализма и к мысли о том, что славянская цивилизация образца Киевской Руси не естественным и закономерным образом переросла в цивилизацию Первого русского государства владимиро-московского типа, а в следствии общенациональной трагедии, катастрофы, именуемой Ордынским Игом, от существования которого новорусские историки, будучи на содержании иноземных фондов, советуют отказаться, нарочно неправильно истолковывая мысль Л. Гумилёва о симбиозе городской славянской и кочевой тюркской культур в 14-15 вв. Киевская Русь исчезла с лица земли, как самостоятельная и самодостаточная цивилизация, уже к началу 14 века. Находящаяся под игом страна существовала до конца века 15-го, словно замороженная, не живя, а выживая.
Оставшийся незавоеванным татарами Новгородский уголок этой ранее гигантской державы совсем не походил на свою предшественницу – славянскую Русь, он оставался на основной своей площади языческим, а на морском порубежье активно ассимилировался с католической и протестантской культурами.
Московская ветвь Рюриковичей, звавшаяся Даниловичами, сумела в течение конца 15 – начала 16 вв отстоять независимость свою от татар и собрать воедино часть земель бывших восточных славян уже ко времени правления Ивана Третьего Васильевича – деда царя Ивана Грозного. С этого момента и следует считать начало Первого русского государства, конец которому пришёл с Великой Смутой.
Отличалось оно от держав своих предков, в первую очередь, тем, что все земли Московии оказались либо купленными, либо завоеваны Даниловичами, и - в отличие от множества языческих славянских княжеств с элементами христианства - Первое русское государство было уже единым христианско-православным с пережитками язычества. И таким оно просуществовало почти что полтора столетия, то есть вплоть до Великой Смуты, после которой в муках правления царя Михаила Фёдоровича родилось Второе русское государство во главе с родом Романовых - крепостническое, православное, русскоязычное, готовое сблизиться с католической и протестантской, романоязычной и германоязычной, а также славяноязычной и на большей части своей пережившей крепостное право Западной Европой.
На протяжении всего периода существования Первого русского государства род Шуйских был возле трона московских царей, служил как бы запасным родом на случай пресечения рода Даниловичей, ибо был по родовитости своей абсолютно равнозначен роду московских Великих князей – предки Шуйских имели начало своё от родного брата Александра Невского. Для сознания русских людей того периода времени, знающих родословную свою вплоть до мифических князей дружины варягов во главе с Рюриком, а то и до самих Адама с Евой[57], факт этот был архизначительным.
Какими бы ни были взаимоотношения Даниловичей и Шуйских между собой (великий князь мог и запытать, и казнить любого из Шуйских за малейшую вину), но все прочее население Московии почитало себя собственностью сначала Даниловичей, потом Шуйских, а уж после всего этого – вассалами вассалов представителей этих родов. Вся государственнообразующая пирамида средневекового общества легко укладывалась в эту модель родово-общинных взаимоотношений, созданных в Первом русском государстве путем селекции бывшего славянского общества, способом превращения язычества в новую культуру – православную Русь, ставшую зваться после бегства из-под Ельца Тимура Тамерлана (1395 год) Святой[58].
И духовное единство новой общности людей зиждилось на вере православного люда в то, что Пресвятая Божья Мать и далее будет заступаться за Святую Русь, то бишь Московию, как это сделала Она однажды, после переезда из Владимира в Москву, когда ОНА «отвратила лицо царя поганого Тимура от Руси». И в этом совсем несложно, но прочно обустроенном обществе людей, говорящих на одном языке и живущих уже не племенами, как славяне, а родами, у рода Шуйских было вполне определенное, постоянное, кажущееся вечным место – быть вторыми после Даниловичей. Место почетное, требующее огромной ответственности, но и дающее множество льгот в сравнении с остальными русичами. И на месте этом род Шуйских, надо признать, стяжал на протяжении веков немалую славу.
Род же так называемых Романовых, то есть Захарьевых-Юрьевых, а еще точнее – потомков Кошки, бежавшего из Литвы в Москву по забытым давно причинам (то ли его обворовали, то ли он сам кого-то обворовал, то ли не угодил он литовскому князю – изменил, словом, предок Филарета и Михаила Фёдоровича своему сюзерену, смылся в Москву, как впоследствии изменил Москве князь Курбский), вплоть до возвышения до звания царицы и первой жены царя Ивана Четвертого Васильевича Грозного ничем значительным не выделялся из череды прочих членов Боярской Думы при Великих князьях московских. Заурядный боярский род, о котором в народе шутили, как о «вышедшем в люди через бабье естество».
(ПРИМЕЧАНИЕ: О красоте и уме «несравненной» тётки Филарета Анастасии Романовны романовскими борзописцами написано немало, да и придворный кинорежиссер Сталина С. Эйзенштейн создал соответствующий этой легенде образ чистой и ясной души, умудряющейся влезать и во внутренний мир своего деспота-мужа, и руками его фактически руководить державой – все точь-в-точь, как в иудейских семьях. Но достаточно беглого знакомства с «Домостроем» и «Стоглавом» - книгами, которые именно при Иване Грозном были и составлены, и превращены в аналоги современных Семейного и Гражданского кодексов, чтобы убедиться в фальшивости суждений и романовских, и послеромановских интерпретаторов русской истории, и в ложности образа представляемой нами Анастасии Романовны Захарьевой-Юрьевой, которая никогда в жизни не звалась Романовой, но таковой называется практически во всех современных научных и популяризаторских публикациях.
Фактической информации о ней в документах поры Ивана Грозного – чуть более нуля: была выбрана из полуторатысячного стада представленных царю невест в 1547 году, родила за 13 лет шестерых детей, из коих четверо умерли от младенческих хворей, которые случаются от плохого пригляда няньками, и простуд (то есть матерью Анастасия Романовна была паршивой), а потом вдруг ни с того, ни с сего умерла, дав возможность первому русскому царю объявить ее жертвой отравления боярами, дабы тут же начать селекционное прореживание ближних бояр: одних Иван Васильевич велел казнить, других сослал на новые земли в качестве колонистов с выделением им проездных, суточных и закабаленных крестьян в качестве рабсилы[59]. Все прочее, известное нам об Анастасии Романовне, было высосано из пальцев при Филарете и его наследниках бесчисленным числом литераторов).
Род Романовых только в своих глазах «возвысился» при Анастасии Романовне и только в своих глазах «был унижен» после смерти оной. Именно этим объясняется то, что в дошедших до нас документах, касающихся семейной жизни Ивана Грозного, очень много неясностей и откровенных обманов. Ученые по сию пору спорят о точном числе официальных жён царя[60], не говоря уже о том, что ими обнаружено множество подчисток и вырванных листов в документах Дворцового Приказа, касающихся браков царя, разводов, затрат на пиры в честь свадеб и на содержание цариц. Подробно описаны похабные осмотры целых рот кандидаток в невесты царя, собранных со всей Руси, из которых Иван Василевич выбрал как-то и именно дочь боярина Никиты Романова якобы «по любви».
Во всех филаретовских и послефиларетовских источниках непременно говорится о том, что Анастасия Захареьва-Юрьева была у Ивана Грозного любимой женой, что он возненавидел бояр московских за то, что те якобы отравили ее, лишили его смысла существования на этой земле. Эту галиматью повторяют и посейчас все, кому не лень. При этом тут же описывают многочисленные кутежи женатого на Настасье царя со срамными девками, а заодно делают вид, что не знают, что любить в те годы царь мог лишь собак, лошадей, охотничьих птиц, вино, охоту, всевозможные потехи, проституток, наконец, то есть всё то, что доставляет удовольствие извне. Жена же в сознании средневекового мужчины была всего лишь его собственностью. Обязанность царской жены заключалась лишь в том, чтобы зачала она именно царским (королевским ли) семенем, вынесла бы плод свой хорошо и проследила бы за тем, чтобы мамки и няньки новорожденного (новорожденной) вырастили ребенка до предподротскового состояния, когда за его воспитание возьмутся новые няньки (если это принцесса) либо дядьки (слуги для принцев).
Вполне возможно, что Анастасия Захарьева-Юрьева либо согрешила, оставаясь подолгу без мужской ласки откровенно беспутного мужа, либо рассердила царя неспособностью своей проследить за здоровьем новорожденных царских детей. А может и просто надоела баба либо вечным нытьем своим, либо своими придирками – потому и умерла, дав основание царю начать репрессии в ближнем окружении своём ради колонизации православным людом отобранных у Казанского и Астраханского ханов мусульманских земель.
То есть на самом деле сам Иван Грозный вряд ли на род Захарьевых-Юрьевых и обращал особое внимание. И уж точно не допускал до государственных дел вечно беременную жену. По крайней мере, до нас не дошло сведений от современников о том, что царь к ним особо мирволил – все легенды об этом были накарябаны уже во Втором русском государстве. А уж после воцарения Фёдора Ивановича, когда фактически бразды правления Русью сосредоточились от имени Даниловичей в руках царского шурина Бориса Годунова, роль рода Захарьевых-Юрьевых в жизни Московии и вообще сошла на нет.
Дурацкая же попытка племянников полвека как уж упокоенной царицы «навести колдовскую порчу» на ставшего царем Годунова и вообще могла свести род их на нет: всех пятерых разослали по различным «холодным местам» и так-то нетёплой Московии, где трое из них умерли, не вынеся тягот жизни в той же Сибири и Заонежье, Иван Никитич Захарьев-Юрьев вернулся в столицу при первом Лжедмитрии хворым, прожил в осажденной то болотниковцами, то поляками, то русскими Москве безвылазно, ничем достойным во время Великой Смуты себя не проявил, а умер вскоре после избрания племянника на царство. Выжил лишь пропрятавшийся то в Ростове, то в Тушино, то на королевских хлебах в Польше псевдопатриарх Филарет да на удивление ему и всему миру оставшийся живым в период Великой Смуты сын его недоросль Миша.
В результате предательства московских бояр и ареста всего рода Шуйских – законных преемников рода Даниловичей, сложилась такая ситуация в стране, что два человека рода Захарьевых-Юрьевых оказались самыми близкими родственниками исчезнувшей накануне Великой Смуты династии[61]. Но мальчишка оставался где-то в Московии[62], а отец его пребывал в Польше – и выбор пал совета всей земли на Михаила Фёдоровича. То есть во главе Московии в 1613 году стал род, имевший в основании своего Кошку - изменника сюзерену своему литовскому князю, а также изменника православной вере и державе русской Филарета, который приложил все свои силы к фальсификации истории Великой смуты и принижению заслуг ее истинных героев. И в первую очередь род выскочек Романовых постарался унизить и измарать память о роде истинных наследников Престола Даниловичей – рода князей суздальских Шуйских.
Ибо все, что нам известно положительного о Шуйских, существует вне так называемых романовских летописей, а вот отрицательное – только в них. И это недоразумение объясняется только тем, что Шуйские защищали традиционные принципы Первого русского государства, были, если так можно выразиться, ретроградами, для которых было наивыгодным сохранение статус-кво государства Даниловичей, где их второе место балансировало в состоянии возможного первого, где оставались еще пережитки родово-племенных отношений, дети с молоком матери впитывали принципы трайбализма, как незыблемые, данные Богом и потому священные, не имеющие права на ревизию.
В сравнении с Шуйскими Захарьевы-Юрьевы-Кошки-Романовы были истинными революционерами образца 16-17 вв: именно их род решился не просто на измену сюзерену своему и роду его, участвуя в заговоре католической церкви по низведению на нет всего рода Даниловичей, но и способствовал геноциду по отношению к государственнообразующему народу Московии – русского населения Восточно-европейской равнины.
Таким образом, конфликт между двумя родами – Шуйскими и Романовыми представлял собой уменьшенный образ конфликта Первого традиционного государства православной Руси, оказавшегося несостоятельным в борьбе за выживание с более мощными и быстрее развивающимися католическими и тем более протестантскими странами Запада, за образ жизни которых ратовали, как сейчас бы сказали, прогрессивные силы в Московии во главе с Захарьевыми-Юрьевыми-Романовыми.
Последние на самом деле боролись лишь за власть над страной, но, тем не менее, образом изменнических действий своих способствовали нарождению в Московии новых отношений и нового образа мыслей, приближающих русского человека по менталитету к людям западной цивилизации. Победа прагматичных Романовых над романтиками Шуйскими была неизбежной, как победа огнестрельного оружия над тяжеловооруженной рыцарской конницей.
В отношении же Василия Ивановича Шуйского, несмотря на все усилия, приложенные Филаретом и его наследниками для дискредитации образа этого человека в глазах потомков и оправдания своего царствования, украденного у законного рода-наследника, дурных слов, подобных тем, что обрушились на голову Заруцкого, не так уж и много. Более того, почти во всех летописях говорится о «несчастливом царствовании Василия Шуйского», очень часты слова сочувствия к нему авторов текстов и современников Великой Смуты, а в римских, польских и чешских источниках человека этого сравнивают с героями античности, восхищаются его мужеством и благородством. Оценка такая в устах врагов значит больше всей хулы, навешанной на царя Василия романовскими холуями.
Даже русские профессора-историки 19 века, находясь под давлением царской цензуры, отдавали дань уважения Шуйскому, старались в своих сочинениях не очень-то и сильно оскорблять память о нём. Ибо понимали они: для того, чтобы, пережив ожидание казни и помилование по приказу Расстриги, организовать заговор с целью свержения окруженного верными северскими мужиками, донскими казаками и поляками Лжедмитрия и совершить государственный переворот, надо иметь недюжинную силу духа. Ф. Достоевский, простоявший на эшафоте не так долго, как В. Шуйский, сломался на всю жизнь. А Василий Иванович после переворота возглавил страну в самый, быть может, трудный период ее истории, разгромил армию И. Болотникова, защитил Москву от поляков и от армии Второго Самозванца, сохранил в народе уважение к церкви и к Патриарху Гермогену, с которым, пишут опять-таки романовские летописцы, был царь якобы далеко не в лучших отношениях.
Взят был царь Василий изменой. Вот уж воистину ржа рода человеческого! Все беды людей – от предателей и стукачей. Измена, сотворённая Захаром Ляпуновым, имела значение такое, что даже невероятные усилия, приложенные Филаретом и его борзописцами для возвеличивания Прокопия Ляпунова, не сделали последнего героем Великой Смуты в глазах ни народа русского, ни учёных, ни писателей. Говорит это, с точки зрения логики сознания людей начала 17 века, что род Ляпуновых оказался проклят и Богом, и потомками за измену Захара Петровича. А имя Василия Ивановича Шуйского сияет в веках. Хотя бы за рубежом. Хотя бы в сознании думающей части населения России.
1611 год... По новопостроенной столице Речи Посполитой Варшаве едет триумфатором захвативший после двухлетней осады спорный пограничный Смоленск король Сигизмунд Третий Ваза. Едет в позолоченной колеснице с золотой имитацией лаврового венка на челе, кажущийся себе похожим на Юлия Цезаря, возвращающегося после победоносной войны с галлами. За ним следуют под сень специально построенной по этому случаю и ярко украшенной Триумфальной арки польские и литовские приворотные и военачальники в богатых, блестящих на солнце доспехах. Далее следуют победоносные войска: драгуны, кирасиры, гренадеры, артиллеристы, пехота...
Но нет... Всё выглядит не совсем так... Сразу за колесницей со стоящим там в рост, одетым в белую тогу королем идет один человек. Он невысок ростом, стар, плешив, подслеповат, руки у него связаны за спиной, на шею наброшена веревка, конец которой прикреплен к колеснице. Это – Государь всея Руси, православный царь Василий Иванович Шуйский. Он – один на пространстве в добрый десяток метров, разделяющем нелепую для Польши телегу на двух огромных колёсах и нескольких десятков значительно отставших от него московских бояр, предавших своего сюзерена, отдавших старика католическому монарху просто так, практически безвозмездно, из желания выслужиться перед возможным победителем Руси, которым Сигизмунд так и не стал никогда. Они идут ни рядом с поляками, ни рядом со своим царём...
Во главе предателей идет одетый в патриаршее платье Филарет, как бы признавая поражение православной веры перед католицизмом и согласие русского народа изменить вере отцов точно так же, как это сделал этот их ложный глава церкви. Рядом с ними – такие же, как и Филарет, потомки выходцев из Литвы, явные православные, но католики тайные: князья братья Голицыны, слуга двух Самозванцев Михаил Салтыков, князь Гагарин и другие не менее важные и не менее значительные фигуры будто бы уж напрочь уничтоженного русского государства...
Таким описывается триумфальный въезд победителя Руси Сигизмунда Третьего в польских хрониках. Во всех них пишется о том, как народ кричал «Славу!» королю, как толпа оплёвывала и осмеивала пленников, как швырял народ цветы в идущих уже за униженными русскими польских полководцев, как визжали девицы при виде возвращающихся домой героев.
Но в некоторых польских источниках не пишут о том, что плевки и насмешки толпы были обращены и на царя Василия. Пишут даже о том, что шёл маленького роста щуплый человек с высоко поднятой головой, как герой телом поверженный, но духом не сломленный. И почти во всех польских хрониках пишется о том, что после триумфа короля Сигизмунда жители Варшавы и гости столицы сочувствовали преданному своими придворными русскому царю, высказывали свое презрение к боярам-предателям.
Умер так и не сломленный пытками и голодом Василий Иванович Шуйский в польском узилище Гостынинского замка, наотрез отказавшись сменить веру, отказываясь официально отречься от русского Престола и передать власть над Московией в руки короля-католика. По сути, перед нами – русский мученик и святой, но усилиями династии Романовых почти что стёртый из русских документов эпохи...[63]
После смерти в плену в Гостынинском замке, что в 130 километрах от Варшавы, был похоронен Шуйский на православном кладбище в Польше, но затем – правительством уже царя Алексея Михайловича, внука Филарета, – был вытребован прах царя Василия в Москву и упокоен в Кремле, рядом с остальными царями и великими князьями московскими из рода Рюриковичей и первыми двумя царями рода Романовых. Ход сей третьего представителя новой династии, уже не имевшего личной неприязни к Шуйскому, какая имелась у его дедушки Филарета, был расчетлив, политически верный: Романовы стали лежать рядом с законными главами московского государства Рюриковичами (Даниловичами и Шуйскими), как их естественные преемники, а весь род Годуновых остался покоиться вне этих стен, в часовне, построенной для этого внутри Троице-Сергиевской святой обители. Узурпаторы и выскочки Романовы таким образом свели счеты с выскочками Годуновыми и использовали прах Василия Шуйского для повышения собственного авторитета в массах.
4
Патриарх Геромген, также умерший в польских застенках от глада и пыток, также отказавший полякам в содействии по передаче светской власти польскому королевичу Владиславу и духовной власти – лжепатриарху Филарету, фигура в истории России и вовсе замолчанная, известная современному русскому человеку еще менее Василия Шуйского.
Разночтений и откровенной лжи вокруг жизни этого священномученника русской православной церкви великое множество, найти, где правда написана о происхождении, детстве и молодости его, где вымысел, нет никакой возможности. Фигура эта настолько значительна в истории России, что кажется порой легендарной. Достаточно сказать, что одни источники признают его родом из семьи беглых на Дон крестьян, то есть казаком, который сам в молодости участвовал в походах на земли мусульман и язычников с целью грабежа иноземцев и возвращения захваченных неверными в полон православных людей[64], а другие утверждают, что был Гермоген из рода князей Голицыных. Но те и другие сходятся в мнении, что оказался будущий Патриарх в Казани в 1579 году, когда там случилось явление иконы Божьей Матери, впоследствии получившей название Казанской, и будто бы это он нёс эту самую икону в ближайшую церковь Святителя Николая во главе крестного хода, будучи еще совсем молодым человеком. После смерти молодой жены Ермолай (таково имя было дано ему при крещении) принял постриг и стал зваться Гермогеном – и с этого момента жизнь будущего первосвященника Руси можно проследить документально.
Известно, что Гермоген крестил в православную веру марийцев и чувашей, представителей других народов-язычников Среднего Поволжья, совершил немало подвигов во имя Христа, чем и обратил внимание на себя в самой Москве – и в годы правления уже царя Фёдора Ивановича при поддержке Бориса Годунова был рукоположен будущим патриархом Иовом Геромоген в сан митрополита Казанского, после чего стал ещё усерднее приводить в православие татар и башкирцев.
Когда же к власти в Москве пришел Самозванец и расстрига, который ко всему прочему потребовал от Духовного Собора согласия его на брак с католичкой Мариной Мнишек, единственным из представителей высшего духовнества Московии, высказавшимся против этого брака, был казанский митрополит Гермоген:
«Не подобает,— сказал святитель,— православному Царю брать некрещёную и вводить в святую церковь. Не делай так, Царь: никто из прежних Царей так не делал, а ты хочешь сделать».
Лжедмитрий повелел русским иерархам лишить Гермогена сана и отправить в Казань в тамошнюю тюрьму. Но злодейства этого совершить члены Духовного Совета не успели[65] – помешал государственный переворот, сотворенный Василием Шуйским, который, став через три дня Государём всея Руси, тут же предложил Духовному Собору избрать на место грека Игнатия Патриархом всея Руси единственного из иерархов русской церкви, выступившего против царя-католика, Гермогена.
(ПРИМЕЧАНИЕ: То есть традиции выборов по указке сверху без какого-либо общенародного выбора из претендентов и кандидатов на ту или иную должность, восходят в России к временам стародавним, являются ментальными для русского народа. Так уж повелось в нашей стране: либо силой люди захватывают власть, либо обманом пробираются к государственной кормушке, либо назначает их на то или иное место покровитель (по блату, так сказать) за достоинства, которые один тот покровитель и знает. Нелюбезный Шуйскому Гермоген был выбран из всех митрополитов Руси в Патриархи, как показала дальнейшая история, мудро. Не католического же шпиона Игнатия надо было оставлять на месте главного духовного лица православной страны. Не верного же слугу Лжедмитрия - бывшего настоятеля Чудовского монастыря, ставшего митрополитом Великоновгородским Пафнутия, «не признавшем» в Самозванце своего бывшего подчиненного инока, - назначать Патриархом. И уж тем более – не известного на всю Русь нарушителя церковных и монашеских уставов митрополита Ростовского Фитларета. Во всём Духовном Соборе Руси в тот момент не было ни одного достойного высокого звания Патриарха человека. Кроме Гермогена. И с этим царю пришлось считаться. Потому как умный был человек – Василий Иванович Шуйский)
Все последующие годы «несчастливого царствования царя Василия» сей муж честно стоял бок о бок с братьями Шуйскими против всех невзгод, выпавших на долю царя Василия и на русский народ. Приходилось престарелому иерарху (Гермоген был одногодок давно уж умершему к тому времени Ивану Грозному) не только вести службы в осаждённой Москве и руководить церковью Московии практически по переписке, но и самому писать и диктовать большое количество «прелестных писем» - прокламаций, направленных то против Ивана Болотников. то против Тушинского вора, то против поляков, и даже самолично усмирять то и дело вспыхивающие внутри дважды осаждаемой Москвы бунты. К примеру, князь Роман Гагарин, Григорий Сумбулов и Тимофей Грязной 17 февраля 1609 года собрали толпу буянов, явились в Кремль и стали звать Патриарха Гермогена на Лобное место. Святитель отказался. Его схватили и насильно повели. Там от Патриарха потребовали от имени церкви изменить Шуйскому и открыть ворота войску Тушинского вора. Но Гермоген не только опротивился, но и утихомирил толпу, прекратил бунт, а потом заявил:
- Государь Царь и Великий князь Василий Иванович всея Руссии возлюблен, избран и поставлен Богом и всеми русскими властями, и московскими боярами, и вами, дворянами, и всякими людьми всех чинов, и всеми православными христианами, да изо всех городов в его царском избрании и поставлении были в те поры люди многие. И крест ему целовала вся земля, что ему, Государю, добра хотеть, а лиха и не мыслить. А вы, забыв крестное целование, немногими людьми восстали на Царя, хотите его без вины с Царства свести, а мир того не хочет, да и не ведает, да и мы с вами в тот совет не пристанем же. А что, если кровь льётся и земля не умиряется, то делается волею Божиею, а не царским хотением.
После измены московских бояр и свержения Шуйского, Гермоген остался единственным из находящихся в Москве иерархов, кто не признал насильного постриженного Захаром Ляпуновым Василия Ивановича лицом монашеского состояния. Более того, Патриарх, и находясь под домашним арестом у поляков, писал большое число призывов к русскому народу, звал людей подняться всем на борьбу с польско-литовскими захватчиками.
Неизвестно точно, его ли письма, письма ли троицкого архимандрита оказали подтолкнули к сбору патриотов Нижнего Новгорода в воеводской избе и избранию Минина казначеем будущего земского войска. Во всяком случае, ясно, что официальная легенда о том, что это было письмо, в котором некий никому неизвестный Григорий советовал построить церковь и, положив там бумагу, обнаружить таинственным образом должное на той бумаге проступить сообщение, кто будет следующим царем на Руси, выдумана романовскими холуями много позже окончания самой Великой Смуты. Судя по дошедшим до нас достоверным письмам Гермогена, Патриарх был человеком практичным, деятельность свою в качестве пропагандиста рассматривал весьма прагматично, цели перед народом ставил в виде программы минимум, то есть требовал освобождения Московии от польско-литовских захватчиков и возвращения законного русского царя Василия на московский трон.
Программа-максимум в виде смены династии верному Отчизне Патриарху и в голову не могла придти до тех пор, пока был жив царь Василий. А ведь Шуйский был ещё жив, когда якобы появилось письмо какого-то там Григория в Нижнем Новгороде, и царь даже пережил Гермогена на несколько лет. Тем не менее, даже это простое объяснение никогда не озвучивалось ни в российской науке, ни в российских СМИ. За прошедшие четыре века даже было придумано несколько заумных логических конструкций, доказывающих, что Гермоген был якобы сторонником рода Захарьевых-Юрьевых в борьбе их с Шуйскими за власть над Московией.
Гермоген первоначально был погребен в Чудовом монастыре Московского Кремля, где он мученически погиб. В 1653 году, к сорокалетию смерти Патриарха, царь Алексей Михайлович повелел перенести его гроб в Успенский соборный храм, где погребены все русские первосвятители. Нетленные останки страстотерпца не были опущены в землю, их положили сверху церковного помоста в особой гробнице, обитой фиолетовым бархатом. Канонизирован Патриарх Гермоген был православной церковью, как священномученнник, лишь в 1913 году, ко дням празднования 300-летия дома Романовых – опять-таки, получается, с намерением потомков Захарьевых-Юрьевых-Кошкиных использовать подвиги Патриарха Гермогена в своекорыстных интересах.
5
Есть еще один православный священнослужитель, достойный почитаться героем Великой Смуты истинным. Это – настоятель Троице-Сергиеево-монастыря архимандрит Дионсий, который, судя по всему, руководил обороной этой крепости с осени 1608 года по 12 января 1610 года. Гарнизон лавры состоял из трех с половиной тысяч человек, включая женщин и детей, а осаждающих крепость поляков было около тридцати тысяч воинов (по другим сведениям – 18 000). Воеводы Г.Б. Долгоруков и А.П. Голохвастов якобы были горькими пьяницами и находились практически в подчинении иерарха, как утверждает вовсе не свидетель тех событий, хотя и келарь (завхоз) Троицы А. Палицын, описавший героические события 1608-1610 гг уже после 1620 года, то есть спустя десять лет после завершения оных. Одни люди верят монаху-завхозу-летописцу на слово, другие сомневаются во многих приведенных им деталях.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Останавливаться на замеченных учёными в «Сказании» А. Палицына несуразностях здесь нет резона, достаточно отметить, что нетенденциозным сей запоздалый хронограф быть не мог по той причине, что сам монах был дружен с Фёдором Никитичем Романовым задолго до Великой Смуты, будучи еще человеком светским, князем Аверкием Ивановичем Палицыным и, как можно догадаться, участником молодеческих забав и оргий романовских, в том числе и игр в католические обряды. Князь с удовольствием и с большим успехом участвовал в молодости во многих мелких военных стычках и битвах с крымцами и поляками, а также совершал в Москве всякого рода пакости, граничащие с государственной изменой и оскорблением монарха... Потому Аверкий Палицын был по приказу незлобливого царя Фёдора Ивановича в 1588 году сослан в Соловецкий монастырь и пострижен насильно.
В 1608 году мних Авраамий воспользовался происходящей в стране сумятицей и с помощью старых друзей и верных родственников в Москве, добился перевода из Студеных земель сначала в Заволжье, затем в Замосковье - да сразу же попал на должность хозяина, то есть распорядителя фондов самого богатого монастыря страны Троице-Сергиевского, один перечень собственности на территории Московии которого занял бы здесь не одну страницу. Накануне подхода польских войск к Святой Троице келарь из оной исчез, объявившись в Москве в качестве распорядителя всех имеющихся в осаждённой столице съестных припасов, то есть фактически став некоронованным владетелем всего города: хочу – кормлю, хочу – казню голодом. Участвовал в свержении царя Василия Ивановича Шуйского, был членом посольства изменников во главе с Филаретом под Смоленск, вручил Сигизмунду Третьему от имени церкви русской богатейшие дары (то есть дал взятку) в обмен на соизволение короля, так и не ставшего владетелем Московии, льгот налоговых для Троицко-Сергиевской лавры. О своей поддержке ополчения Минина и Пожарского в 1612 году пишет только сам Авраамий, других сведений об его патриотической деятельности нет.
Хотя тот факт, что вскоре после возвращения Филарета из Польши в Московию Палицын попадает в опалу, заставляет подозревать келаря в том, что тот всё-таки действительно настолько помог патриотическим силам страны, что даже то, что именно Авраамий Палицын приложил максимум усилий для возведения Михаила Романова на Престол, не умалило гнева по отношению к нему новоявленного Патриарха всея Руси. «Сказание» свое (о нём речь подробнее будет в следующем очерке) написал бывший князь и бывший келарь во всё том же Соловецком монастыре в 1620-1622 гг, перелопатив и отредактировав захваченные им из Троицы бумаги и дневники архимандрита Дионисия, а также выслушав рассказы монахов, оказавшихся на Соловках за всевозможные прегрешения перед новой властью, в числе которых было немало участников осады Троицы с обеих сторон. Хотел выслужиться перед Филаретом князь Палицын[66], да не успел – умер 13 сентября 1625 года, так и не получив помилования, как это случилось с князем Хворостининым, написавшим свои воспоминания в узилище о Великой Смуте таким образом, что Филарет не токмо простил князя, но и вернул ему все его земли, а заодно наделил и большим числом отправленных насильно в крепостное состояние русских крестьян).
Словом, источник, опошлявший образ архимандрита Дионисия и оскорблявший воевод Г. Долгорукова и А. Голохвастова, не просто не надёжный, а с изрядной червоточиной. Но в других источниках сообщено об этих великих героях, защитивших святую обитель от надругательства католиками, и того меньше. Потому-то не часто вспоминают об этих людях и по сей день на Руси. А жаль...
6
Причислять к особо значительным героям Великой Смуты князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского можно с оговоркой, да и то не с одной, хотя оный воитель и признан во всех хрестоматиях едва ли не самым ярким героем и самой знаменитой личностью этого периода. Мне думается, что юноша просто не успел показать себя во всех своих талантах, а уж каким на самом деле был он военачальником, сказать тем более сложно, ибо в войске, которое шло от Выборга в Москву на освобождение Первопрестольной от осады ее толпой плохо вооруженных полуразбойных тушинцев, основную ударную силу составляли наёмные французские и немецкие рейтары, проданные семье Шуйских королём шведским вместе с выдающимся военачальником того времени, который впоследствии показал себя не один раз на полях Тридцатилетней войны выдающимся стратегом и тактиком - генералом Де Ла Гарди. Народная молва и летописи все заслуги и победы этого войска приписали русскому князю, ни имеющему ни настоящего военного опыта до этого, ни специального образования, которые как раз-таки имелись у командира войска шведских наёмников.
А вот пил хмельное князь истинно по-русски: помногу зараз и часто. Оттого и сгорел не то с перепоя, не то от пережора во время бесчисленных застолий, устраиваемых освободившимися от осады русскими боярами. Летописцы - даже романовские - нигде впрямую не обвинили Василия Шуйского в отравлении своего двоюродного племянника, но уже переписчики 18 века, а за ними и все придворные русские историки, согласным хором стали утверждать, что смерть Михаила Васильевича произошла в результате заговора, осуществленного якобы царем против своего холопа.
Опять-таки приходится приводить ключевую формулу для объяснения неправильности этой версии: «Такого не может быть, потому что не может быть никогда». И вот почему...
Историки конца 18 - начала 19 вв, когда в России стали по-настоящему интересоваться Великой Смутой, как явлением, организовавшем русскую нацию в качестве нации европейской, мыслили уже иными стандартами, нежели теми, которыми жили русичи конца 16 – начала 17 века. Пётр Первый не только «в Европу прорубил окно», но и во многом разрушил менталитет русской нации, отправил к праотцам миллионы тех, кто ещё пребывал в состоянии родово-общинного разума, привнес в русское общество морально-этические ценности прагматичной и индивидуалистической протестантской цивилизации.
Хотим мы того или нет, но между даже жившим полвека спустя Великой Смуты протопопом Аввакумом и великим А. Пушкиным лежит пропасть не только интеллектуальная, но и культурная, национальнообразующая. Эти два гения как бы представляют собой самых значительных людей двух различных наций и цивилизаций , воспринимающих окружающую их действительность совсем не одинаково, по-разному. Во-первых, опыт жизни двух русских гениев был совершенно различным – и потому мыслить одинаково или даже близко, они не могли. Во-вторых, Аввакум был сам участником и источником описываемых им событий, а Пушкин являлся лишь художественным интерпретатором аналитических текстов Карамзина, читавшего уже переписанные монахами 18 века материалы участников Великой Смуты, то есть лицом, находящимся на пятом месте в цепочке интерпретаторов истории Великой Смуты. Мне же судьбой, развитием науки и технологии печати была предоставлена возможность оказаться в этой цепочке где-то в среднем на третьем месте, а читателю этого текста – на четвертом, то есть мы – жители начала 21 века – обязаны знать и понимать происходившие на Руси в начале 17 века процессы лучше и глубже великого Пушкина.
Современник А. Пушкина историк Н. Карамзин был едва ли не свидетелем закончившейся сыноубийством череды цареубийств, которые стали в 18 веке делом не просто обычным на Руси, а поставленным на поток. За неполных 200 лет до этого даже злодею Захару Ляпунову в голову не могло прийти убить Василия Ивановича Шуйского – и тем самым разрешить проблему престолонаследия на Руси. Даже у Филарета, изрядно уж заражённого культурой и принципалами протестантской цивилизации, не поднялась рука на совершение цареубийства, ибо царь Василий был в сознании даже отъявленных мерзавцев «помазанником Божьим», то есть лицом священным не на словах, а на деле.
Вспомним, что юного царя Фёдора Борисовича Годунова убили русские бояре только потому. что тот не успел еще быть рукоположен в Успенском соборе московского Кремля в этот сан, а потому почитался простым смертным. Лжедмитрия убил московский купец Мыльников выстрелом из аркебузы, как оскорбителя рода царского, как вора чужого имени и как лицо, которое предало православную веру и глумилось над русской церковью[67]. К тому ж купец тот был из тех редких на Руси деловых людей, которые ездили за границу с товарами и общались с католиками и протестантами. У обычного православного человека начала 17 века рука бы даже на ТАКОГО царя не поднялась. И этого не мог понять Н. Карамзин – дитя общества цареубийц.
Но в 17 веке понятие ЦАРЬ было настолько велико в сознании народном, что Государь всея Руси мог себе позволить быть даже не благодарным своему холопу, какими почитались все рождённые на русской земле люди, а уж тем более, будучи бездетным и не имея даже родных племянников (всем суздальским Шуйским было запрещено еще со времен правления страной Фёдором Ивановичем жениться и размножаться); не мог завидовать военной удаче и славе своего двоюродного племянника, который:
- во-первых, только лишь исполнил приказ царя хорошо,
- во-вторых, так и так мог стать его естественным преемником на московском троне в качестве ближайшего родственника.
И менее всего мог желать Шуйский смерти Михаила Васильевича хотя бы потому, что в московском войске в то время уже не было ни одного сколь-нибудь толкового полководца, а Скопин привёл с собой военного гения Де ла Гарди, с которым успел к тому же по дороге подружиться. В договоре о передаче русских порубежных земель Швеции в обмен за военную помощь Москве стояла подпись не царя, а князя, а потому именно жизнь Скопина-Шуйского гарантировала долговременную и действенную помощь ландскнехтов тому плохо вооруженному и вечно пьяному сброду, который назывался ратью царя Василия. Вспомним, что в ночь перед последней битвой Шуйских с поляками ратники московские напились, как свиньи, и проспали атаку на них совсем небольшого отряда конницы, которая большую часть спящих русичей просто порубала, как капусту, а остальных отправила в хаотичное бегство.
Если верить глупой легенде о том, что Скопин был тайно отравлен по приказу царя, который по законам того времени мог казнить хоть кого в своем царстве и без всякой на то причины, то следует признать, будто умнейший и опытнейший Шуйский сроком на один день впал в детство и не понимал, что без опытных воевод и опытных вояк государству его придёт крышка.
При этом, мало кто обращает внимание на то, что Михаил Васильевич Скопин-Шуйский все недели после освобождения Москвы пил ежедневно без просыпа, пил всевозможные вина, медовуху и самогона помногу, ибо, будучи по натуре кочевряжлив, старался показать всем и вся, какой он не только великий воевода, но еще и – что особо важно для русского менталитета - то, как много он может выпить хмельного. Ведь друзей, родственников, просто поклонников у полководца, освободившего Москву от осады ее Тушинским вором, было не просто много – десятки тысяч москвичей орали: «За твое здоровье, Михаил Васильевич! Выпей с нами!» И князь пил. Пил, пока не сваливался под стол. Его поднимали, чистили на нём одежду, будили и вновь поили – и так изо дня в день. Легенда приписала смерть Скопину от жены царского брата Дмитрия Ивановича Шуйского, из рук которой была взята князем первая чаша вина на последнем пиру. Но...
Чаша почетному гостю в те времена полагалась на княжеских пирах золотая[68] да ешё объемом, как правило около полутора литров, после которой пилось вино уже переданное другими сотрапезниками и слугами, то есть у всех добрых ста присутствовавших на том последнем пиру Скопина москвичей была возможность отравить Освободителя либо самим отравиться. Во-вторых, врачи того времени очень хорошо знали признаки большинства известных тогда на Руси ядов, а потому легко бы обнаружили признаки отправления. Да и народа, приходившего проститься с Михаилом Васильевичем, набралось за два дня до смерти его и за три до похорон не менее 20 тысяч человек. Уж кто-то из них обязательно увидел бы какие-нибудь доказательства отравления князя и растрезвонил бы об этом по всей Москве. Ничего этого не произошло. Но...
Опять не обходится без этого проклятого «но», не правда ли? Историки и некоторые летописцы старательно забывают или не обращают внимание на то, что последний пир Скопина-Шуйского вёлся вовсе не в доме брата царского Дмитрия Ивановича, а в палатах князя В. Долгорукова[69] – того самого русского вельможи, что входил в кружок тайных католиков Руси, возглавляемых Федором Никитичем Захареьвым-Юрьевым-Кошкой-Романовым. К тому же Владимир Долгорукий - тот самый главный воевода Новгорода Великого, который спустя год после смерти Скопина-Шуйского открыл ворота русской крепости и сдал способный еще много месяцев держать оборону город шведам.
Этот человек руководил посольским поездом, из которого бежала высланная в Польшу Марина Мнишек, которая после этого признала в Богданке-жиде Лжедмитрия - и тем самым укрепила авторитет второго Самозванца в воровском войске, вынудила его армию. продолжить войну с Московией и осаду Москвы.
Князь В. Долгорукий сразу после избрания Михаила Фёдоровича на Престол стал одним из самых приближенных новым царям Романовым человеком, в течение четырёх месяцев был даже тестем юного царя – до внезапной кончины его дочери Марии в 1624 году Эти и прочие косвенные данные позволяют сделать естественный вывод: смерть возможного престолонаследника рюриковической ветви Шуйских была выгодна русским католиками-заговорщикам во главе с Филаретом, а потому если Михаил Васильевич и действительно был умерщвлён, а не умер от перепоя и пережора, то совершено это было либо руками, либо людьми князя Владимира Долгорукова – хозяина дома, в котором случилась эта беда.
Словом, кто-то (скорее всего, именно находившийся в это время в Москве митрополит ростовский, так и не снявший с себя сан самозванного Патриарха Филарет) пожертвовал Скопином-Шуйским либо во имя своекорыстных целей, либо обезопасил Польшу от необходимости ей воевать с русской армией, во главе которой мог встать талантливый военачальник Де Ла Гарди. В обоих случаях, смерть эта была выгодна королю Сигизмунду и его московским клевретам, но ни в коем случае не царю Василию Шуйскому, потерявшему со смертью князя Скопина-Шуйского последнюю надежду на победу Московии над Речью Посполитой. Ибо Михаил Васильевич был по-настоящему «свой человек» Государю всея Руси Василию Ивановичу...
Отметим, почему Михаил Васильевич Скопин-Шуйский был самым верным слугой Василию Ивановичу Шуйскому:
- Именно Михаил Васильевич Скопин-Шуйский вошёл в особое доверие первому Лжедмитрию - в такое доверие, что стал при Самозванце мечником и постельничим – человеком, который носил личное оружие царя и спал внутри Опочивальни царской у ее порога, то есть почитался самым верным из царских телохранителей.
- Именно Скопин-Шуйский пропустил первого покушавшегося на Лжедмитрия полусумасшедшего монаха, который не справился с порученным ему заданием.
- Именно князь Скопин помешал Самозванцу скрыться в тайных переходах царского дворца, когда туда ворвались стрельцы-новгородцы и московские купцы с дядей князя Василием Ивановичем Шуйским во главе.
- То есть соучастие Скопина-Шуйского в заговоре против Лжедмитрия, грозящее пытками и мучительной смертью в случае провала переворота, было едва ли не решающим.
- И, наконец, именно Михаилу Васильевичу царь Василий поручил самое ответственное за весь период его правления дипломатическое поручение: переговоры со шведским королём о покупке войска наёмников-рейтаров за счет отдачи шведам русских прибрежиых Балтике земель.
То есть, по сути, Скопин-Шуйский на протяжении всего времени правления Василием Ивановичем землей русской был правой рукой царя во всех главных его делах. И никогда князь Скопин-Шуйский не предавал дядю, всегда был самым надёжным холопом последнего Государя всея Руси рода Рюриковичей. Последний факт делает образ Михаила Васильевича поистине героическим.
7
Князь Михаил Борисович Шеин – фигура современному русскому человеку фактически неизвестная. И это – позор как всем системам национального и патриотического образования и воспитания, существовавшим и существующим в царской России, затем в СССР и, наконец, в новой России. Всякую изменную сволочь нынешний россиянин знает лучше отца родного, книги прославляющие Гитлера и генерала Власова выпускают российские издательства вот уже 20 лет на предоставленные им новорусским Кремлём государственные средства едва ли не миллионными тиражами. А вот настоящего научного исследования о человеке, руководившем обороной Смоленска в течение 20 месяцев, позволившей остановить нашествие польско-литовских захватчиков на Москву и фактически спасшего страну от порабощения, нет в природе[70].
Да что там научного исследования - фактически невозможно нынешнему литератору, если он займется написанием романа или повести об обороне Смоленска от поляков, найти переведённые со старорусского и старопольского языков на современный русский документы и книги. Автору этих очерков пришлось в течение трёх десятилетий по крупицам выискивать материалы об этом великом воине и великом русском человеке, самостоятельно переводить найденные документы, чтобы описать его образ всего в трех-четырех главах своего романа-хроники «Великая Смута».
Объясняется эта подлость по отношению к памяти великого человека просто: когда посольство Филарета и Салтыкова прибыло на поклон к Сигизмунду с мольбой принять землю русскую под корону польскую, князь Шеин стоял против поляков насмерть, а в ответ на письмо изменников-бояр и псевдопатриарха Филарета с требованием сдаться на милость католическому Его величеству, послал их всех туда, куда в те времена посылали только падших женщин, зовущихся срамными девками, то есть словом, воспринимаемым русскими мужчинами начала 17 века особенно оскорбительно...
(ПРИМЕЧАНИЕ: Это ведь в наше время, то есть с победой Великой криминальной революции Горбачёва-Ельцина, матерные слова стали нормой лексики и на улице, и в литературе. Века же 16-ый и 17-ый твёрдо разграничивали порядок взаимоотношений людей различных сословий, табуизировали многие действия, следили за общественной моралью и моралью отдельных членов общества, а также выделали в особый список слова, которые еще на памяти их прадедов числились словами татарскими, а потому не просто оскорбляющими, а вдвойне унижающие достоинство оскорбляемого русского человека, ибо они как бы клеймили личность. Посыл мужчин, и тем паче бояр, «на три весёлых буквы» значил в начале 17 века то же самое, что делали зэки в тюремной камере 1970-х годов в отношении виновного в нарушении уголовных норм поведения заключенного мужского пола – то есть использовали его для сексуальных утех в качестве женщины. То есть, по сути, «послать на ...» в то время означало всё равно, что тридцать лет тому назад назвать в СССР человека педерастом или петухом[71]. Прозвучав таким образом из уст человека, которого даже враги его почитали героем, слово Шеина обрело силу окончательного вердикта, не дозволяющего никакой апелляции. То есть фактически князь Шеин, как сказали бы его потомки, «опустил Филарета», сделал его «петухом» на глазах польской армии и осаждённых смолян).
Другой бы русич от такого позора умер бы в корчах, обливаясь слезами и моля Господа о прошении прегрешений. Но Филарет слишком долго баловался католичеством, слишком часто выслушивал оскорбления в свой адрес из уст великих людей, окружающих его всю жизнь – от Ивана Грозного, от его сына Фёдора Ивановича, от Бориса Годунова, от Лжедмитрия, от Василия Шуйского. Даже от Тушинского вора получал Филарет самые настоящие оплеухи и оскорбления в лицо, чтобы оказаться потрясенным от прозвучавшей на весь свет (слова те были донесены до Рима с соответствующими комментариями) обиды. Но «такому хоть плюй в глаза – всё равно скажет, что то – Божья роса». Филарет не обиделся, нет, он просто ЗНАЛ, что получил оскорбление, которое можно смыть с чести своей только кровью Шеина, а потому стал ждать удобного момента...
Крепко стоял в осаде князь М. Шеин; так крепко, что казался Смоленск, окруженный крепостной стеной работы московского архитектора Фёдора Коня, неприступным навечно. Да случилась измена – как и когда обходились на Руси враги ее без измен русаков своему народу? – и полякам удалось найти удобное для заклада пороховой мины место, взорвать стену и ворваться в обессиленный голодом город. В результате была резня, случился взрыв собора, пленение раненного в бою Михаила Борисовича Шеина с женой и детьми, а после восьмилетнее пребывание всей княжеской семьи в Польше, неподалеку от замка Льва Сапеги, в котором жил припеваючи Филарет. В Польше эти два человека и сблизились. Отчего – непонятно. Патриот и воитель Шеин вдруг стал близким изменнику и вере и Родине Романову. Полякам с их почти ментальным кодексом рыцарской чести было это в диво. Остались воспоминания польских свидетелей этих странных взаимоотношений князя и лжепатриарха, которые так никто и не назвал дружбой.
И при этом, всем в Польше в 1619 году стало неясно, отчего это именно князь Шеин попал в фавор к Филарету после возвращения того в Московию и усаживания рядом с разом потускневшим сыном[72]. Никто из поляков не поверил в искренность нового московского Патриарха и соправителя собственного сына. Как отнеслись к этому русские люди, сказать сейчас сложно из-за отсутствия сведений в русской мемуарной литературе на этот счёт. Хотя можно и предположить, что Филарет просто затаил свою ненависть к герою все еще актуальной в те годы битва за Смоленск Шеину, бывшему героем рядом с изменником лжепатриархом и на чужбине, когда оба они – один в большей, другой в меньшей степени – тосковали о Родине, мучались приступами ностальгии, и вели, надо думать, бесконечные беседы о том, что же все-таки привело Русь к общенациональной катастрофе, которая случилась после свержения первого Самозванца. Ведь Расстрига – по замыслу заговорщиков – быть должен фигурой лишь временной на Престоле, он должен был лишь начать реформы по развалу православной страны, а потом к власти должен прийти Филарет – и окончательно закрепостить Московию, а также перевести народ оной в католичество, под длань папы римского.
Вину за случившийся провал грандиозного плана продвижения будущей западной демократии на Восток Филарет, резонно рассуждая, возложил на Шуйского, совершившего переворот наобум Лазаря, не подготовив общество для произведения столь грандиозного события, как откровенное цареубийство – первое в истории Московии убийство хоть и обманом захватившего трон, но всё равно помазанника Божьего. Трудно сказать, насколько был Филарет искренен (можно предположить даже, что пытался Фёдор Никитич и завербовать Михаила Борисовича в католическую веру или в униатскую, ибо Филарет в Польше был православным духовником Шеина), но по возвращению своему в Москву Патриарх и впрямь был милостив к князю, что заставило послов иностранных называть Шеина фаворитом.
С годами чувства взаимной привязанности значительно ослабли. И это нормально, ибо звание самодержца подразумевает наличие у властителя державы любимчиков лишь, но ни в коем случае не признаёт наличие у царя даже одного друга. Настоящий друг волен сказать в лицо другу нелицеприятное, предупредить того не совершать неблаговидных поступков, и даже оскорбить друга по пьяному, допустим, делу, а потом помириться и выпить мировую. Но с великим честолюбцем Филаретом ничего подобного из вышеперечисленного произойти не могло – и посему дружба, зарождённая на чужбине в минуты общего пленного состояния и годы общего беспокойства о судьбе покинутой Родины, по возвращению оставшегося всего лишь князем Шеина и ставшего вторым официально, а фактически первым лицом государства Филарета претерпела существенные изменения, медленно, но уверенно выродилась в состояние взаимоотношений хозяина и холопа. Героя Великой Смуты сломала жизнь обыденная, полная рутины и идиотских придворных условностей. К тому же рядом со все отдаляющимися друг от друга полудрузьяии всегда стоял сам Государь всея Руси официальный - Михаил Фёдорович.
Первый царь Романов испытывал болезненную любовь к своему отцу, как отмечают хронисты, и потому ревновал Филарета к его любимчикам, постоянно мстил им, сотворяя то одни, то другие пакости. Протосковавший всё детство и все отрочество по отцу Миша фактически выкупил родителя у поляков, а потому резонно, как всякий инфантильный переросток, почитал Филарета едва ли не игрушкой, своей личной собственностью, лицом, которое обязано присутствовать при нем в любое угодное на то царю время. Всякий друг – в сознании молодого царя – лишь отнимал у Михаила Фёдоровича драгоценное время общения с отцом, который и без того практически все 20 первых лет жизни царя был им потерян. Князь Шеин был обречён на ненависть по отношению к себе не только со стороны Филарета, но и со стороны самого Государя всея Руси Михаила Фёдоровича...
Тем не менее, Михаил Борисович пробалансировал в таком состоянии целых 14 лет – время, в течение которого в окружении обоих властителей державы сменилось целое поколение вельмож, когда слыть стариком возле трона стало уже не почётно, как раньше, а означало выглядеть посмешищем, когда про заслуги старых воевод и полководцев усилиями всё того же Филарета почти забыли жители Москвы и Кремля, когда ставшая уж легендарной оборона Смоленска в глазах вполне мирных членов Боярской Думы стала выглядеть не героической, а глупо и бездарно проведенной военной компанией, послал повзрослевший годами, но так и не научившийся даже грамоте царь Михаил Федорович немолодого уж героя Великой Смуты «исправлять свои ошибки» под основательно к тому времени обустроенный поляками и прекрасно защищенный артиллерией Смоленск с приказом взять крепость во что бы то ни стало, вернуть искони русские земли под скипетр московский.
И ставший уж легендарным и едва ли не обожествлённый народом русским князь М. Шеин войну ту проиграл. Во-первых, потому, что у него не было никакого опыта осады крепостей, ибо осаждать и находиться внутри осады – занятия разные. Во-вторых, войску князя, значительно уступающему по численности войску поляков, осаждавшему Смоленск во время Великой Смуты, было выделено ничтожно мало времени на взятие основательно подготовленного к войне города, на осаду которого король Сигизмунд потратил целых 20 месяцев. В третьих, с самого начала осады выяснилось, что денег в войсковую казну на оплату войска выделено Москвой крайне мало. Это вынудило русских ратников заниматься грабежами местного населения, то есть озлоблять его против себя и силами русских крестьян разрушать коммуникационный системы в тылу русской армии. То есть, при зрелом размышлении, можно прийти к выводу, что князя Шеина отец и сын Романовы намеренно послали на заведомо проигрышную войну с тем, чтобы лишить его ореола великого русского полководца и героя осады Смоленска.
По возвращению русского войска в Москву выяснилось, что никто оставшимся в живых ратникам платить за службу в той войне не собирается. Без всяких объяснений. И тотчас в так до тех пор и не распущенном по домам войске вспыхнуло недовольство, около полусотни горячих голов вывалились на Пожар (Красную площадь) с угрозами устроить бунт и пострелять нечестных бояр. Зачинщиков не арестовали, как это делалось раньше, а, вернув в лагерь, послали туда «увещевателей», которые говорили ратникам нечто такое, отчего у всех участников похода на Смоленск в сознании укрепилось мнение, будто во всех их бедах виновен именно князь Шеин. В результате, гнев, вызванный обманом казны, царя и Патриарха, вылился на до этого момента ничего не подозревающего об измене в своем войске князя Михаила Борисовича.
И далее происходит еще более мерзкая история, оставшаяся нам в документах. Царь Михаил и Филарет получили возможность избавиться от чересчур уж зажившегося на русской земле последнего героя Великой Смуты. Шеину официально объявили, что народ московский, который по-прежнему еще любил князя, и ратники его, среди которых оставалось еще много его сторонников, надо утихомирить. А потому следует повторить ту же самую операцию по одурачиванию масс, что произвел Лжедмитрий, приговоривший Василия Шуйского к казни за помышление на цареубийство, а потом прямо на Лобном месте помиловавший его. Народ, помнится, сказали они Шеину, возопил «Славу!» Лждемитрию, - и старый князь остался жив. «Лишь бы видел народ желание великого князя, а как только Шеин ляжет, сейчас же явится ходатайство за него, а затем помилование, и простонародье будет удовлетворено», - объяснили они князю, по сообщению летописцев. Простодушный Шеин согласился на мистификацию.
И на глазах оторопевших от ужаса москвичей – ибо все тут понимали, что их любимца и легендарного героя именно они фактически и приговорили – князя Михаила Борисовича Шеина палач обезглавил. Тотчас после князя, в тот же июльский день 1633 года, уложил палач на тот же самый, политый кровью героя Великой Смуты помост Лобного места сына его - и засёк плетями насмерть. Арестовали и всех друзей, ближайших родственников казнённого уж князя Шеина, сослали по разным местам Студеных земель и Сибири без суда и следствия. За казнями и пытками из специально для этого построенной на Кремлевской стене Царской башенки наблюдали: Патриарх Филарет и царь Михаил Фёдорович
Очерк седьмой. ХАРАКТЕРИСТИКИ ХРОНИК, ДОКУМЕНТОВ, ЛЕТОПИСЕЙ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ, ПОСВЯЩЁННЫХ «ВЕЛИКОЙ СМУТЕ»
1
Когда оказываешься внутри какого-либо архива либо древнехранилища, всегда возникает в сознании непроизвольный, а потому не высказываемый вслух естественный вопрос: «А кому нужны эти бесчисленные документы и вещи? Зачем затрачивается так много средств и труда на сохранение этого хлама?» Ведь, по сути, понимаешь сам, что большинство упокоенных на полках бумаг так и не окажутся востребованными людьми во плоти в течение в ближайших столетий, а то и вообще ничей взор не коснётся их. С окончательной победой Великой криминальной революции в России стала стремительно происходить умственная деградация населения страны, подталкиваемая всевозможными реорганизациями средней и высшей школы, закрытием сотен, не приносящих сиюминутной экономической выгоды научно-исследовательских институтов, с закрытием библиотек, школ, больниц и даже с исчезновением целых населенных пунктов, как с карты страны, так и вообще с лица планеты.
Истории первой (Рюриковской) и второй (Романовской) Россий превращаются в сознании новых поколений россиян в «предания старины глубокой», которые кажутся им нелепыми, похожими на несвежие анекдоты. История СССР начала переписываться наново с 1985 года всевозможными обладателями иностранных грандов - и уж собственной истории новой России Ельцина-Путина-Медведева вдруг, оказывается, и вовсе уж нет – ушли новости в эфир, остались записанными на всякого рода магнитные кассеты да диски в цифровом формате, засыпанные мусором порнографии, вымысла и откровенного обмана, а факты и смысл канули в Лету. История сегодняшнего дня исчезла, летописей и летописцев не стало. Последними такими на Руси были американец Д. Рид, написавший ныне не переиздаваемый великий труд свой «10 дней, которые потрясли весь мир», а также русские писатели 1930-х годов, оставившие нам полувыдуманные художественные произведения о Гражданской войне 1918-1922 годов[73]. Далее возможны для изучения лишь материалы съездов и партийных конференций ВКП (б) и КПСС. Да и те усилиями новой власти превратились в ценнейший и дефицитнейший антиквариат, который в большей части своей был украден и уничтожен во время перестройки и после оной из библиотек, музеев и хранилищ, а в личных архивах хранится намертво, оказывается еще более недоступным, чем в некогда знаменитом советском спецхране.
Придёт время – и события 1605-1618 годов на Руси, равно как и события 1917-1929 годов, а также события 1989-2007 годов жителями какого-нибудь 23 века будут восприниматься, как абсолютно аналогичные, возникнут новые Фоменко с Носовским, которые сократят историю нашей страны лет так на 200-300 и объявят, что Великой Смуты в 17 веке не было, что страной Россией правил в 20 веке великий русский диктатор Сталин по кличке Иван Грозный, после смерти, которого случилась настоящая Великая Смута во главе с Самозванцем по кличке Мишка Горбачёв, который на самом деле был монахом Катынского монастыря Меченным – того самого, в подвалах которого немецкий шпион Пётр Алексеевич Романов по кличке Ленин собственноручно расстрелял всех потомков Ивана Грозного вместе с миллионом польских солдат и офицеров, которых так и не успел спасти от геноцида великий защитник угнетенных всего мира Адольф Гитлер по кличке Джордж Буш – прямой потомок библейского Авраама по кличке Линкольн, убившего не то отца, не то своего сына Джона Кеннеди.
Для нового владетеля земли русской ученые холопы составят генеалогическое дерево, в котором основателем рода его станет Конфуций, либо Будда, а то и сам Авраам. Все нефтяные шельфы и прочие кладовые планеты полностью истощатся, вовсю будет идти грабеж инопланетных миров под лозунгом пропаганды идей «свободного мира и демократии», информацию о происходящих в том веке событиях станут хранить написанными на молекулах, а то и атомах, книги, бумажные архивы, магнитные пленки, дискеты и цифровые диски будут отправлены в переработку. Останутся у нескольких сот чудаков на планете несколько хорошо припрятанных носителей памяти и старенькие компьютеры – и станут те странные люди читать с мониторов современные нам идиотские газетные статьи, наткнутся на эту вот книгу, на отрывки из Гомера и из Сервантеса – и примутся создавать новые мифы о своих предках и о том, как появился род человеческий на земле...
Потому что на ошибках своих и на опыте своих предков человечество на самом деле не учится. Сотни миллионов людей сотен наций наступают на одни и те же грабли, подставляемые им историей каждые 300-500-1000 лет без всякой периодизации. Но всегда находятся Фоменко-Носовские, которые путём хитроумных арифметических комбинаций и старинных каббалистических заклинаний обнаружат математические закономерности в характере происходящих в человеческом обществе процессов – и пошла, писать губерния новые мифы и легенды новой цивилизации на территории Великой русской равнины, именуемой также Восточно-европейской, которая, конечно же, сменит к тому времени имя свое, станет либо Неоиудеей, либо Новой Поднебесной, а то и Великим Тураном либо Северной Нигерией. Вариантов – не счесть. Ибо – повторяю – люди в основной своей массе не учатся ничему[74]. Тем более, люди не изучают и не анализируют ошибок своих предков, не пытаются понять характера происходящих вокруг них процессов и причин их порождающих, не ищут выхода из создавшейся для их цивилизации критической обстановки.
Отказ же России от методик, наработанных в период существования СССР в области диалектического материализма и исторического материализма, и вовсе обрекает русский народ на возвращение в средневековую бездну. Астрология и шаманство в одночасье заменили некогда самую передовую в мире советскую науку, наукообразная фоменкология стала нормой восприятия окружающей нас жизни в сознании миллионов россиян. Какое уж тут стремление изучить, понять, на ошибках предков чему-то научиться?
Поэтому настоящие очерки не несут типично научных задач, не претендуют на все ответы, на вопросы, которые мог бы задать пытливый исследователь истории России. Таких учёных в настоящее время в России просто не существует. Вымерли. Никто ведь не платит денег с 1989 года за изучение истории Великой Смуты ни в одном ВУЗ-е, ни в одном НИИ, ни в одной лаборатории России и уж тем более ни в какой иной стране мира. А там, где ни государство, ни спонсоры не платят жалования хотя бы достаточного для выживания архивариусам, наука история не развивается. А писать эти очерки, обращаясь лишь к людям учёным, исторически грамотным, которых уже не существует в российской природе, да и вряд ли в скором времени такие будут существовать в России, смысла нет. Оттого и очерки эти написаны таким образом и таким языком, чтобы могли они привлечь внимание обычного любителя исторической и историко-популярной литературы, а также к собратьям по перу, которые возьмутся написать повесть-другую, рассказ-десять, а то и роман на историческую тему, которая в той или иной мере касается истории Великой Смуты 1605-1618 гг. Таких людей на Руси, да и вообще на белом свете осталось немного, будет после празднования 400-летия восшествия Романовых на Престол все меньше и меньше – и именно ПОЭТОМУ мне показалось особенно важным написать эти очерки, особо остановившись в настоящем на тех источниках, которыми могут воспользоваться авторы исторических художественных произведений, которые, я надеюсь, будут жить на русской земле и после меня...
2
Было бы нелепо предлагать изучающему Великую Смуту даже учёному историку новой России воспользоваться так называемым ПСРЛ, сносками на которое может похвалиться едва ли не каждое издание советское, посвящённое истории Руси. Полное собрание русских летописей издаваться начало лишь при советской власти в 1920-х годах Историко-археологической комиссией Академии наук СССР тиражами невозможно малыми – были тома, изданные количеством менее 100 штук и прекратило выходить с «обретением Российской Федерацией независимости». Первый том – так называемую «Лаврентьевскую летопись», включающую в себя «Повесть временных лет» и «Суздальскую летопись 1251-1419 гг.» - ставший уникальным, переиздали репринтно в «обрётшем независимость от москалей» Киеве в 1997 году – и, только благодаря украинцам, о «начале Земли русской» может грамотный современный человек при известном старании прочитать в подлиннике.
Что касается летописей и хроник, касающихся непосредственно периода Великой Смуты, то мне, имеющему обширнейшие связи в среде московских, ленинградских и берлинских библиоманов, букинистов и учёных-историков, на протяжение 30 с лишним лет изучения этого периода не удалось добыть ВСЕХ томов ПСРЛ, посвящённых изучаемому мной периоду, а посему был я вынужден при написании романа – хроники «Великая Смута» работать в академических библиотеках, а дома использовать иногда и более доступные издания. Посему советую времени на поиски отдельных томов ПСРЛ (весьма громоздких и тяжёлых, кстати, крайне дорогих и неудобных для чтения из-за их нелепого формата) не тратить, воспользоваться иными изданиями...
Из всех мне известных по-настоящему профессионально изданных летописных сборников хотелось бы в контексте изучаемого периода выделить и назвать первым выпущенное уже на излёте советской власти издательством даже не Академии Наук СССР, как можно предположить, а «Художественной литературой» десятитомное[75] собрание сочинений, названное «Памятники литературы Древней Руси» под общей редакцией академика Д. Лихачева и профессора Л. Дмитриева. Том девятый этого издания, выпущен был в 1987 году и посвящён как раз событиям конца 16-начала 17 века. Издание хорошо тем, что в нём есть хорошая вступительная статья вышеназванного академика, ответственный комментарийный ряд при наличии параллельных текстов на старорусском языке и на современном русском в переводе профессиональных лингвистов. В отличие от остальных попыток, осуществлённых с 1850-х годов по настоящее время, издать нечто подобное, это издание дополнено и некоторым числом сугубо этнографического материала, крайне важного для понимания менталитета и культуры русского народа на определенном этапе его развития. При наработке определенного характера навыков, чтение этих книг вызывает эстетическое наслаждение.
Вышеназванный том включает в себя следующие старорусские тексты и их переводы:
«Новая повесть о преславном Российском царстве» в переводе и с комментариями Н. Дроблёнковой.
«Писание о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского» в переводе и с комментариями Н. Демяковой
«Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича» в переводе В. Бударагина с комментариями А. Панченко. (текст неполный)
«Плач о пленении и конечном разорении Московского государства» в переводе и с комментариями С. Россовецкого.
«Псковская летописная рукопись о Смутном времени» в переводе и с комментариями В. Охотниковой
«Сказание Авраамия Палицына об осаде Троице-Сергиевского монастыря» в переводе Е. Ванеевой и Г. Прохорова и с комментариями Г. Прохорова (текст не полный)
«Из «Временника» Ивана Тимофеева» в переводе и с комментариями В. Охотникова (текст не полный)
«Из Хронографа 1617 года» в переводе и с комментариями В. Творогова (текст не порлный)
«Шаховской Семен Иванович. Летописная книга» в переводе и с комментариями Г. Дергачёвой-Скоп (текст не полный)
«Хворостинин Иван Андреевич «Словеса дней, и царей, и святителей московских» в переводе Т. Буланина с комментариями Е. Семёновой
«О причинах гибели царства» в переводе О. Творогова и с комментариями М. Салминой
«Из лечебников и травников» – в переводе и с комментариями В. Колесова
«Из фразеологического словаря Тённи Фенне» и с комментариями Е. Ваневой и Н. Понырко
«Послание дворянина к дворянину» в переводе и с комментариями С. Николаева
«Песни, записанные для Ричарда Джеймса в 1619-1620 гг» с комментариями Г. Прохорова
Давать оценку качеству и достоверности всех здесь перечисленных памятников русской письменности не входит в задачу автора настоящего очерка. Достаточно обратить внимание читателя данного списка на то, что коллектив советских учёных, работавший под руководством академика Д. Лихачёва над этим изданием более 10 лет, очень добросовестно не только перевёл эти тексты, но и обеспечил их большим количеством сопутствующей информации, очень важной для понимания читателем характера изучаемых им процессов.
3
Другим подобного высочайшего уровня культуры и ответственности, добросовестным и честным изданием следует признать публикацию так называемого «Дневника Марины Мнишек» под редакцией Д. Буланина, переведённого накануне свержения советской власти в России, но все еще советским учёным В. Козляковым. Книга была набрана в 1992 году в кооперативном издательстве «Дмитрий Буланин», но вышла в свет лишь в 1995 году тиражом в 2500 экземпляров – и мгновенно разошлась по академическим и публичным библиотекам всего мира, став доступной, если так можно выразиться, избранным. Единственным недостатком издания следует признать слишком мелкий шрифт комментариев, то есть полиграфический. Зато в книге представлены ранее почти неизвестные русским исследователям польские документы, в том числе и выдержки из переписки папы римского Павла Пятого и Марины Мнишек.
Для человека, не имеющего возможности добыть ПСРЛ или другие «умные» издания (крайней редкие, кстати, и практически недоступные широкому пользователю), знакомство с этим изданием «Дневников» позволяет познакомиться с частью материалов «Следственного дела о смерти царевича Димитрия в Угличе» в переводах на современный русский язык в виде:
«Расспросных листов Михайлы Нагого»,
«Расспросных листов мамки царевича Василисы Волоховой»,
«Расспросных речей Григория Нагого»,
«Расспросных речей Андрея Нагого»
и «Приговора Освященного собора о рассмотрении следственного дела и государева указа об этом деле».
Там же можно отыскать и «Документы и материалы о свадьбе Лжедмитрия и Марины Мнишек», оригиналы которых хранятся в наисекретнейшем архиве Министерства иностранных дел Российской Федерации, в Государственной исторической библиотеке и даже в частных собраниях.
Сам «Дневник» интересен тем уже, что автором его признана Марина Мнишек традиционно, хотя уже в 17 веке были высказаны сомнения в том, что гордая католичка и русская царица действительно занималась бумагопачканием, а с конца 19 века начались изыскания в России и в Польше того, кто его написал. В конце 20 века наконец-то отыскали виновника мистификации, что – на радость всему учёному миру – лишь подтвердило достоверность описанных в нем событий, касающихся взаимоотношений Лжедмитрия с дочерью сандомирского воеводы, их свадьбы, убийства царя и характера долгих месяцев нахождения вдовой царицы Марины в Ярославской ссылке. Им оказался хорунжий Авраам Рожнятовский, известный и по другим дошедшим до нас русским и польским документам, как человек, бывший в годы ссылки царицы в окружении Марины Мнишек и являвшийся очевидцем всего того, что написано в «Дневнике».
Практически названное здесь издание «Дневников» является в русской истории единственным по-настоящему академичсеким, как с точки зрения публикаторской, так и переводческой. Все предыдущипе издания (на польском языке их было восемь, на русском шесть, на шведском два) имели ряд пропусков и непрофессиональных редакторских правок, встречались в них и следы намеренного корректирования и даже порчи основного текста. И еще беда текста «Дневника Марины Мнишек» состоит в том, что существует три версии данного сочинения, дошедшие до нас в списках разных переписчиков и разных изданий. Команде Д. Буланина удалось разобраться со всеми возникшими вследствие этого редакторскими проблемами и выдать в свет действительно выдающуюся книгу.
Кстати, в «Дневнике» есть один весьма примечательный эпизод в виде ярко описанной сцены проезда пленного И. Болотникова через Ярославль в Каргопольскую ссылку. В литературном отношении эта сцена выглядит впечатляюще, но не это главное в ней. До признания этой рукописи достоверной существовали мнения в научной среде романовской России, что никакого восстания И. Болотникова не было, что персонаж сей выдуман был летописцами, а Шуйский воевал просто с толпой безумных крестьян без вождя и без царя во главе[76], и уж тем более без агента иезуитов в качестве вождя[77]. То есть никаких действий «мировой закулисы», по мнению романовских историков и публицистов, в 17 веке якобы не было, а был лишь «бунт бессмысленный и ужасный», гнев народа, так сказать, направленный против узурпатора Шуйского едва ли не в поддержку Романовых.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Ибо даже спустя и 300, и 400 лет остается актуальной проблема противостояния католической и православной конфессий, которая в наши дни оборачивается непрерывно идущей тайной войной то в виде массового засыла проповедников различных сект от различных конфессий на территорию СССР, России и СНГ, то в качестве возобновления деятельности обновленцев, то попыткой президента Украины униата Ющенко влезть в дела православные и расколоть РПЦ путём политических махинаций и интриг накануне празднования 1020-летия Крещения Киевской Руси. Накануне всех этих событий, потрясших РПЦ на наших глазах, папа римский Бенедикт 16-й (Йозеф Ратцингер, бывший до избрания в апреле 2005 года главой иезуитского Ордена – той самой воинствующей организации, которая стояла за Лжедмитрием Первым и за Филаретом) вслух объявил, что почитает всех православных людей еретиками – и его тотчас поддержал баптист Д. Буш – президент США. Католическая церковь Западной Европы поддерживает и установку системы американских ПРО на территориях Польши и Чехии, направленных якобы против мусульманского Ирана, а на самом деле – против православной России).
Активисты теории спасения династией Романовых России от «узурпатора» Шуйского получали до 1917 года финансовые субсидии из казны императорского дома, деятельность их широко рекламировалась на Западе. В США в 1911 году имели место выступления в университетах ряда российских лекторов, которые рассказывали американцам о русской Великой Смуте, как о событии, которое предшествовало восхождению истинных царей Романовых на русский Престол якобы по воле народной. В лекциях тех не было ни слова о католической агрессии против Московии, о наличии иезуитов в ближайшем окружении первых двух Самозванцев и об иудейском происхождении второго, Не было ни разу сказано и о полуторатысячелетнем конфликте католической и православной церквей, а была рассказана лишь сказка о том, как случилось сбеситься народу русскому по поводу внезапно воскресшего и тут же убитого вторично царевича Димитрия, но... якобы пришел многомудрый Патриарх Филарет – и страну обуздал, расставил всех на свои места. А Болотникова, мол, и его огромной армии, окружившей Москву со всех сторон, вовсе не было[78].
Потому-то долгое время было признано среди историков Европы и СССР за хороший тон говорить, что вот, мол, «Дневник Марины Мнишек», подтверждающий восстание И. Болотникова, существует, но он – просто выдумка некого досужего поляка, решившего подзаработать на то и дело случающейся модной теме, и выдумавшего массу фактов. И то, что советские историки хоть и на закате страны, но успели найти настоящего автора «Дневника Марины Мнишек», и смогли доказать это убедительно и окончательно, является выдающимся достижением всей советской исторической науки. В ближайшем будущем подобных практически эпохальных открытий в России не предвидится. К сожалению, истинное значения этого события мало кто понял. Ибо «иных уж нет, а те уже далече...» , а новых энтузиастов на научно-историческом поприще России не наблюдается.
4
«Повесть известна о победах Московского государства, колики напасти подъяша за умножение грех наших от междоусобныя брани, от поганых ляхов, от литвы, и от русских воров, и како от толиких зол избавил ны Всемилостливый Господь Бог наш Своим человеколюбием и молитвами Пречистой Его Матери и, Всех ради Святых, обращая нас в первое состояние Своим человеколюбием, написано вкратце».
Согласно легенде книжников Москвы образца 1960-1970-х годов, рукопись эту обнаружил будущий академик М. Тихомиров, тогда ещё работавший в средней школе и копавшийся в архивах Государственного исторического музея. Молодой человек поначалу даже не предполагал, что его находка всколыхнёт весь учёный мир только что рожденного на свет Советского Союза, а вместе с ним и свыкшихся с версией романовских историков специалистов по 17 веку на территории всей уж планеты. Советская власть нуждалась в подобной находке, но по-настоящему оценить ее значение в правительстве послеленинском было некому: бывшие выкресты и инородцы, которым история русской нации была по барабану, вступили в смертельную схватку друг с другом за власть над остатками России. И поэтому находка московского учителя осталась достоянием лишь кабинетных учёных.
О чём же та рукопись? Безвестный смоленский ратник, оказавшийся на склоне лет в одном из среднерусских монастырей, получил, судя по всему, задание от игумена поведать миру перечень исторических событий, очевидцем и участником которых он был.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Просто время настало такое на Руси – едва ли не всякий грамотей старался написать воспоминания свои о пережитой им Великой Смуте. До нас, надо полагать, дошла ничтожно малая часть написанного русичами в 1619-1645 гг.. Ибо таково свойство рукописей – они, вопреки голословному утверждению модного ныне писателя, и горят, и ветшают, и гниют, и съедаются мышами, и просто выкидываются людьми посторонними за ненадобностью. Даже тиражированные в десятках миллионов экземплярах документы эпохи оказываются спустя каких-нибудь 15-20 лет преданы забвению и остаются на случайных полках в количестве единичных экземпляров. Примеров тому бесконечное множество, но самый свежий – мемуарная трилогия Л. Брежнева, написанная под его диктовку талантливыми писателями и журналистами советской ещё газеты «Известия». Вышла из моды в новой России тема военного и трудового героизма советских людей – и ВСЕ книги на эту тему исчезли из сознания нации, разом обандитевшейся и принявшейся читать и смотреть только детективы и порнографию.
То, что воспоминания о боевых походах какого-то там рядового смоленского ратника, оказавшегося в среде патриотов Руси в годы, когда родной город его принадлежал Речи Посполитой, сохранились до наших дней, - явление, равнозначное настоящему чуду. Ещё большим чудом следует признать то, что документ сей был, согласно легенде книжников, подлинным, то есть родом из 17 века, а не переписанным позднейшими монахами-калиграфами, имевшими привычку сокращать старые тексты и редактировать их по своему усмотрению. Подобных мемуарных историй, надо полагать, было написано в те годы немало. Считать так возможно хотя бы потому, что всем в Московии было известно, что дело увековечивания памяти о Великой Смуте патронируется ни кем-нибудь, а самим Патриархом Филаретом, что за понравившиеся ему мемуары современников Филарет не просто платит, а награждает чрезвычайно щедро[79].
Ведь даже сейчас, в начале 20 века, когда СМИ, телевидение и полки книжных магазинов завалены фальшивками, повествующими о том, что же, в конце концов, произошло с СССР во время правления страной Горбачёвым и Ельциным, сотни тысяч современников этих событий пишут истории своей жизни и жизни своих родственников в тщётной попытке разобраться в случившемся без всякой надежды на публикацию. Что уж говорить о времени, когда после случившейся со страной катастрофы Великой Смуты осталось и грамотеев-то на Руси едва ли не единицы? Они ведь почитали за долг свой перед МИРОМ поведать истории хотя бы своих жизней.
Беда для нас заключается лишь в том, что типографий на Руси в годы правления первых Романовых было всего три-четыре штуки, выпускали они книги только религиозного содержания, крайне редко допускались к тиражированию произведения светские, а потому почти вся мемуарная и светская литература допетровского времени представляет собой не книги, а рукописи, тиражированные от руки максимум тремя-четырьмя порой почти неграмотными монахами либо старообрядцами. Такого рода мемуары фактически не живут долго: то чернила на них выцветут, то сырые дрова в печи разжечь нечем, то лихие люди налетят на монастырь, всё пожгут да испохабят, то новый игумен решит навести новые порядки. А еще ведь прошли через те земли многие войны, ещё и преображенцы царя-преобразователя не только сдёргивали с колоколен колокола, но и имели приказ Петра Алексеевича изымать из монастырей смущающие умы людские рукописи и книги. Ну, а сознание вояк известно какое: всё, что в той или иной мере связано со словом «смута» – в огонь. А еще распространились по Руси костры с самосжигающимися раскольниками, использовавшими старые книги и рукописи в качестве дров, дабы не попали те в руки никонианам. Потому от всего написанного предками нашими о себе осталось с гулькин нос...[80])
Историки получили возможность, утверждали книжники 1970-х годов, узнать непосредственно от очевидца Великой Смуты, что и как происходило на Руси на самом деле, а не от переписчиков романовского периода. И оказалось при ближайшем рассмотрении последовавших после находки публикаций выдержек на старорусском языке, что фактография «Повести» в общих своих чертах полностью соответствует той, что дошла до нас в названных выше летописях, мемуарах и хрониках, но чрезвычайно разнится мелкими деталями, которые ранее были признаны хрестоматийными. Именно такого рода несоответствия, которые могли обнаружить от силы человек десять из аппарата Пушкинского Дома Академии Наук СССР, допущенных к чтению новой старой рукописи, да еще имеющие опыт читать по-старославянски, то есть словами, написанными слитно и без гласных, и породили романтическую легенду о чудесном открытии очередной русской святыни, которую, как считалось тогда модным утверждать под сурдиночку в тёплых ленинградских квартирах и загородных особняках, советская власть всячески «скрывает от русского народа», а потому диссидентсвующие языки придали, в конце концов, ей значение рукописи, доступной лишь избранным.
На самом деле, всё, о чём здесь сказано, происходило не совсем так, то есть в широко распространившейся легенде московских и ленинградских книжников были смещены акценты в романтическую сторону. Прожжённым спекулянтам и фарисеям в быту и одновременно живущим в эмпиреях придуманных писателями образов библиоманам приятно было выглядеть в глазах советской интеллигенции некими «жертвами системы», слыть приближёнными к модным тогда в среде образованных людей диссидентам, винить власть в собственной немочи. Вышеназванная «Повесть» была действительно обнаружена в 1927 году в хранилище Государственной публичной библиотеке имени М. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (бывшем Санкт-Петербурге и Петрограде, ныне вновь Санкт-Петербурге) в одной из подшивок собрания древнерусских рукописей, принадлежавших в пушкинские ещё времена известному учёному коллекционеру книжного и рукописного «старья»[81] Михаилу Петровичу Погодину, купленного у него императором Николаем Первым. У «Повести» даже погодинский инвентарный номер есть – 1501. «Повесть» эту трижды во время инвентаризаций, производимых во высочайшему повелению, пропускали, не замечали её наличия в тетради специалисты из Императорской Академии Наук и чиновники Двора Его Величества. А первая же советская ревизия обнаружила «Повесть» сразу.
И открытие это – результат всё-таки не намеренного саботажа царских чиновников, а плод всегдашней русской халатности как хранителей, так и попечителей древнехранилища общенародных ценностей. Открытие, надо полагать, было на самом деле случайным, ибо впоследствии ставший академиком «первооткрыватель» не изучал «Повесть о победах московского государства» как следует, переводом её не занимался, пропагандировать не пытался. То есть смаковали «Повесть» полвека подряд немногочисленные ленинградские специалисты по истории русского языка, они же и выдавали на гора переведённые ими из текста отрывки для своих монографий, публиковали статьи по анализу стилистики текста «Повести о победах московского государства», как ее стали называть для краткости, с, допустим, «Повестью о взятии Царьграда» – зарабатывали на находке той советские учёные звания свои и гонорары.
Вышла в свет «Повесть о победах московского государства» с подлинным и переводным текстами лишь в 1982 году в серии «Литературные памятники» в бумажном переплёте и с прочей экономией бумаги, превратившей это издание к настоящему времени в раритет. Но, тем не менее, в университетских библиотеках и у настоящих книжников русских найти это издание ещё возможно.
Второй неточностью легенды книжников, граничащей с инсинуацией, следует признать факт намеренного старения рукописи. В действительности, находящаяся в древнехранилище «Повесть о победах московского государства...» не является оригиналом, а есть список с оригинала, хранившегося ранее в неизвестном нам уже теперь православном монастыре, откуда его и доставили М. Погодину, решившему повторить подвиг Татищева и собрать как можно более полное собрание сочинений старинных русских авторов. Только без резанья текста и без купюр, разумеется. Татищев жил за сто лет до Погодина, относился к старым бумагам по-варварски, но все-таки имел возможность держать в руках как раз-таки подлинники 17 века. Обсуждаемая здесь «Повесть» была переписана ещё в годы молодости Татищева и могла попасть в руки ему либо к академику Мюллеру, но ко времени попадания «Повести» в архив Погодина даже переписанная она уже почиталась древней. Сшили ее в одну тетрадь вместе с рукописью «Сказание и повесть еже содеяся...»[82] где-то в 1747 году.
Быть коллекционером книг – это не значит все эти книги читать. Эту патологическую особенность библиоманов знает каждый. Потому следует признать, что «маститый историк Погодин», хоть и был так называемым почвенником, но на самом деле даже не читал добытый им рукописный фолиант, а потому не знал его содержания. Иначе «Повестью» бы воспользовались славянофилы 19 века, а уж литераторы накатали бы за 100 с лишним лет немало повестей о смолянах, участвовавших едва ли не во всех сражениях в защиту Руси со времени появления в стране Второго Лжедмитрия и до возведения на московский Престол Михаила Фёдоровича Захарьева-Юрьева.
Для человека, который захочет все-таки прочитать эту замечательную повесть, следует быть готовым к тому, что в старорусском тексте ему встретится огромное количество описок и грамматических ошибок. Создаётся впечатление, что переписчик 18 века оканчивал среднюю школу при Ельцине либо при Путине. В подтверждении такого мнения, рукой игумена в самом начале рукописи указано: «История благополезная, худо писано, описей много». И, тем не менее, произведение это насыщено фактографическим материалом, который просто отсутствует в других летописях и мемуарах 17 века. Потому порой создается впечатление, что «Повести о победах московского государства» и впрямь не коснулась рука романовских цензоров. Именно впечатление, ибо на самом деле «Повесть» была переписана явно под бдительным оком церковников романовского периода, что заставляет подозревать о наличии цензуры хотя бы церковной.
К тому же в рукописи встречается несколько размытых и нечётких хвалебных речей в честь рода Романовых, которые явно являются позднейшими вставками. Можно подозревать, что некоторые неизвестные нам эпизоды Великой Смуты и факты, способные скомпрометировать Филарета, из текста были выкинуты в 18 веке ввиду их, как сказали бы наши отцы и деды, «политической незрелости». И, тем не менее, сам факт, что ее автором оказался смоленский ратник-дворянин, рядовой участник исторических событий (все остальные русские авторы дошедших до нас летописей и хроник были сторонними наблюдателями Великой Смуты, а активные участники их князь Хворостинин и князь Шаховской был вынуждены лгать во имя спасения не только своих жизней, но и для обезопасивания своих родов), ставит «Повесть о победах московского государства» на главное место среди ВСЕХ русских документов Великой Смуты.
И последняя деталь, которая дает нам основание в случае разночтения фактов между «Повестью» и другими документами эпохи отдавать предпочтение именно сведениям автора «Повести о победах московского государства»... Дело в том, что переписывали старую рукопись где-то в провинции вскоре после смерти (кстати, тоже таинственной) правнука Филарета - Романова Петра Алексеевича (Петра Первого) и до появления в степях подле реки Яик самозванного Петра Третьего – Емельяна Пугачёва, когда тема самозванства на Руси стала вновь актуальной. Меняющиеся в 18 столетии на русском Престоле пылкие немки были слишком заняты обузданием прущих из них ферментов, чтобы контролировать то, как переписывают русскую историю лишенные права на блуд монахи. Из чего следует, что особо сильной кастрации текста «Повести о московских победах» в веке 18-ом произведено не было, сведениям из мемуаров смоленского дворянина можно доверять почти что безоговорочно.
5
Надо сказать, что одних только здесь упомянутых и кратко оценённых летописей и хроник недостаточно для того, чтобы в полной мере разобраться с тем, что же на самом деле произошло в Московии в период Великой Смуты. Не менее важно, а порой даже более необходимо, ознакомиться с текстами всевозможных правовых документов и обрывков личной переписки, дошедших до нас через столетия. Например, очень важно прочитать:
Письма смоленским дворянам в лагерь М. Скопина-Шуйского из осаждённого Смоленска,
Подрядные грамоты,
Судебные акты,
Уставные книги Разбойного Приказа,
Указные книги Земского Приказа,
Указные книги Поместного Приказа,
Указные книги Ямского Приказа,
Акты Земских соборов.
При этом следует отметить, что авторы всех вышеперечисленных юридических документов были «страшно далеки от народа», то есть, понимая их суть сейчас, современный писатель либо историк ничего не поймёт в сути взаимоотношений между русичами 17 века, не говоря уж о сути конфликта их с поляками, если не будет знаком с сопутствующей информацией. Народу в те времена, как и сейчас нам всем, как было всегда и будет всегда, все тонкости юридической науки были и будут непонятными, относились и относиться к ним люди всегда будут враждебно, а уж русские крестьяне, которых обирали, обирают и будут обирать владетели всех трёх типов русских государств, никогда их не примут этого права грабежа, как не приняли они и кровавую вакханалию, устроенную в 1605-1618 гг боярами-заговорщиками и их зарубежными покровителями ради свержения династии Данилововичей и водружения на московский трон рода Романовых.
И учёным, и писателям России следует изучать менталитет русского народа, его изменение на протяжении столетий, а в контексте обсуждаемой здесь темы – изучать следует менталитет конкретного русского народа периода существования Первого русского государства Рюриковичей, живущего на столь обширном пространстве, что оный менталитет качественно отличался в различных регионах Московии друг от друга. Это особенно ярко видно в этнографических особенностях едва ли не каждой волости страны и в присущих им различиях как фольклора, так и образа жизни. Ведь еще в начале 20 века, да и даже вплоть до Великой Отечественной войны, рязанцев, к примеру, звали косопузыми за то, что те в давние ещё времена узел кушака завязывали сбоку. Про них и речёвка бытовала в Москве такая: «А в Рязани грябы с глазами. Их ядят, а они глядят».
Знаменитое «оканье» волгарей интонационно отличается от «оканья» жителей Студеных земель, не имевших, кстати сказать, никогда над собой крепостного права, – и это наложило отпечаток на характер сказок, легенд, песен и побасенок архангелогородцов и их соседей, не имеющих ничего общего с фольклором тех же жителей Тамбовщины либо Орловщины.
На Юге России, к примеру, уже к концу 18 века не помнили о русских былинных богатырях, действовавших именно на этих лесостепных территориях, а на Севере былины рассказывали в быту русском и в начале 20-го века.
Примеры, подобные этим, приводить можно до бесконечности. Русская культура и русский менталитет полифоничны, да и сам народ чрезвычайно сложен ментально для восприятия его иностранцами, о чём написано за последние три столетия немало книг и даже научных исследований. И всё равно впечатление и мнение о нас в Европе и в Америке упрощенно и нелепо точно также, как не понимают во всем мире – и в России тоже – полуторамиллиардный суперэтнос Китая, состоящий из более чем 200 наций и народностей.
Но оставим в покое китайцев, обратим внимание на то, что при изучении европейцами менталитета русского народа берётся за основу не сам русский люд, а некая среднестатическая умозрительная модель, которую им просто удобней рассматривать, как «истинную сущность русского человека». Такой подход в чём-то бывает допустИм к относительно чистому и небольшому народу – к чехам, например, к норвежцам, к венграм (но там сложнее, там два типа даже внешне отличных представителей одной нации плюс большое количество цыган), к албанцам и так далее. Даже самую, пожалуй, чистую европейскую нацию - шведов - сами шведы разделяют на три составляющих ее типажа. Даже у породивших идеологию национальной своей исключительности и расового совершенства немцев, стремящихся к единству нации до сих пор[83], чётко выделены различные менталитеты лиц, проживающих в различных федеральных землях: баварцы крайне презрительно отзываются о пруссаках, например, а последние надсмехаются над баварцами либо ганноверцами.
Между тем, с подачи Ф. Достоевского, бывшего в 19 веке модным автором в Западной Европе, а потому почитающимся лицом авторитетным в той же Германии в качестве «Знатока таинственной славянской души», русского человека, живущего на гигантской территории Евразии в добрых пяти климатических регионах и выживающего в самых для европейского человека непривычных условиях, постоянно упрощают, нивелируют до некого среднестатического типажа, отличающегося внутри этноса либо по темпераменту лишь, либо по уровню грамотности. И потому историю русского народа повсеместно рассматривают, как историю жизни всего лишь гигантского муравейника, в котором все люди фактически похожи друг на друга и поступают, думают так, как должно поступать насекомым в одной куче мусора. То есть все перечисленные здесь источники следует читать не просто внимательно, но и анализировать с использованием этнографического материала, который разбросан в гигантском количестве книг, приводить список которых здесь нет никакой возможности.
6
Таким образом, оказывается, что для правильного понимания характера развития Великой Смуты и процессов, обозначившихся термином «бунташный век», необходимо разделить нацию говорящих по-старорусски людей, проживающих на территории Восточно-европейской равнины в 17 веке, на, как минимум, четыре группы: северные, южные, западные и восточные московиты с разом в таком случае оказывающейся в центре столкновения интересов этой нации именно Москве, а ни в каком ином месте. То есть развитие событий на территории Московии в 1605-1618 гг имеет строгие географические и экономические закономерности, а вовсе не политические и уж тем более не административные, в чём нас пытаются в течение веков уверить. Москва есть место преткновения практически всех агрессоров с западной стороны, нападавших на все предыдущие нам русские цивилизации вовсе не потому, что в городе этом понастроено большое количество административных зданий, и не потому, что там за крепостными стенами Кремля скрываются правители страны, а потому, что она – поистине центр русской нации, ПУП её, можно сказать.
Наполеон и Гитлер это понимали прекрасно, когда разрабатывали планы завоевания России, да и Пётр Первый боролся с Москвой именно из-за этого ее свойства, мешающего всей России ассимилироваться в европейской цивилизации. В начале 17 века это если и не умом, то нутром, понимали и русские, и поляки. Кажется, ну что стоило бы Заруцкому и Трубецкому отдать к чертям собачьим Москву полякам и основать новую столицу Руси где-нибудь в Рязани (тогда еще Переславле-Рязанском)? Ан, такая стратегически гениальная мысль даже в голову не пришла не только этим русским патриотам, но и даже изменникам, стоящим за спиной первого Романова.
Даже грузин Сталин, решив было в октябре 1941 года перевести столицу СССР в город Горький (Нижний Новгород), не отдал Москву врагу, а более того - укрепил её имя и значение в сознании народа в качестве «сердца нашей Родины». А уж в начале 17 века и тем паче было всем русским ясно: захват поляками Москвы расколет Московию на четыре части, из коих южная падёт под ударами крымских татар и ногаев, западная станет колонией Речи Посполитой, северная поглотится Швецией, а восточная начнёт стремительно ассимилироваться с поволжскими народами под эгидой татарских и башкирских мурз - и в результате русская цивилизация исчезнет. За спасение русской нации от геноцида в период Великой Смуты и шла борьба после свержения приспешниками поляков и Романовых царя Василия Шуйского.
Единство русской нации могло сохраниться лишь в сбирании всех личностей, составляющих ее, вокруг именно Москвы. В 1612 году изменные Юг и Запад Московии были разбиты оставшимися верными именно Москве, а не династиям Рюриковичей либо Романовых, ратниками Востока (Нижний Новгород и Казань) и Севера (Ярославль и Вологда).
Ибо на самом деле: кто такие поляки на Руси без поддержки их «пятой колонной» в лице столь часто расхваливаемых среднестатических южнорусских крестьян и тем более уж дворян?
Максимальная численность отдельно взятого польского войска на контролируемой агрессорами территории России - равной территории современной Франции - составляла 30 000 ратников, то есть около 70 000 человек и стольких же лошадей.
Представьте теперь современную Францию с такой армией. Возможно ли даже сегодня, в годы, в общем-то, мирные, сохранять там и административный порядок, и охранять хотя бы границы такого размера государства таким ничтожным числом не занятых производственной деятельностью людей, то есть практически паразитов? Одна полиция в современной Франции имеет численность свыше 300 000 человек, не считая армии всех родов войск, пограничников, таможенников, моряков военно-морского флота, жандармерии, разведки, контрразведки, имеющих огромное число служащих, работающих во вспомогательных службах и на обслуге, – всего вместе для поддержания порядка в стране и для сбора налогов с доходов населения (а более ни для чего аппарат насилия внутри государства и не существует) требуется в современной Франции никак не менее 2 миллионов человек. И это – при наличии нынешних средств коммуникации и современных типов транспорта, способных едва ли не мгновенно перебрасывать целые соединения вооруженных людей из одного угла страны в другой, при отсутствии военных действий на подконтрольной этим аппаратом территории.
В 1611 году королю Сигизмунду для подавления крошечного восстания русских селян, живущих на краю не самой большой на Руси Смоленской волости, пришлось снимать войска с осады города и дать передышку князю Шеину, сидевшему в крепости своей почти что два года. А таких городов, которые надо осаждать и завоёвывать, на Руси было уже тогда тысячи, то есть и армии требовались оккупантам миллионоголовые[84] - большие, чем всё население Речи Посполитой, и времени для всех этих бесчисленных осад потребовалось бы тысячелетия. Потому-то без предательства внутри русской нации (в правительстве, первую очередь) поляки обойтись не могли.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Мысль эта проста, как гвоздь. В той или иной форме именно она высказывается на протяжении последних девяти столетий в едва ли не всех научно-исследовательских, художественно-исторических произведениях, и уж тем более в документах, оставшихся нам от Великой Смуты. Мысль эта не раз озвучивалась и Гитлером, и Наполеоном, и офицерами их Генеральных штабов, и по сию пору рассматривается в военных академиях всего мира, как основополагающая для разработки операций по возможной агрессии против современной России с целью её аннексии. Но только в самой России было всегда и по-прежнему остается твёрдое убеждение, что оттого лишь Москва – сердце нашей Родины, что там сидят по очереди в Кремле то царь, то генсек, то президент и присно с ними: бояре московские, члены Политбюро да члены Совбеза).
Особое отношение католического мира к городу по имени Москва замечается практически во всех рассекреченных на настоящее время архивных документах Ватикана, с которыми может ознакомиться всякий желающий, знающий латынь и получивший разрешение на работу в тамошней библиотеке. При этом, следует учесть, что вы должны будете материалы лишь читать; делать выписки либо фотографировать, копировать другим способом манускрипты вам не позволит специально приставленный к вам знающий ваш родной язык монах, который не скрывает, что он является солдатом Ордена Иисуса. Некоторые листы некоторых тетрадей он вам не разрешит даже раскрывать, а в других случаях он вам поможет разобраться с почерком переписчика и даст варианты возможных переводов с латыни целых фраз. Читайте, запоминайте, думайте – и будьте за это благодарны.
Ибо римские монахи - в отличие от русских чиновников и сановников, традиционно ненавидящих и проклинающих своих предшественников в Кремле, – есть плоть от плоти тех самых католических церковников, что сжигали Джордано Бруно, что посылали детей Европы в Крестовый поход, что благословляли Гитлера и Ельцина на войну с СССР. Они являются продолжателями дел и устремлений своих предков без обычного для русских идеологов двоедушия. Аскеты-монахи римской церкви – фанатики в сути своей, они не позволяют хаять своих предшественников и всех предыдущих римских пап, терпеливо и упорно продвигают свою идеологию на Восток, то есть фактически без перерыва более полутора тысяч лет воюют против Руси, не скрывая своей нелюбви к ней, презирают русских. Они не болтают о демократии и не играют в поддавки с православными, для них слова Христа: «Я пришёл дать вам меч», - не являются аллегорией, а руководством к действию. Доказательством этому служит судьба православной части Югославии, много раз уж преданной Россией. Иезуиты чётко видят контуры тела настоящей православной России, видят и точную цель в виде сердца её – Москвы. И видели эту цель всегда.
В 17 веке эта формула выглядела так: «Кто владеет Москвой, тот владеет Московией»[85]. При этом поляки, захватившие Москву изменой боярской, так и не стали владетелями Московии. И это – не парадокс.
Это – закономерность, которая особенно стала ясна при повторении сюжета уже в 1990-х годах, когда захватившие во главе с Ельциным Москву компрадоры стали терять стремительно сокращающееся русское население на территории России: русские люди стали вымирать либо рваться за границу. Автор этих строк сам оказался, не желая этого совсем, а, только стремясь выжить, в эмиграции вместе с миллионами своих бывших соотечественников, которым также, как и мне, развал родной страны, совершенный изменниками моей Родины в сердце её Москве, показался катастрофой. Нынешние владетели Москвы и сами вслух признают свою полную оторванность от русского народа[86], доказывают из года в год свою неспособность заставить экономику страны работать, а народ русский не могут убедить нарождаться. И этим нынешняя смута чем-то напоминает «бунташный век». Только вот народ русский ныне выродился, стал болтливым лишь, не способным на защиту свою от ворога и от изменников[87]. И случилось то, что не смогло случиться 400 лет тому назад, хотя вся мировая закулиса стремилась совершить именно это: Москва после 1991 года стала жить сама по себе, вся остальная Россия – сама по себе. С годами большинство регионов России стало самодостаточными, не зависимыми от метрополии, и остались подчинены Москве лишь номинально. При следующей смене поколений уважения и авторитета Москвы в глазах новой нации может не случиться – и вполне вероятно, что произойдет очередной этап распада бывшей Российской империи.
Предугадать такого рода развитие событий можно было и руководителям СССР, если бы они были по-настоящему грамотны и знали историю своего народа, пытались бы осознать происходящие в современном им обществе процессы и искренне заботились бы о будущем русского народа, о повышении его благосостояния, которое неминуемо ведет к повышению рождаемости и укреплению экономической и военной мощи страны. Но страна в 1950-х годах так называемой оттепели оказалась в руках ленивых и малообразованных партийных чиновников, для них и их кровных наследников[88] смута перестройки и последующих процессов была неожиданностью. Самое странное, что события эти ничему и никого не научили во всей стране, не заставили русских людей работать во имя спасения своей цивилизации. В октябре1993 фактически Московию победили поляки и иезуиты образца 17 века, разрушив в русской нации общинную структуру взаимоотношений членов общества, заменив ее на индивидуалистическую, то есть протестантскую, и подменив Бога христианского и всемилостивого Златым иудейским Тельцом. Наступил четвертый – завершающий – этап развития страны на территории Великой русской равнины: после Даниловщины, Романовщины и Сталинщны пришла Ельцинщина – равно кровавая и бестолковая, но во взаимоотношениях с Западом покладистая.
Потому-то и открыли ватиканские архивы, касающиеся истории Руси и истории взаимоотношений католицизм а с православием. И никто из русских историков туда не рванул...
7
Согласитесь, что это удивительно: из довольно большого числа документов, оставшихся нам от времени правления Государя всея Руси Фёдора Ивановича, дошла до нас почти полностью документация, касаемая именно наиважнейшего уголовного дела того времени – дела по убиению царевича-отрока Димитрия Ивановича в Угличе, которое первый Лжедмитрий был просто обязан уничтожить, а уж поляки в годы своей осады в Москве обязательно бы сожгли.
Ряд исследователей убеждены, что даже в дошедших до нас листах (другие были аккуратно вырезаны из тетрадей, в которые сшивалось каждое дело) есть масса подчисток и исправлений более позднего (романовского) времени. К этой теме мы ещё вернёмся в следующем очерке. Пока же отметим тот факт, что этот приговоренный логикой развития - и, тем не менее, выживший - документ именно в таком виде было выгодно именно Романовым сохранить для потомков.
Пример того, как Романовы относились к другим такого рода документам: первое по-настоящему уголовно-политическое дело первого претендента на захваченный Романовыми Престол московский царевича Ивана Дмитриевича (правильнее бы назвать его Богдановичем) Дела по обвинению пятилетнего малыша в попытке узурпации власти в Астраханском воеводстве, а также заодно и в Москве. Никаких расспросных листов либо пыточных речей, да и других материалов следственного и судебного дел с упоминанием Ивана Мартыновича Заруцкого, царевича Ивана, его матери Марины Юрьевны [89] не дошло до нас, да и сведения о том деле в прочих документах весьма скудные. Словно судила этих троих людей в Москве 1614 года не якобы законная власть, существующая уже к тому времени полтора года, отстраивающая Москву, оберегающая границы свои с Польшей, пытающаяся собрать дань с мятежных волостей, а ВЧК образца 1918 года: попал пятилетний, повторяю, ребёнок под подозрение в попытке государственного переворота – тут же был приговорён к повешенью.
(ПРИМЕЧАНИЕ: При этом, большевиков, русского Ленина и поляка Дзержинского за подобного рода противозаконный произвол и расстрел 12-летнего царевича Алексея Николаевича, совершенного даже не ими, а иудеями и латышами по приказу иудея Свердлова, называют новорусские историки злодеями, а первых Романовых за аналогичные же поступки прославляют. Опять двойные стандарты, характерные, впрочем, для всякой власти человека над человеком. Пришли новые хозяева русского народа – они и диктуют России свою продажную мораль, называя ее «общечеловеческими ценностями», не признавая при этом за таковую ценность саму человеческую жизнь).
Всё, что известно нам о Заруцком образца 1613-14 гг, то есть о времени его пребывания в Астрахани и на реке Урал, и о последних годах жизни Марины Мнишек, исследовано и опубликовано всего лишь в одной книге, изданной в злополучном для всех книжников 1990 году крошечным тиражом с пометкой о том, что предназначена эта брошюра для самообразования преподавателей советских ещё ВУЗ-ов. Прошло время – и книга стала настолько редкой, что мне не смог ее предоставить для работы даже начальник управления по всем русским библиотекам Министерства культуры СССР, бывший мой однокурсник по Литинституту Е. Кузьмин. Достал я эту книгу «Гражданская война в России 17 века» А. Станиславского с колоссальным трудом, использовав ВСЕ свои связи к книжном мире. Предлагать нынешним исследователям и писателям эту книгу не вижу смысла – всё равно не найдёте.
Странно, но факт: о том, что произошло в Московии сразу после восшествия на Престол московский династии Романовых, не написано практически ни одного научного исторического исследования в России и в СССР, равно как и нет ни одного художественно-исторического произведения на эту тему. Получается, если следовать логике историков русской литературы и истории России, была на Руси Великая Смута, а потом сразу, словно родившись из пустоты, возникла спустя полвека проблема взаимоотношений никониан со старообрядцами, порождённая Патриархом Никоном, который, кстати, сам родился в Смутное время. «Источниками» изучения периода 1619-1650-х гг могут служить лишь бесчисленные «Истории России», написанные после Карамзина доброй парой десятков человек, которые ВСЕ практически не анализировали Великую Смуту, а просто пропагандировали ту или иную тезу, высказанную их предшественниками по поводу какой-нибудь мелкой детали либо факта, либо старались поверхностно и подчас голословно доказать ее антитезу.
В основе же дискуссий российских учёных романовского и советского периодов, как было отмечено в первом очерке настоящей работы, на самом деле лежали только те положения, что были высказаны всё тем же Филаретом, в конечном счёте: убит был царевич Дмитрий или сам зарезался? Был именно чудовский монах Григорий Отрепьев Самозванцем или Лжедмитрием был кто-то другой? Ну, и так далее. Фактически все эти «Истории России» в главах, посвящённых Великой Смуте, являются лишь дискуссиями, подчас с использованием жульнических методов: нарочно укрытыми от читателями фактами, подчас с придуманной информацией, подчас с инсинуациями и всегда строго выполняя социальный заказ сначала царского дома, затем советской власти, теперь – ищущего выхода из идеологического тупика новорусского Кремля.
В контексте тысячелетней истории России 13 лет Великой Смуты – отрезок крошечный, особого внимания и не обращающий на себя, потому читателем леность в изучении этого периода, проявленная профессором Соловьевым либо профессором Ключевским, всего лишь повторившими положения Карамзина в слегка видоизменённых вариациях, вполне оправдана. Потому все эти «Истории Государства российского», «Истории России», «Российские истории» и так далее можно рассматривать лишь в качестве научно-популярной литературы для подростков и для небольшого числа всё ещё оставшихся любопытными взрослых. Использовать приведённые там мысли и факты в науке, а также при анализе и в литературной работе, крайне опрометчиво.
Нет фактически приличных работ о Василии Ивановиче Шуйском в научно-исследовательской литературе российской, а все литературные произведения о нём зиждутся на вымыслах и литературных компиляциях позиций, почерпнутых литераторами из весьма куцых работ названных выше маститых историков. То есть художственно-исторические романы о Василии Шуйском являются всего лишь беллетристическими иллюстрациями чужих мыслей. Аналогичная ситуация и с художественно-историческими книгами о Борисе Годунове, о Первом Лжедмитрии, об Иване Грозном. Фактически нет приличных исследований и литературных произведений о Втором Лжедмитрии, а уж о Третьем – псковском – Лжедмитрии сведения можно найти лишь в двух летописях, но ни в коем случае у учёных и писателей (кроме, как в моём романе-хронике «Великая смута», разумеется).
Типичным и традиционным по взгляду иллюстратором позиций профессора Соловьёва и использованным им информации следует признать роман В. Крупина «Самозванец», изданный уже после перестройки в Нижнем Новгороде за счет одного из местных кооперативов, а потом переизданный издательством АСТ уже в двух томах. Точно с таким же названием был выпущен в конце 1980-х годов на закате ГДР роман немецкого автора, разошедшийся в Германии едва ли не мгновенно, ибо, в отличие от малопрофессиональных российских издателей, немецкие быстро учуяли в Горбачёве Самозванца – и выбросили на книжный рынок именно эту книгу с именно этим названием. То же самое произошло и с массой иностранных авторов, в этот же период времени накарябавших большое количество книг о русских самозванцах, в которых исторической правды было ни на грош, но люди все их брехне верили, ибо хотели понять и узнать: что же происходит в этой таинственной России?
8
Читать художественно-исторические романы о Великой Смуте для того, чтобы понять процесс перерождения нации московитов в нацию россиян, не стоит. Кроме моего романа-хроники «Великая Смута», разумеется. А также могу посоветовать читателю данных очерков ознакомиться с замечательной псевдонаучной книгой Н. Костомарова «Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей» - книгой, полной образов живых людей. О том, что сей модный в среде разночинцев 19 века писатель, считавшийся учёным-историком, является великим выдумщиком, здесь ранее было уже сказано, но это не умаляет значения его работ по истории России для ее населения. Костомаров старался быть интересным читателю, чем в корне отличался от своих коллег-учёных и от большинства его коллег-писателей.
Гениальна сама идея: написать очерк-портрет человека, известного нам по куче не связанных между собой обрывков предложений из множества летописей, хроник, юридических и прочих документов. Можно не соглашаться с рядом характеристик, данных профессором Борису Годунову, допустим, либо Ивану Грозному, Скопину-Шуйскому и другим персонажам рассматриваемого здесь времени, но, тем не менее, следует признать, что субъективность оценок и живущих рядом с нами людей всегда очевидна – и это делает их особенно интересными нам в общении. То же самое касается и умерших много дет назад людей, которые оставили значительный след в истории нашей Родины.
Польский историк К. Валишевский известен в России вот уже более века благодаря вовсе не тому, что он действительно добросовестно и с изрядной старательностью изучал историю Великой Смуты, а главным образом потому, что все написанные им книги фактически очерков он сам называл «историческими романами», а также стал особо популярным в читательской среде царской России и СССР благодаря книге «Романы императрицы», повествующей о любовных увлечениях императрицы Екатерины Второй. Книга его «Смутное время» издавалась многократно в период перестройки и сразу после нее как в центральных издательствах, так и в провинциальных. Наиболее удобным для чтения я бы назвал воронежское издание1992 года, недостатком которого является лишь полное отсутствие научных комментариев. Автор сей, как и Костомаров, активно пользовался польскими источниками и архивами местного значения с документами, хранившимися до революции 1917 года в провинциальных музеях и замках нынешней Западной Украины и Восточной Польши. Многие из этих документов погибли в пожарищах двух мировых войн, потому некоторые сведения о Великой Смуте, которые мы можем почерпнуть из текстов К. Валишевского, не могут быть в настоящее время подтверждены фактографически – и возникает естественное решение принимать его в той же мере «авторитетным учёным историком», как и Н. Костомарова.
Куда разумней опираться писателю, например, на официальные документы, подобные тем, что в царское и советское время публиковались в качестве приложений в изданиях «Истории России» М. Соловьева, а в новорусской России оказались из изданий выкинутыми. Ибо в опубликованных профессором документах, хранившихся в государственных архивах Российской империи, масса сопутствующей пониманию ситуации во время Великой Смуты информации, которую, кстати, очень хорошо и лаже с блеском использовал в своей знаменитой работе «Домашний быт русских царей в 16 и 17 столетиях» И. Забелин.
Книга эта, кстати, хороша ещё и тем, что после выпуска оной завистливый Н. Костомаров накатал ещё более значимую, на мой вкус, для исследователя и писателя книгу «Домашний быт русских крестьян», наполненную таким обилием этнографического материала, что конкурировать с ним могут только книги знаменитого С. Максимова, автора великой книги «Хлеб».
Но И. Забелин является еще и автором таких значительных книг о Великой Смуте, как «Домашний быт русских цариц в 16 и 17 столетиях», а также тома «Минин и Пожарский», представляющего собой статьи, в которых оный член-корреспондент Императорской Академии Наук и русский патриот дискуссировал с откровенным украинским националистом Н. Костомаровым. Два тома «Истории русской жизни с древнейших времён» представляют собой начало обширного труда по истории русской культуры. И. Забелин хотел выяснить все самобытные основы русской жизни и её заимствования у финнов, норманнов, татар и немцев.
Существуют исследования истории Великой Смуты, поиск которых занимает много времени, а в результате оказывается, что фактического материала в них нет совершенно, есть лишь идеологическая пропаганда и практически философско-экономические размышлизмы на тему «вообще». Таким автором следует признать суперзнаменитого в советское время профессора царских пор, а затем советского академика С. Платонова, самую часто упоминаемую книгу которого «Очерки по истории Смуты в московском государстве 16-17 вв», выпущенную впервые в 1910 году, вторично в 1922-м, полезно прочитать разве что второкурснику исторического факультета какого-нибудь провинциального Университета для общего развития. Очень скучная и самодовольная книга весьма спесивого «бумажного червя».
Столь же серьёзные кабинетные учёные М. Зимин и Р. Скрынников в многочисленных публикациях и книгах своих более добросовестны и практически всегда мыслят самостоятельно, более полезны читателю, чем Платонов. Если первый профессор исследовал лишь предысторию Великой Смуты и время царствования Иваны Грозного на Руси, то второй как раз-таки является и автором книг, сами названия которых говорят о себе: «Россия накануне Смутного времени», «Самозванцы 17 века на Руси», «Лжедмитрий», «Царь Борис и Дмитрий Самозванец» и другие, изданные, кстати, подчас в издательстве «Наука» АН СССР, в академическом издательстве «Мысль» и проредактированные весьма добросовестными и ответственными учёными. Написаны книги Скрынникова столь увлекательно и столь добротно, что именно они-то и являются, как правило, источниками информации для современных поверхностно мыслящих русских авторов исторических романов, то и дело появляющихся на книжных прилавках России.
9
Малозначимых для изучения Великой Смуты книг существует великое множество – и это хорошо в качестве методичек для учителей истории России в младших классах, но крайне вредно для остатков русской интеллигенции, а главное – для то и дело берущихся за это занятие авторов многочисленных исторических романов. Большое количество литераторов черпает сведения о происходивших на Руси в 1600-1620-м годах процессах именно из откровенной бумажной чепухи. Бороться с такого рода «литературой», как и с «жёлтой прессой» практически невозможно. Посему я просто не стану рекламировать здесь эти издания, а вернусь опять-таки к источникам и попытаюсь уже не оценивать здесь их, как ранее, а просто обратить внимание на само существование оных.
К сожалению, архива нижегородского ополчения, о котором остались смутные сведения, романовские архивариусы оставить нам не решились – исчезли оные еще при жизни Филарета. Зато существует челобитная купца Строганова на заём у своей родни для ополчения Минина и Пожарского солидной суммы денег. Интересно наблюдение П. Любомирова, косвенно подтверждающее еще в конце 19 века высказанную здесь открыто концепцию о том, что Романовы были заняты все время своего царствования сокрытием информации о Великой Смуте: «Официальные грамоты правительства Михаила Фёдоровича, излагающие с теми или иными целями события Смутной поры, совсем молчат о втором земском ополчении». А ведь речь идет:
- об Утвержденной грамоте,
- о грамотах Строгановым, донским и волжским казакам, другим заметным участникам Великой Смуты.
Не любы, получается, были Пожарский и Минин новорусскому Государю на самом деле – и об этом свидетельствуют именно юридические и беспристрастные документы, на которые совсем не обращают внимания русские литераторы.
Не обращают внимания литераторы русские и на такого рода исследования, как книга Чичагова «Жизнь кн. Пожарского, граж. Минина и келаря Авр. Палицына», на то, что никто из моих современников-публицистов не согласовал даже даты кончины князя Дмитрия Пожарского – в разных источниках они разнятся не только в днях, но даже в месяцах и годах.
Зато практически все русские литераторы 18-21 вв обратили внимания на запись Голикова в «Деяниях Петра Великого» про князя Дмитрия Михайловича Пожарского о том, что «великий государь засвидетельствовал признательность свою к великим заслугам сего мужа великолепным погребением тела его, своим присутствием и своими слезами».
Заявление это – откровенная ложь, ибо – согласно найденной в конце 19 века записи об отпевании в церкви тела Дмитрия Михайловича – умер князь 20 апреля 1642 года у себя в имении, а Дворцовые разряды утверждают, что царь был в Москве с 10 апреля по 1 мая. Или что - царь заранее приезжал поплакать над будущим бездыханным трупом? Или тело князя специально для этого случая продержали в состоянии гнилостного разложения 10 и более дней? А вот одного из первых изменников в пользу Расстриги князя И. Катырев-Ростовского первый Романов-царь и приблизил к себе несказанно близко, и в последний путь проводил лично, и слезы действительно лил по его кончине – но об этом у литераторов ни слова.
Создается впечатление, что если бы не легенды и песни народные, Романовы бы не вспомнили и в 1812 году о Минине и Пожарском, да и тех песен неблагодарный русский народ сочинил не так уж много: П. В. Киреевский записал одну в одном селе Калужской губернии ещё песни о смерти родственника Дмитрия Михайловича – Семёна Михайловича Пожарского нашлись в десятке мест России А вот о смерти князя-Освободителя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского с обязательным обвинением врага Романовых Василия Шуйского в убийстве племянника, дошел до нас целых воз и маленькая тележка записанных в 19 веке собирателями русского фольклора песен. Создаётся впечатление, что и тут присутствовала рука венценосных цензоров.
Уж не говорю о ранее тут упомянутой рукописи князя Шаховского – одного из ярых заводил Великой Смуты, правой руке И. Болотникова с первых дней вступления того на русскую землю, прощённого Михаилом Романовым, который в упор не видел в своих текстах Минина и Пожарского, называл народного ополчение, имевшее зачин в Нижнем Новгороде и собранное в Ярославле, ополчением боярским. При этом князь сей без зазрения совести рассказывает об изменах лиц, которые составляли тамошнее боярское правительство.
10
Простой исторический обзор и расстановка в хронологическом порядке классических источников о Великой Смуте свидетельствует о планомерном и неуклонном уничтожении правды о причинах и характере развития трагедии русского народа в начале 17 века, на сокрывание факта геноцида группы славянских и финно-угорских народов, проживающих на территории Великой Русской равнины, на обеливание образа основателей рода Романовых. Убедимся в этом...
«Хронограф 1617 года» (по терминологии Попова) – самое первое произведение, имевшее целью своей рассказать о все еще не закончившейся на самом деле Великой смуте – и там особенно много рассказано о К. Минине. Практически полностью весь рассказ его о Великой Смуте был переписан и в «Иное сказание», ничем не дополнив информацию, а лишь слегка сократив число деталей.
В 1620 году почти заканчивает работу свою и внезапно умирает в Соловецком монастыре особенно авторитетный летописец того времени Авраамий Палицын, о степени достоверности «Сказания...» которого и об откровенной панегирике Романовым уже было говорено ранее.
В 1626 году закончил свою рукопись «Хронографа» князь Катырев-Ростовский, став практически придворным летописцем Филарета, ожививший множество известных по предыдущим документам фактов блестящими монологами, которые вполне могли бы представлять собой ценность, в хрестоматии по древнерусскому ораторскому искусству. Именно понимание того, что талант оратора – явление крайне редкое, свидетельства этого ярко двуличного участника Великой Смуты делает малодостоверными.
Между 1626 и 1633 гг появляется так называемая «Рукопись Филарета», являющаяся собой переработку рукописи князя Катырева-Ростовского. Несколько дополнений, к примеру к истории битвы Второго ополчения под Москвой, не имеют никакой фактографической ценности
В 1630 году было составлен самый известный и самый изученный историками и литераторами российскими документ «Новый летописец». Его ещё мог составить очевидец тех событий. Он дает самый подробный отчет о ходе Великой Смуты, написанный на основании документов (была в 19 веке произведена проверка его данных архивными документами и актами – и они полностью подтвердили все сказанное в «Новом летописце»).
Нельзя не обратить внимания и на «Книгу о чудесах преподобного Сергия» С. Азарьина и «Столяров хронограф», составленные где-то в 1646-1654 гг, то есть авторами их всё ещё могли быть оставшиеся в живых участники Великой Смуты. По поводу «Книги о чудесах...» Азарьина существует легенда о том, что историю о зарождении нижегородского ополчения рассказал сам Козьма Минин архимандриту Троицко-Сергиевского монастыря Дионисию, а тот поведал ее своему сокелейнику (соседу по келье монастырской) Азарьину.
«Столяров хронограф» зовётся порой в науке «Записками Болтина» и практически никогда не использовался русскими литераторами в качестве источника информации. Хотя именно он-то из всех вышеперечисленных в этой главе материалов (за исключением «Повести о победах московского государства» и «Нового летописца») наиболее документален по своей сути, ибо являет собой особый тип русской историографической мысли в виде полухронографа и полуразряда. Арзамасский дворянин В. Болтин был настолько хорошо осведомлен о целом ряде событий Великой Смуты, что доверие вызывают даже его сведения о финансовых затратах, понесенных народом русским (без родовой казны Романовых) на войну с поляками и с самозванцами, проверенными, кстати, не раз всевозможными исследователями 19-20 веков.
В начале 1654 года уже не участниками смуты, а их потомками в первом и втором коленах была составлена откровенно компилятивная «Повесть о разорении московского государства», которую ныне некоторые горе-историки и журналисты путают с «Повестью о победах московского государства», о которой много говорилось в этом очерке ранее. «Повесть о разорении...» столь же несамостоятельна, как и «Рукопись Филарета», но весьма часто издается, более доступна для понимания непрофессионалами – и именно поэтому широко известна в среде многоумных дилетантов, шаманящих вокруг проблемы Великой Смуты.
Далее и вовсе идут источники вторичные, третичные и даже десятичные, полные домыслов, недостойных ссылок и поверхностного анализа. Относительно достоверными следует признать разве что «Елецкий хронограф», не то составленный, не то просто переписанный в 18 уже веке, а также «Третья Новгородская летопись», «Первая псковская летопись», а также образец поэтического творчества древнерусского народа в виде «Плача о пленении и конечном разорении Московского государства».
Есть ещё одно практически неизвестное современному читателю и тем более новорусскому литератору произведение. Автор «Истории ложного Димитрия» -бывший архимандрит аласонский, ставший по написании этой работы по высочайшему соизволению русским архиереем.
А также после 1917 года не издаются на Руси мемуары Массы и Геркмана, на которые так любит ссылаться профессор Платонов в своих «Очерках о русской смуте». Их достать русскому исследователю весьма проблематично. Во всяком случае, в моей библиотеке оригинальных изданий их работ нет – только ксерокопии. А для особо любопытных следует отметить, что Масса был одним из иностранных наёмников в войске ещё Бориса Годунова, очевидцем убийства Лжедмитрия Первого, которому также служил, после чего поочередно сей «джентльмен удачи» служил тем, кто на Руси больше платит, вернулся на Родину - и уже там написал и опубликовал свои широко известные на Западе и практически малоизвестные в России мемуары.
Что касается часто ссылаемой во всевозможных исследованиях советских историков книги В. Голикова «О Деяниях Петра Великого», то это – сплошная литература с обилием вымысла и украшательств деяний представителей династии Романовых – не более того.
Вышедшая в конце 18 века (в 1799 году) «Подробная летопись от начала России до Полтавской битвы» и вовсе полна такими несуразицами, что при чтении их хочется смеяться порой. Так рязанского дворянина П. Ляпунова, к примеру, там называют московским боярином – и именно он, а не князь Пожарский, якобы освободил Москву от поляков. По-видимому, пробный шар на сокрытие факта участия общенародных масс в борьбе с иностранным захватчиками был Романовыми брошен, но не нашел заметного отклика в сердцах россиян.
Да и «Краткий росский летописец» великого М. Ломоносова полон несуразностей при описании Великой Смуты – но его-то сейчас практически не читает никто, о существовании этой работы подавляющее большинство нынешних россиян даже не догадывается.
Случившаяся после Отечественной войны 1812 года вакханалия в российской исторической науке вокруг Великой Смуты породила такое обилие сочинений и выдумок, что перечислять их недосуг, да и толку мало – вполне достаточно для этого очерка тех имен и тех работ, которые были приведены выше. Хотя хотелось бы подробнее здесь остановиться на книге И. Массы «Краткое известие о Московии», на «Письмах Льва Сапеги», на «Латухинской степенной книге», на книге «Путешествие сэра Еремея Горсея», поспорить с рядом положений, высказанных самым, пожалуй, известным на Руси популяризатором истории Великой Смуты профессором Р. Скрынниковым. Но... «Нельзя объять необъятного», а посему разговор об источниках известной нам на самом деле информации о Великой Смуте следует завершить.
А написан сей очерк только для того, чтобы отвлечь внимание думающей части русской публики от того шквала белиберды и откровенной лжи о Великой Смуте, которые уже сегодня обрушились на неподготовленного читателя, а в преддверии 400-летия освобождения Москвы от польских интервентов превратятся в основательный ураган.
Очерк восьмой. НЕСКОЛЬКО СУЖДЕНИЙ, КАСАЕМЫХ ПРИЧИН СМЕРТИ ИСТИННОГО ЦАРЕВИЧА ДИМИТРИЯ, СЛУЧИВШЕЙСЯ 15 МАЯ 1591 ГОДА В УГЛИЧЕ, И ПОСЛУЖИВШЕЙ ТОЛЧКОМ ДЛЯ НАЧАЛА «ВЕЛИКОЙ РУССКОЙ СМУТЫ 1605-1618гг».
1
В уголовном деле о смерти царевича Димитрия отмечено, что на горлышке найденного на дворе царского терема в Угличе отрока было два пореза, да и на иконах с лицом царевича обе эти полоски всегда аккуратно прописаны. Но об этом крайне редко говорится в многочисленных публикациях на тему таинственной смерти последыша Ивана Грозного. Даже криминалисты, то и дело, изучавшие это дело, не придавали наличию именно двух порезов серьёзного значения. Чаще всего, если все-таки эта деталь внимание исследователей привлекала, то наличие двух кровавых полосок на шее Дмитрия Ивановича объяснялась так, словно это звучит в весьма старом, но по сей день актуальном анекдоте: «Пострадавший споткнулся – и упал на нож, который сам же держал в руках. И так семнадцать раз...»
Вполне возможно, что впервые этот анекдот родился именно в Угличе в 1591 году. Ибо современники тех событий из числа угличан и особенно пристально следивших за развитием событий на Руси после смерти Ивана Грозного поляков знали истинную причину смерти царевича почти наверняка: случайно порезавшегося во время игры в ножички царевича кто-то добил. Примем это пока за весьма зыбкую версию_ и зададимся вопросом: кто он – убийца последнего наследника русского Престола Первого русского государства?
Мы, в отличие от современников тех событий, которые знали истину, можем лишь предполагать да догадываться о ней. Но для того, чтобы даже просто догадка родилась, надо подумать о следующем...
Положение лиц великокняжеского и царского звания в доромановской русской державе было незавидное, если смотреть на него с точки зрения людей 21 века. Потому что с рождения и до самой смерти все дети первого русского царя Ивана Грозного, как и он, сам, находились под присмотром посторонних глаз круглосуточно, даже в самые интимные моменты жизни Государей всея Руси. Царь, равно как и царевичи, не имел даже права сам ходить по Палатам и по Сеням, его обязательно поддерживали под руки два особо доверенных человека княжеского звания. При этом даже вертлявый и энергичный ребёнок должен был не бегать, не носиться по двору, не орать благим матом, как требует от него природа, и даже не ходить, а шествовать, перемещаясь в пространстве медленно, держа тело осанисто, голову вознеся над телом величаво, лицом стараясь быть всегда на людях ясен. Даже оправляться по большой и малой нужде царевич был обязан в присутствии своего слуги-дядьки, который после всякого испражнения обязан был с помощью специального кувшина-кумгана подмывать испачканное место рукой, а потом подтирать специальным полотенцем. Даже любовными утехами с царицами занимались цари в присутствии Постельничего, обязанностью которого было ещё и спать у порога Опочивальни Государя внутри нее.
Да, до 4-5 лет с царевичами возились лишь мамки да няньки, но самое позднее в пять лет любого княжеского ребёнка, и уж тем паче царского, впервые сажали на коня и передавали в руки так называемому дядьке, становящемуся при малолетнем наследнике трона неким подобием Савельчича при Гринёве в повести А. Пушки на «Капитанская дочка».
Ни в одном из дошедших до нас допросных листов Угличского уголовного дела о смерти царевича Дмитрия нет ни слова о допросах такого рода «дядек» – а их должно быть не менее двух; и касаться вопросы Шуйского должны были обстоятельств гибели младшего брата царя Фёдора Ивановича, по сути, инфанта, обращённых не к кому-то там, а к очевидцу происшествия. И нигде не указано, что у следственной бригады, прибывшей из Москвы в Углич, возникли вопросы о месте нахождения этих дядек в момент трагедии, если этих дядек не допрашивали. Равно, как ни в одном из известных нам документах той поры нет сведений о самом существовании тех слуг царских, кто был по должности своей обязан следить за тем, чтобы из перешедшего пятилетний возраст мальчишки вырос муж мудрый, умеющий скакать на коне, стрелять из лука и из огнестрельного оружия, рубить саблей на скаку лозу – умение это гарантировало элементарное выживание человека в то кровавое время.
Из документов Дворцового Приказа, отмечающих выделение средств на содержание царевича Дмитрия и его слуг из царской казны, исчезла именно та часть документов, которая касалась оплаты труда и содержания целой оравы прислуги, которая обихаживала не только царский терем в Угличе, но и работала на земле этого, по сути, удельного Углического княжества, следила за возведением и содержанием всех построек городка, являвшегося по статусу своему собственностью царевича Димитрия и более никому не подчиняющегося, даже царю[90].
Кто же они были (или был?) эти дядьки (дядька)?
Ясно, что таким дядькой не мог быть дьяк Битяговский, которого растерзала разъяренная толпа угличан, ибо по должности своей он был, как сейчас бы сказали, стукачом-кэгэбэшником, работавшим на царя Фёдора Ивановича опосредованно: непосредственным шефом казнённого толпой дьяка был Глава Пыточного и Тайного Приказов (аналогов ВЧК-ОГПУ-НКВД-МВД-КГБ-ФСБ) Симеон Микитич Годунов – двоюродный дядя будущего царя Бориса[91]. Знание этого факта сразу делает нам понятным то, чего не могли понять историки 19 века и боялись сказать вслух учёные века 20-го: народ Углича воспользовался создавшейся ситуацией для того, чтобы свести счёты со стукачом Битяговским, выплеснуть боль и гнев свои на первого попавшегося под ноги толпы представителя карательных органов.
Не могли быть дядьками царевича и два родных дяди его – братья вдовой царицы Марии Григорий и Андрей Нагие, которые, во-первых, согласно данных Разрядной книги, получали в эти годы жалованье из царской казны за другого рода службы, а во-вторых, должность дядьки при даже царевиче была бы для царских родичей Нагих, бывших в тот момент истории России по знатности выше Захарьевых-Юрьевых-Романовых, уступая лишь Годунову, унижением рода[92]. А больше лиц мужского пола в окружении царевича нигде и не отмечено.
Кто-то старательно убрал все касающиеся оного (или оных) дядьки (дядек) ВСЕ сведения из ВСЕХ архивного значения документов 17 века. Оставим этот факт на заметку, дабы вернуться к нему попозже. А пока обратим свой взор на толпу угличан, не имеющей в дошедших до нас документах человеческого лица. Ибо допросные листы местного плебса, участвовавшего в бунте, касаются лишь троих людей самого низкого звания, которые лепетали то, что от них требовал князь Шуйский с помощью палача. Те же, кто стоял за спинами хулиганивших угличан и ярославцев, остаются вне внимания историков, хотя бывший глава Тайного Приказа В. Шуйский наверняка искал их и задавал о них вопросы – и те оказались вместе с ответами на них опять-таки вырезанными из следственного дела[93].
Но вернёмся к толпе... Орава угличан в одночасье потеряла не просто своего сюзерена, но и фактически кормильца. Смерть ненавидимого ими полусумасшедшего и изрядно звероватого потомка Ивана Грозного[94] взбесила их по сугубо меркантильным причинам: без наличия дофина в государстве и сам Углич, и его окрестности, и его жители становились обычной, а не привилегированной, собственностью русского царя Фёдора Ивановича, то есть стали нести те же самые налоговые тяготы, что несли и все прочие дворцовые крестьяне Московии. При царевиче Дмитрии (а до этого – при царевиче Фёдоре Ивановиче, до этого – при царевиче Иване Ивановиче, до этого – при князе Владимире Старицком, его отце и деде) в течение ста лет угличане фактически были самыми привилегированными холопами Руси, ибо не платили в Московскую казну налогов, а лишь содержали трудом своим и заботой наследников московского Престола, возможных Великих князей и Государей всея Руси. Дьяк Битяговский был убит угличанами, кстати, и потому ещё, что обязан был следить за порядком в Угличе – и не уследил.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Так убивала толпа и в феврале 1917 года в Петрограде городовых и жандармов, так убивали парижане дворян во время Великой французской революции 1789-93 гг., так убивали восставшие русские крестьяне под руководством тех же Степана Разина, Кондрата Булавина либо Емельяна Пугачева своих помещиков и дворян).
Истерическая сила потерявших привилегии угличан жаждала крови – и вполне миролюбивые в сути своей православные христиане в тот момент убивали именно тех, кто по своему социальному положению ассоциировался в их сознании с властью, обязанной защищать угличан.
Обращает внимание на себя и тот факт, что царь Фёдор Иванович не наказал, как следует за смерть своего младшего братишки никого. Получается, что главным виновником случившегося бунта, то есть государственного преступления, был признан... набатный колокол, которому за то, что в него кто-то там звонил, отрубили ухо, а затем сослали его (колокол!) на веки вечные в Тобольск. Остальные же бунтовщики были в большей части просто выпороты, а пару десятков семей выслали в Студеные земли и в Кострому.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Поролась лишь мужская их часть толпы, женщинам в те времена подолы еще не заворачивали к головам и не срамили голыми ягодицами перед людьми, как делают это ныне русские барышни и дамы уже и без принуждения – и это, кстати, тоже показатель того, что нынешние русские – это иная нация, нежели те, что жили на Руси при Великой Смуте).
Новорусские историки, исходя из этой информации, делают посыл, будто бы царь Фёдор Иванович знал, что на самом деле царевича не убили, а подменили его специально зарезанным для этого крестьянским мальчиком (ПРИМЕЧАНИЕ: Тут же при этом, признавая святость мощей невинно убиенного отрока Димитрия, покоящегося в Успенском соборе московского Кремля, что противоречит основному утверждению по существу), называют даже автора этой мистификации – дядю вдовой царицы Афанасия Нагого, который якобы спрятал истинного царевича в каком-то из русских монастырей с тем, чтобы тот потом объявился в Польше, а не в Московии.
Автор этой нынешней версии историк-публицист Шахмагонов в советское время стоял на полностью противоположных позициях в отношении происхождения первого Самозванца, то есть признавал того, кого он теперь зовёт истинным воскресшим царевичем, никем иным, как Гришкой Отрепьевым. Создаётся впечатление, что случись очередной государственный переворот в России – и тотчас в официальной истории России Самозванец сменит свою личину. Но нас ведь интересует истина – и потому продолжим собственное расследование....
То, что виновным в смерти царевича не был признан ни один из угличан, говорит о том, что следствие велось князем В. И. Шуйским добросовестно и честно, хотя романовские и новорусские историки бездоказательно и сомневаются в этом, обвиняют князя в предвзятости. Если бы романовские историки, утверждавшие, что следственная бригада из Москвы руководствовалась приказом Бориса Годунова скрыть источник преступления, были правы, то всего резонней было бы дьяку Вылузгину, к примеру, арестовать кого-нибудь из угличан, выбить из того под пыткой признание в намеренном убийстве, а потом натравить на него толпу или повесить подозреваемого в каземате, объявив, что тот сам повесился от стыда и безысходности. Методики, подобные этой, использовались в мире в течение тысячелетий – и всегда ввиду их простоты приносили оптимальные результаты.
Следственная же бригада Шуйского – вопреки распространённому ныне мнению о повальной коррупции в Древней Руси - работала со свидетелями добросовестно, честно и скрупулезно. Это заставляет предполагать, что у князя Василия Ивановича – профессионального следователя, кстати, - было несколько версий смерти царевича Дмитрия, и он их все проверил – и из всех из них выбрал наиболее достоверную, которую и доложил царю Фёдору Ивановичу. А уж потом в келейном кругу государственных мужей было принято решение остановиться на обнародовании именно той легенды, которая была изначально произнесена толпой до того ещё момента, когда следственная бригада прибыла из Москвы в Углич: якобы царевич Дмитрий случайно зарезался во время игры в «тычку»: рисовали на земле дети круг, делили его по секторам, а потом бросали ножик в землю и прирезали к себе таким способом «завоеванное пространство» - в такие игры играли практически все мальчишки СССР и в моём ещё детстве.
То, что больной эпилепсией мальчик мог упасть так неловко, что наткнулся горлом на острое лезвие своей сабельки (переименованной в ножик в допросных листах специально, хотя во всех прочих документах говорится о том, что царевич обожал играть со своей именно сабелькой), не должно никого удивлять.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Я самолично был свидетелем двух эпилептических приступов двух различных людей. С одним из них – однокурсником моим по МЛТИ – приступ случился во время ужина, когда он ел жареную картошку ложкой. Юноша, упав со стула на пол, успел ударить этой кухонной утварью себя и по лицу прежде, чем мы втроем успели навалиться на него, прижать руки и ноги припадочного к доскам. Студентку же Литинститута, у которой случился эпилептический припадок на лекции, однокурсник мой врач-психиатр, ныне известный в Казахстане сценарист и драматург Шахимарден Кусаинов заломал на глазах всего курса один, сунул ей в рот перемотанную носовым платком линейку – и женщина не задохнулась хлынувшей из ее горла пеной, как это случилось в свое время с вышеназванным моим однокурсником).
Ребятишки же, игравшие в «тычку» с царевичем, увидев припадок, просто бросились с криками ужаса прочь. Ибо вой, каким начинается и сопровождается приступ падучей, действительно ужасен.
Свидетельства именно этих детей – очевидцев, как минимум, приступа, а то и гибели царевича – из следственного дела исчезли. Как нет и документов с вопросами-ответами слуг о том, почему это вдруг обязанный находиться под постоянным присмотром взрослых царевич оказался на заднем дворе царского терема наедине с детьми, да еще и с холодным оружием в руках.
А это говорит о том, что на самом деле изначально существовали свидетельства взрослого человека – очевидца самоубийства, слов которого о том, КАК это произошло, было для следственной комиссии ДОСТАТОЧНО - и быть им мог только дядька царевича, который должен был нести всю полноту ответственности за произошедшую с его подопечным трагедию. Или говорит... о том, что сей дядька таинственным образом исчез из Углича - и не смог быть допрашиваемым, то есть разом превратился в основного подозреваемого. Если же дядек у царевича было двое, то отсутствие листов с их допросами в деле и вовсе вызывает недоумение: куда они могли деться, ибо они там должны были быть?
Тогда становится понятным и отсутствие в уголовном деле материалов допросов детей, игравших в «тычку» с царевичем: они обязательно должны были сообщить о том, что делал и как поступил во время приступа царевича Дмитрия его «дядька».
Отсюда вывод: в Угличе следствие располагало достаточными основаниями для того, чтобы точно назвать царю Фёдору Ивановичу имя убийцы царевича Димитрия Ивановича. Именно ПОЭТОМУ большую часть времени комиссия Шуйского была занята не его поиском и доказательствами обвинения «дядьки», а анализом причин и характера бунта в Угличе, поиском зачинщиков случившихся после убийства царевича беспорядков. Да и полномочий у бригадира следственной группы князя В. И. Шуйского было достаточно для того, чтобы принять самые, что ни на есть репрессивные меры против жителей целого города. Только природная доброта Василия Ивановича, о которой было не раз сказано в предыдущих очерках, позволила угличанам обойтись «малой кровью».
2
Разрешению вопроса насколько верна версия убийства, а не самоубийства царевича Дмитрия, может помочь такой факт... Богобоязненный, стойкий в православной вере, доказавший всей жизнью своей и мученической смертью глубокую порядочность Василий Иванович Шуйский, став царем, повелел признать последнего сына Ивана Грозного святым православным мучеником и, перенеся из Углича (где царевич был похоронен в освященной церковью земле, а не на задворках кладбища, как положено хоронить самоубийц) в Москву его останки, позволил допустить к ним желающих исцелиться людей с тем, чтобы признал и мир (в значении этого слова – общество) святость невинноубиенного отрока.
Будь у Шуйского малейшие сомнения в том, что виденный им труп с двумя порезами на шее – не царевич Димирий, не бывать бы этой процедуре в Москве и не бывать бы в православных Святцах этого святого мученика.
Тогда возникает резонный вопрос: почему имени убийцы наследника Престола Рюриковичей не знаем мы, и не знали уже спустя 10 лет ни в Московии, ни в Польше большинство людей? Ответов несколько:
- По-настоящему-то народу русскому было наплевать на то, каким образом умер царский сын, как нам всем было по-настоящему-то наплевать на все посмертные эпикризы советских врачей-академиков, публиковавшихся сразу после многочисленных смертей всей оравы советских вождей послесталинского периода. Все в России, к примеру, знали, что Ельцин умер от пьянства, а потому медицинского заключения в газетах никто не читал, к сообщению по радио и телевидению никто не прислушивался, все и так знали и знают, что СМИ всё равно правду не скажут, сбрешут.
- Все на Руси - благодаря «сарафанному радио» - в 1591 году знали, что царевич Дмитрий был добит, хотя власти и объявили его самоубийцей. Затем за давностью лет массы забыли детали этой смерти – событии, в общем-то, малозначительном для сознания психологически здорового человека, и легко купились на лозунг 1605 года о якобы чудом спасшемся от рук убийц царевиче Димитрии, взяв эту мысль за лозунг, а, фактически увидев в нём оправдание своему желанию пограбить.
- Многолетняя однообразная пропаганда, произведенная с амвонов русских церквей в течение трех сотен лет правления Русью домом Романовых, была направлена на то, чтобы в тупые головы российской толпы вбить мысль официальную: царевич Дмитрий случайно зарезался во время игры в «тычку». Приблизительно такая же идёт сейчас работа по одурманиванию населения в школах и СМИ России, где утверждается, что СССР распался после референдума, на котором будто бы большинство населения высказались за развал страны. На самом деле, 86 процентов советских людей проголосовали за сохранение Советского Союза. Но кому теперь до этого есть дело? Точно также не было никогда никому никакого дела до того, каким образом умер несовершеннолетний сын Ивана Грозного.
- Все всегда знают, что детали смерти любого государственного лица в любой державе являются плодами политических спекуляций, фактически тайной, а потому любое обнародование их есть свидетельство идеологических манипуляций.
(ЗАМЕЧАНИЕ: Нам до сих пор, к примеру, забивают мозги СМИ России всевозможными версиями смертей и Ленина, и Сталина, и Хрущёва, и Брежнева, и Андропова, и Черненко, и Ельцина, и их детей, и внуков. Век 17-ый ничем не отличался от века 21-ого в этом отношении, а потому официальная версия обязательно должна быть лживой).
- В 1605 году некоторые русские люди ёще что-то могли вспомнить о том, как и почему за 14 лет до этого умер царевич Дмитрий, но ко времени окончания Великой Смуты была уничтожена половина населения Московии, – это, во-первых, а во-вторых, в активный возраст пришло новое поколение русских, для которых легенда о смерти царевича Дмитрия превратилась в «предание старины далёкой», не подлежащей ревизии. То есть ко времени написания дошедших до нас хроник и мемуаров, посвящённых Великой Смуте, НИКТО в стране не имел достоверной информации о самом факте смерти царевича Дмитрия, и уж тем более не пользовался достоверными данными о том, кто и как убил его.
Все эти причины в совокупности своей и дают ответ на вопрос: почему уже в процессе цензуры Филаретом архивных материалов о Великой Смуте последние попадали под его кастрирующий их нож уже фактически малодостоверными. И это вынуждает нас разбираться в произошедшем в мае 1591 года преступлении самостоятельно, без ссылок на версии авторитетов всевозможных наук прошлых лет...
3
Итак, ясно, что поранившегося во время игры в «тычку» царевича Дмитрия дорезал взрослый человек, находившийся в это время во дворе царского терема в Угличе. Ясно и то, что исчезнувшие из уголовного дела листы как раз-таки и касаются упоминаний имени и звания этого человека; остались лишь листы без прямого обвинения кого-либо в совершении преступления, из-за которого собственно-то и была создана и срочно выслана в самую распутицу в дальнюю дорогу следственная бригада во главе с основным новым претендентом на московский Престол, каким стал сразу по смерти царевича Димитрия, повторяю, согласно законов наследования Первого русского государства, Василий Иванович Шуйский.
Почему послал царь Фёдор Иванович в Углич именно Василия Ивановича Шуйского, а не, к примеру, Бориса Годунова? Ведь не был князь в это время на должности в каком-либо из трёх карательных Приказов. Посылать В. И. Шуйского в Углич только потому, что за несколько лет до этого Василий Иванович занимал пост Главы Судебного приказа, - всё равно, что поручить Путину, бывшему в 2006 году президентом России, следственное дело по делу патриотов России, покушавшихся на жизнь верховного прихватизатора страны Геннадия Чубайса, не следователям Генеральной прокуратуры, а руководителя администрации президента, каким был нынешний президент Медведев. Раз Путин так не поступил, то почему же поступил так царь Фёдор Иванович? Или Государь страны из года в год приращивавшейся новыми землями был глупей президента страны, земли свои теряющей?
Нельзя сказать, что над этим вопросом никто из исследователей истории Великой Смуты не задумывался. Задумывались. Только вот ответы придумывали самые головотяпистые, пересказывать которые здесь смысла нет. Хотя высказанная в предыдущем абзаце мню ирония вполне четко дает ответ. Звание главного преемника царской власти ставила Василия Ивановича Шуйского в 1591 году в положение в государстве не только особое и почетное, но и в невероятно ответственное и трудное. Время, в который уж раз повторяю, было на Руси практически средневековое, сознание людей оставалось родово-общинным, но при этом интеллектом государственные деятели того времени не уступали нам и нашим главам государств, а, пожалуй, даже превосходили, ибо марионетками иностранных компаний московские Государи и их наследники в 16-ом веке быть просто-напросто не могли – общественная мысль планеты ещё не доросла до такой демократизации общества. То есть, условно говоря, будучи «Медведевым» при смертельно больном «Путине», Шуйский обязан был лично разобраться в следующих девяти вопросах:
- на самом ли деле мёртв малолетний наследник московского Престола?
- на самом ли деле произошло самоубийство царевича или кто-то ему «помог» зарезаться?
- если царевича убили, то кто это сделал и по какой причине?
- если причина бытовая, то какая?
- если причина убийства царевича лежит в сфере государственных интересов, то какие силы стоят за спиной убийцы?
- не имеют ли отношение к случившемуся спецслужбы и шпионы иностранных государств?
- если да, то каких именно?
- возможно ли скандал замять и каким способом?
Ответить на эти вопросы должен был только сам Шуйский – такова обязанность возможного самодержца в родово-общинном обществе, а вовсе не находящегося на Престоле Государя, обязанностью которого является власть и порядок олицетворять, а не заниматься поиском преступников[95]. Будущий царь-батюшка просто не мог народу-детушкам своим позволить в 16 веке думать, что наследников помазанника Божьего можно резать, как цыплят[96]. Ибо князь, в этом случае защищал, в первую очередь, собственное потомство и собственный род – и только это гарантировало царю Фёдору Ивановичу, что следствие будет объективным, эффективным, а сведения, которые будут донесены до народа по завершению процесса, пойдут во благо Московскому государству, а не во вред ему. К тому же наследник был кровно заинтересован в сокрытии информации, которая могла бы поколебать трон царя московского. Потому никакой иной кандидатуры из числа подданных Фёдора Ивановича на должность руководителя следственной комиссии по убиению царевича Димитрия, кроме Шуйского, не было, и быть не могло.
То есть, если бы внезапно скончался в этот момент князь Василий Иванович Шуйский, тотчас его место в комиссии занял бы его брат Шуйский Дмитрий Иванович – и никто другой. Доромановской московской Руси ещё повезло, что следствием занимался опытный в этой профессии Василий Иванович, а не его вояка-брат. И вся псевдонаучная говорильня о том, что следовало бы царю послать в Углич старшего брата Голицына либо князя Мстиславского, а не Шуйского, не имеет под собой реальной почвы. Ибо в родово-общинном обществе всё еще доромановской Руси царю не пристало быть самодуром подобно Петру Первому и поступать во вред общинному мнению. Царь Первого русского государства был бОльшим рабом законов и условностей, чем любой из его подданных[97].
И Шуйский, если судить по реакции царя Фёдора Ивановича на его доклад, с поставленной перед ним задачей справился с блеском. То есть на все вышеперечисленные вопросы он дал царю точные и чёткие ответы. Давайте попробуем реконструировать их с точки зрения жителей 21 века, которые знают многое из того, что могли не знать жившие на рубеже 16 и 17 веков люди, но могли и знать...
1. Убитым в Угличе 15 мая 1591 года ребёнком мог быть только царевич Димитрий – и доказательством тому служат следующие свидетельства:
- труп ребенка видели и могли опознать возможную подмену все 15 тысяч жителей Углича и его окрестностей, включая младенцев и глубоких стариков, которые не только ведь взбунтовались по призыву Афанасия Нагого, но и приперлись поглазеть на мёртвого хозяина своего.
- все угличане были кровно заинтересованы в том, чтобы царевич Дмитрий оказался на самом деле жив, или даже подменён, или похищен – в этом случае ленное владение его со всеми налоговыми льготами, о которых было сказано ранее, оставались бы за угличанами. И они бы обязательно указали Шуйскому на свидетельства, доказывающие подмену мертвеца. Хотя бы потому, что не бывает в столь большой толпе единодушия ни в чем, а особенно - в отношении к своему сюзерену. Тем более что, как ранее уж было сказано, юный царевич был зело жесток, обидел и даже изувечил немало углического народа.
- сам Василий Шуйский и член его комиссии дьяк Вылузгин знали царевича в лицо лично, а труп ко времени их приезда выглядел, согласно документов следственного дела, нетленным, то есть не был обезображен смертью. Причина нетленности состоит в том, что тело царевича лежало в погребе Теремного дворца на льду, дело было весной, когда запасённый с зимы лёд в погребах ещё даже не начал таять – и температура в помещении в течение двух недель, прошедших со дня гибели Дмитрия и до приезда комиссии, не поднималась выше нуля градусов.
- о том, что мыши объели труп и сделали его неузнаваемым, сведений до нас не дошло – потому эта версия из разряда больных фантазий. К тому же в русской практике тех лет мясо, хранимое в такого рода погребах, обертывалось листьями крапивы и мяты либо бересклета, бузины и черёмухи, обладающих не только бактерицидными свойствами, но и способностью отгонять насекомых и грызунов. Да для сохранения трупа царевича могли и просто посадить под замок слугу с хворостиной.
То есть члены следственной комиссии из Москвы имели возможность сами опознать царевича Димитрия – и опознали в нём царевича Дмитрия.
2. Царевичу «помогли» умереть, ибо дважды полоснуть себя по горлу сабелькой (пусть даже ножичком) невозможно даже больному эпилепсией. В истории мировой криминалистики, утверждают специалисты, случая даже одноразового поранения собственного горла припадочным больше нигде на планете зарегестрированно не было, а уж о двойном самоубийстве и говорить не приходится. Подавляющее же число смертей эпилептиков происходит вообще от самоудушения от рвущейся изнутри пены и рвоты.
3. Царевича добил во время или после случившегося с ним припадка после того, как убежали остальные дети со двора, тот близкий ему человек, который исполнял должность дядьки при нём. Он же, кстати, мог просто прогнать детей, а потом, оставшись наедине с царевичем, совершить убийство. И такого рода реконструкция звучит наиболее достоверно и естественно, для объяснения её не надо использовать хитроумных рассуждений и придумывать головокружительные версии. Исторический опыт человечества доказывает, что именно простые объяснения таинственных событий, случавшихся при династических войнах, оказываются наиболее верными и достоверными.
Согласно математического закона Гауса, необычные случаи, происходящие с отдельно взятым лицом, могут повторяться, но никак не чередоваться, как это случилось с царевичем Дмитрием, его двойниками и откровенными самозванцами, ибо череда являет собой закономерность, под которую легко подвести математическую формулу либо составить математическую модель. В деле же убитого, затем воскресшего в сознании народном царевича Димитрия и самозванцев, то и дело случавшихся вокруг них чудес да странных событий никакой закономерности не наблюдается – все они оказываются самостоятельными и самодостаточными: победа пятистами сидящими в осаде в Кромах казаками пятидесятитысячной московской армии никаким образом не связана, к примеру, с чудесами исцеления от прикосновения к мощам невинноубиенного царевича Димитрия, произошедшими буквально через полтора года; равно как и явление иконы Казанской Богоматери, ничем не связано с невиданным подъёмом национально-патриотического духа Среднем Поволжье и в Северных землях, а также с первыми двумя здесь названными событиями. Примеров, подобных этим, великое множество.
Отсюда следует вывод: наиболее простое объяснение случившейся смерти царевича Димитрия и есть наиболее верное - убийство.
4. Причин, по которым взрослый человек решился на детоубийство, неподъёмное множество: от нервной усталости при необходимости постоянно находиться рядом с психически нездоровым наследником трона, потрясавшего окружающих своими бессмысленными и жестокими выходками, – до выполнения заказа на убийство наследника русского Престола. Потому, если следовать логике третьего, то есть предыдущего пункта, то самым простым объяснением убийства царевича Димитрия следует признать исполнение заказа самой заинтересованной в его смерти стороны – представителей правящей династии будущего Второго русского государства бояр Захарьевых-Юрьевых-Романовых и их непосредственных хозяев в виде Ордена иезуитов при святом Римском Престоле.
И потому возникает вопрос: кто из присутствующих в Уличе в момент его смерти известных нам лиц являлся лицом, близким к дому Романовых и одновременно был близок к иезуитам?
При внимательном чтении предыдущих очерков любой может ответить однозначно: из всех двух с половиной тысяч известных нам участников так называемой Великой Смуты таковым мог быть лишь один человек – Иван Мартынович Заруцкий[98]. Либо кто-то другой, нам неизвестный.
При этом следует отметить, что Заруцкий не мог быть дядькой царевича по целому ряду причин. Во-первых, он был дворянином из Волыни, то есть иностранцем для Московии 16 века, которой в те времена земли Волыни не принадлежали. Во-вторых, известный нам Заруцкий был лишком молод для того, чтобы ему доверили воспитание родного брата царя в качестве дядьки – таковыми назначали, как правило, мужей значительно старших, отличившихся в боях и заслуживших доверие царя дворян, людей разумом примитивных, но телом и убеждениями крепких. Заруцкий же, как мы видели в предыдущих очерках, отличался и изрядным коварством, и умением плести интриги, и полководческими талантами. Тратить силы такого молодца на роль няньки не могло бы прийти в голову ни царю Фёдору Ивановичу, ни Борису Годунову, которые и подбирали штат слуг для царевича Дмитрия.
Отсюда следует второй естественный и закономерный вывод: Заруцкий МОГ быть лишь соучастником преступления.
5. Если именно дядька (возможно, что под приглядом либо с помощью Заруцкого) добил царевича для того, чтобы избавиться от замучившего его деспота, и следствие доказало бы это, то имя убийцы на бытовой почве стало бы достоянием общественности тотчас, а вместе с ним и нашлась бы некая ложь, которая бы сокрыла истинную причину убийства царевича, тут же превратив его смерть в легенду о мученичестве. И тогда бы имя убийцы царевича Дмитрия дошло бы до хотя бы россиян начала 18 века в легендах, сказках и песнях, а отголоски их достигли бы и нас...
Но, во-первых, место малолетних князей-мученников, павших в результате распрей из-за великокняжеского трона, в пантеоне святых православной церкви было занято ещё с 12-го века Борисом и Глебом. Да и невозможно было сразу по смерти «бесноватого» царевича (таковыми почитались все припадочные дети и женщины на Руси, но взрослые эпилептики почитались «отмеченными Богом») признавать его святым. Во-вторых, сродный брат (матери-то у них были разными) убитого царь Фёдор Иванович официально признал в 1591 году царевича Дмитрия хоть и невольным, но самоубийцей, то есть лицом, согласно законов общества Первого русского царства, преступившим все-таки законы не только человеческие, но и Божеские. О таком покойнике песен не поют, а легенды если и рассказывают, то в виде страшилок, как про Дракулу.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Царевича Дмитрия похоронили по православному обряду, со священником и на освящённой земле в Угличе – и это само по себе говорит о том, что угличанам, равно как и царю, было известно неофициальное заключение следственной комиссии: царевич хоть и поранил себя сам, но убит был окончательно лицом сторонним. То есть мудрейший Государь всея Руси Фёдор Иванович (при Романовых был признан он идиотом, а потом эта версия стала канонической и закрепилась в художественных произведениях, в том числе и в знаменитой пьесе А. Пушкина и в опере М. Мусоргского «Борис Годунов») пошёл даже на дискредитацию собственного рода Даниловичей, назвав одного из его представителей самоубийцей.
Чего ради?
Да ради спокойствия внутри страны не позволил средний сын великого Государя Ивана Грозного рассматривать смерть сродного брата, как произошедшую от руки шпиона, ибо это послужило бы ему искушением и обязанностью использовать эту смерть, как повод для объявления войны Речи Посполитой. В отличие от своих пребывающих в сумеречном средневековом сознании подданных, царь и великий Государь всея Руси Фёдор Иванович сумел переступить через долг свой следовать традициям средневекового общества и мстить личным обидчикам путем агрессии на соседнее государство и сведения личных счётов убийством тысяч своих и чужих подданных. Тем самым царь Московии фактически разрушил интригу папского двора, решившего уже тогда покорить силой польского оружия и православную Московию.
И это вполне чёткое и весьма простое объяснение – косвенное подтверждение того, что убийство царевича Дмитрия было заранее спланированным с целью вынудить Московию начать войну с Польшей. А также свидетельствует оно о том, что соучастником этого заговора, который бы в случае войны именно в этот год неминуемо привел бы православную Русь к поражению и порабощению соседней католической державой, был и будущий Филарет, а тогда ещё боярин московский и член тайного латинянского общества, то бишь диссидент Фёдор Никитич Захарьев-Юрьев – в будущем Романов.
ЕЩЕ ОДНА ДЕТАЛЬ: Спустя 4 года по смерти царевича Димитрия, как было сказано выше, случилась Брестская Уния, расколовшая православие: Речь Посполита оказалась сильна, как никогда ранее: денег тогдашний папа римский для короля Сигизмунда не жалел, а Русь оказалась одна против мощи и финансового могущества практически всей Европы.
Из всего вышеназванного в этом пункте следует опять-таки естественный вывод: убийца царевича Дмитрия должен был обязательно – по замыслу латинян - разоблачен не как подданный Государя Московского Фёдора Ивановича, а как житель другой страны, живший под чужой личиной в Угличе, но ни в коем случае никак не связанный с имеющимся внутри Московии корпусом «пятой колонны» во главе с Фёдором Никитичем Захарьевым-Юрьевым - и именно это его свойство объясняет большинство тайн в этом уголовно-политическом деле.
Будущий Филарет должен был, по замыслу иезуитов, явиться чистым перед современниками своими, дабы взять корону московскую внешне нехотя и с якобы смирением в душе. Чтобы потом, встав во главе державы, карать всех не пожелавших сменить веру беспощадно. Что и произошло после окончания так называемой Великой Смуты[99]. Только вот к 1619 году Филарет оказался изрядно измаран изменами собственными и чужой кровью – и потому смирился с тем, что царство официально все-таки осталось не за ним, а за его сыном Михаилом.
6. Из вывода предыдущего пункта следует, что убийцей царевича Дмитрия мог и не быть именно дядька наследника Престола – ибо на должность эту даже в обычных княжеских семьях назначали самых доверенных, известных десятилетиями в семье боевых холопов возраста, как правило, старше среднего, но находящихся в хорошей физической подготовке – некие подобия персонажей, сыгранных в советском кино молдавским актером М. Волонтиром. Последние детали тоже немаловажны, ибо в родово-общинном и одновременно христианском обществе люди, перешагнувшие через пятьдесят лет, были чрезвычайно озабочены тем, с каким количеством грехов и добрых дел они предстанут перед Богом, а потому найти лицо, способное и на дето- и на цареубийство среди православного люда старшего возраста было практически невозможно. Такой дядька и не мог подпустить к царевичу кого-либо постороннего, тем более в момент припадка эпилепсии у того. А вот иезуит не просто мог это сделать, но даже был обязан совершить смертельные грехи против православного люда ради Матери католической церкви.
То есть при такого рода подробном анализе мы опять-таки возвращаемся к Заруцкому, как к возможному убийце либо как к соучастнику убийства царевича Дмитрия.
7. Получается, что и версия с дядькой не выдержала критики? Погодите спешить. Давайте обратим внимание на то, что бывают на свете и двойняшки, то есть лица, удивительно похожие друг на друга, которых возможно подменить, и отметим, что традиции такого рода подмен лиц, находящихся на Престолах или возле оных, восходят еще ко временам допотопным. И подмены такого рода совершали, как правило, либо представители конкурирующих династий, либо иноземные властители (Вспомним весьма достоверную версию А. Дюма с попыткой подменить французского короля Людовика Четырнадцатого Железной маской в романе «Виконт де Бражелон»).
В данном случае, таких возможных заказчиков убийства царевича Димитрия руками подменного дядьки, на первый взгляд, могло быть только два: московский боярин Фёдор Никитич Захарьев-Юрьев и польский король Сигизмунд Третий Ваза – или оба они под крылом Матери Святейшей Римской церкви во главе с папой римским образца 1585-90 гг то есть Сикста Пятого. Потому что подготовкой этого убийства и всего заговора против Московии начали заниматься именно при нём, а по смерти его и череды недолго живущих понтификов (Урбана Седьмого, пропапствовавшего 12 дней, Григория 14, бывшего папой чуть больше года, но успевшего сжечь Джордано Бруно, и Климента Восьмого (Ипполито Альдобрандини), по смерти которого сел на папский Престол Лев Одиннадцатый - Алесандро из знаменитого своими убийствами, кровосмесительством, отравлениями и прочими дичайшими преступлениями рода Медичи, который и наслал на Русь чуму в виде первого Лжедмитрия), а всю основную работу по планированию Крестового похода против Руси возглавлял генерал Ордена Иисуса Христа Клавдий Аквавиа (бывший на этом посту в отличие от недолговечных пап с 1581 по 1615 гг).
По сути, говоря о подменах людей власти, как об уголовном преступлении, мы должны признать, что названные только что лица были, по своей сути, именно уголовными преступниками, всю свою жизнь преступавшими нормы морали и права окружающего их общества, дабы возвыситься над обществом – и именно для них подмена трупов какого-то там царевича в какой-то там Московии или подмена дядьки, который и совершил убийство царевича, ничего не значили. Им так захотелось - значит, так Бог повелел.
8. То есть заказчик этого убийства ясен, лицо исполнителя проглядывается основательно, а все это вместе в совокупности объясняет массу так называемых загадок истории, касаемых событий Великой Смуты: почему, например, по смене пап римских в 1605 году (когда пропапствующий 13 лет и основательно запутавшийся в финансовых расчётах с ломбардскими ростовщическими домами Климент Восьмой умер, пришёл Лев Одиннадцатый, начались ревизии, проверки счетов и запасов золота в хранилищах Ватикана, затормозились все финансовые и торговые операции, прекратилась выплата по непроверенным счетам, да и почта в те времена работала из рук вон плохо, границ было в Европе больше, чем сейчас, раз в десять, разбойничали на всех дорогах тысячи так называемых благородных рыцарей, целые государства стали переходить из католичества в протестантизм) из казны Расстриги, идущего войной на Русь, вдруг исчезли деньги в самом начале его похода на Русь?
Что на самом деле заставило казначея при войске Лжедмитрия Первого Юрия Мнишека покинуть воровскую рать опять-таки после получения сообщения о смерти папы римского Климента Восьмого, когда новый папа был ещё не избран?
(ПРИМЕЧАНИЕ: Романовские историки объясняют этот поступок самборского старосты страхом за свою жизнь после разгрома Самозванца под Добрыничами только для того, чтобы сокрыть как можно больше фактов причастности римского Престола к появлению Лжедмитрия в Московии. Они даже не потрудились выдвинуть свою версию причин того, почему Юрий Мнишек, известный и до этого своим умением присваивать чужие деньги, присвоивший даже личную казну предыдущего польского короля Сигизмунда Второго, мог и деньги Рима, выданные ему королём Сигизмундом Третьим, прикарманить. А ведь возможна и версия, что королем и будущим тестем Лжедмитрия было заранее задумано при первой же военной неудаче Самозванца оставить его без денег и без наёмников, а полученное из Рима золото разделить с Сигизмудом.
Ничего близкого к этим версиям никогда в истории исторической науки России исследовано не было. А ведь версии лежат на поверхности, они объясняют многие странности поведения людей в период войны Расстриги с династией Годуновых).
9. Кто заставил или кто убедил казначея московского войска Сутупова в 1605 году уворовать царские деньги и передать их Самозванцу на оплату трудов его наёмной армии, идущей на Москву? Ибо так просто, то есть по наитию, из верноподданнического чувства к никогда им не виденному и якобы чудом воскресшему (?!!!) сыну давно уж покойного царя Ивана Грозного, никакой банкир (пусть даже не еврей, а русский) не отдаст огромную сумму, которую ему проще было бы присвоить и сбежать с ней в края далёкие, где любому богатому негодяю рады, пусть даже марсианину. Но нам всё время вбивают в головы именно эту версию: захотелось Сутупову изменить царю Борису, которому он крест на верность целовал, – Ступов и предал Государя, а миллионы (если перевести на современные деньги) рублей золотом отдал в руки Самозванца.
Почему же тогда не стал Сутупов по приходу Лжедмитрия к власти в Москве ближайшим его человеком, не стал заведовать государственной казной? Почему стал Сутупов лишь обладателем потешного для Московии звания канцлер без каких-либо прав и привилегий? Не означает ли это, что привилегии и почёт получили те, кто стоял за Ступовым и его предательством?
Ответ на последний вопрос известен: привилегии при первом Самозванце получили исключительно члены кружка тайных московских католиков (князья Долгоруковы, Татев, боярин Шереметьев, тотчас ставший митрополитом ростовским мних Филарет и так далее).
То есть предлагаемая мною версия причин и характера смерти царевича Димитрия оказывается подкрепленной и с этих сторон. И мы можем сказать с уверенностью на 99 процентов, что рядом с царевичем Дмитрием некоторое время мог жить в ожидании удобного случая для свершения убийства в качестве дядьки его физический двойник, который и добил младшего сына царя Ивана Грозного во время случившегося с ним припадка. И человек этот был агентом иностранных спецслужб, которые, в свою очередь, подчинялись и королю польскому, и папе римскому Клименту Восьмому.
Но, прежде, чем мы займёмся расследованием в этом направлении, давайте вернёмся к материалам следствия, проведённого Василием Ивановичем Шуйским и его командой, чтобы обратить внимание на несколько деталей, проливающих свет на формулу поведения главного следователя по делу об убиении царевича Димитрия....
4
Но прежде ответим на ещё один вопрос: что ещё могло исчезнуть из дошедших до нас материалов дела о смерти царевича Дмитрия?
Об убийце наверняка говорила, например, нянька Волохова, часть листов из расспросных речей которой пропала безвозвратно.
Могла знать с кем отпускала она сына погулять и поиграть во дворе мать царевича Мария Нагая, но до нас дошло только сообщение о том, что это именно она натравила толпу на дьяка Битяговского, к которому испытывала личную неприязнь за то, что тот по приказу царя Фёдора Ивановича следил за нравственностью вдовой царицы и лишал ее возможности блудить.
Прочий же женский сброд лепетал о случившемся столь невнятно, что пользы от их свидетельских показаний ни на грош. Остаётся лишь впечатление осознания женского ужаса от случившегося и всеобщего понимания необратимости случившейся трагедии – и это ещё одно косвенное свидетельство того, что был убит именно царевич, а не подменённый на него двойник, и заставляет нас вторично подумать о существовании двойника дядьки при царевиче.
То есть, если бы было возможно реконструировать исчезнувшие из уголовного дела страницы, то весь этот исчезнувший бабский батальон должен был непрерывно говорить об одном и том же человеке, винить во всём его и сваливать на него все свои вины. Так было бы естественно чисто психологически. Если бы не было такого человека-громоотвода, остались бы страницы, где они валят вину друг на друга или ещё на третьих, пятых лиц. При наличии же твёрдо обозначенного преступника, никаких иных подозреваемых просто-напросто не остаётся.
При этом следует отметить, что со дня гибели царевича Дмитрия и до первого дня допросов прошло никак не меньше десяти суток, в течение которых оказавшиеся затем допрашиваемыми слуги и близкие покойного по многу раз между собой обсудили трагедию, высказали не одну сотню версий случившегося, а то и сами, всем миром, вычислили татя, а также могли и договориться что и кому отвечать, в чем признаваться, а что скрывать от следствия.
То есть все так старательно и с таким доверием обсусоленные позднейшими исследователями факты, обнаруженные ими в следственном деле по нечаянному самоубийству царевича Димитрия, могут быть и подстроенными, и шиты белыми нитками, а то и вообще выдуманными. Ибо одной из особенностей закрытых женских коллективов, каким являлось, по существу, сообщество допрашиваемых В. И. Шуйским свидетелей, является наличие взаимных интриг, склок и беспочвенных обвинений – и заранее не согласованная ложь обязательно бы вылезла бы наружу при допросах. Между тем, ничего подобного в доставшихся нам материалах следствия не присутствует. И это заставляет нас предполагать, что тот человек, имя которого чаще всего было упомянуто в «расспросных листах», таинственным образом исчезло, мог быть в весьма близких (а то и интимных) отношениях со всем этим сбродом женщин, состоящих в основным, из незамужних и вдовых дворовых баб. И следователи понимали это не хуже нас с вами.
А потому члены комиссии имели ВСЕ ОСНОВАНИЯ допросить именно этого человека в качестве главного подозреваемого. Но страниц с его допросом нет, а возможно их и вообще не было, ибо этот человек сразу после убийства должен был покинуть Углич со взбунтовавшимся пригородом. И все допрашиваемые были твёрдо уверены в том, что дядька (либо двойник его) будет недоступен властям Московии, что его не допросят – и он не выдаст их собственные провинности в этом деле.
Ибо главной провинностью царских слуг следует считать, согласно дошедших до нас документов, тот факт, что царёныша, психически нездорового и неукротимого во гневе, то и дело впадающего в истерики и льющего слёзы, лупящешего вокруг себя сабелькой, грызшего (в девять лет!) грудь своей бывшей кормилицы до крови, неукротимого в то и дело накатываемых на него приступах гнева, отпустили во двор гулять одного без присмотра в компании мальчишек – существ в большой степени воинственных, постоянно непроизвольно находящихся во взаимной борьбе за лидерство в компании, неспособных основательно контролировать свои поступки, могущих поступать самым неожиданным образом, вплоть до удара в морду царевичу, если тот вдруг оскорбит кого или схлюздит в игре.
То есть, согласно материалов нам известного уголовного дела, слуги и мать царевича вольно или невольно, но спровоцировали ситуацию, которая повлекла за собой припадок эпилепсии у Дмитрия с печальным исходом. А уж неизвестных нам проступков у такой оравы прислуги царевича могло набраться и воз с маленькой тележкой – без заранее уговоренной версии они бы облили друг друга такими помоями, что Шуйскому впору было их всех тут же перевесить.
Даже часть вышеназванных обстоятельств должна была обернуться самыми страшными карательными мерами по отношению к слугам царевича Дмитрия Ивановича. Но ничего подобного не произошло. То есть в вырванных листах уголовного дела говорилось нечто такое, что мгновенно снимало всю вину со всей этой кодлы бездельников и дармоедов. А именно – был назван истинный виновник трагедии с твёрдой уверенностью свидетелей, что убийцу никто не найдёт теперь и не допросит.
Таким образом, человек этот ко времени прибытия следственной группы должен быть либо убит, либо находиться за рубежами соседнего государства – Речи Посполитой. То, что убитые во время восстания в Угличе не были признаны следственной группой виновниками трагедии, а лишь участниками дурацкого в сути своей бунта, вынуждает нас признать тот факт, что убийца рассматривался следствием не как участник и зачинщик мятежа, а как лицо, действующее самостоятельно, которое успело до прибытия комиссии сбежать за кордон. В совокупности со всеми ранее высказанными доказательствами и предположениями, эта версия перестает быть вероятностью, и обретает значение вполне чёткого и твёрдого утверждения: убийца царевича Дмитрия был заслан в Углич из Польши, и после совершения своего злодеяния бежал либо, туда либо в Литву.
И князь Василий Иванович Шуйский имя этого человека знал.
5
Князь (будущий царь) Василий Иванович Шуйский, дьяк Вылузгин и другие члены следственной комиссии остались до концов своих жизней абсолютно уверенны в том, что похоронили они в Угличе в 1591 году именно царевича, а возникший в 1605 году Димитрий Иванович был самозванцем. Во всяком случае, мы не располагаем НИКАКИМИ СВИДЕТЕЛЬСТВАМИ их сомнений в этом. Почему же Шуйский солгал москвичам в 1605 году при встрече с Отрепьевым в Кремле, было рассмотрено ранее, в предыдущих очерках.
Данный, не единожды уже произнесенный мной, аргумент подкрепляется опять-таки не документально, а пониманием менталитета князя Василия Ивановича Шуйского, который мог претендовать по закону на русский Престол, но 14 лет служил узурпировавшему, по его возможному мнению, власть царю Борису верно, в то время, как против узурпатора Лжедмитрия в течение 10 месяцев выступал дважды: в первый раз словесно, за что чуть не сложил голову на плахе, второй раз доказал свою позицию делом – убил Самозванца. И это – вовсе не мелкие детальки, служащие лишь для того, чтобы расцветить образ Шуйского в работах русских историков, за ними стоит выдающийся человек образца рубежа 16-17 веков, отец которого был равнозначен по знатности Ивану Грозному в те ещё годы, когда юный Иван Васильевич был всего лишь Великим князем и Государем всея Руси, но ставший пылью возле ног Ивана Васильевича и собственностью собственного родича, едва только митрополит московский возвёл потомка Софьи Палеолог в чин царский и назвал Помазанником Божьим, как некогда звали византийских кесарей.
Ибо для московитов 16 века, а для ратующих за традиционные русские ценности представителей рода Шуйских особенно, звание царское звучало иначе, нежели для нас сейчас или для подданных Николая Второго или даже для холопов Петра Первого. Звание кесаря, пришедшее чуть ли не на глазах самого Шуйского в Московию из не так уж и давно уничтоженной магометанами православной Византии, просуществовавшей более 1200 лет, не просто было освящено звуком своим и церковным обрядом, но ставило не одного человека, но весь русский люд в положение особое во всем мире: после недавнего рабства под Игом, о котором никто на Руси в те годы ещё не забыл, народ вдруг ощутил, что он может стать великим. Именно потому в годы детства отца Шуйского возникла формула «Два Рима сгинули, Москва – третий Рим, а Четвёртому не бывать». Оная формула выражала душу и чаяния всего русского народа о своём месте в мире, а вовсе не московской номенклатуры, как её стали преподавать в романовские ещё времена.
Служить царю истинному Ивану Грозному Василий Иванович Шуйский почитал за честь для своего рода. Таковым князь Василий Иванович принимал царя Бориса Годунова за то, что тот был родным братом последней царицы рода Даниловичей, а по крови – происходил из рода Чингизидов. Быть под ТАКИМ царем было для рода Рюриковичей-Шуйских не позором, а честью.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Женщина, выходя замуж, почиталась и у славян, и у русичей Первого русского государства принадлежащей мужиному роду, вступала во все права наследования в качестве представительницы рода по мужиной родне, а не своих отца с матерью и братьев, сестёр – и именно поэтому по смерти супруга она поступала «под крыло» родного брата мужиного, который должен был - по древнему закону славянской семьи - следить за тем, чтобы она хранила верность покойному мужу своему до самой смерти, кормить ее, одевать, обувать, любить[100]).
Мы должна понять, что именно князь Василий Иванович Шуйский был тем лицом, против которого активно работала римско-заговорщическая пропаганда, дискредитируя его в глазах, как сейчас бы сказали, общественности, как лицо, способное после прекращения династии Даниловичей сесть на московский трон вместо сторонников католицизма Захарьевых-Юрьевых-Романовых. В последующие века очерняла образ В. Шуйского романовская пропаганда и советская традиция, а в 1591-1598 гг довольно было небольшой группы московских бояр и изрядной кучи продажного и готового на любые хулиганские выступления плебса, чтобы порочить доброе имя царя-мученника.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Аналогом хулиганского плебса следует признать наших современников в виде так называемых «защитников Белого дома в Москве в августе 1991 года», защищавших грудью марионетку Запада и боярина-заговорщика Ельцина за бесплатные сигареты и бесплатный алкоголь. По сути, ставка прислужников верхушки КПСС и КГБ СССР пришедший в результате государственного переворота октября 1993 года к власти в Кремле окончательно, была в обоих вышеназванных мерзостях поставлена на болтливую и пугливую, ждущую подачек с Запада псевдоинтеллигенцию и на безответственную, но наглую и жаждущую пограбить шантрапу).
В 1591-1598 гг именно Шуйского обвиняла московская шантрапа в смерти царевича Дмитрия, а не Бориса Годунова, – и так именно было в течение последних семи лет жизни царя Фёдора Ивановича. Но сразу после смерти царя из рода Даниловичей, скончавшегося в довольно молодом – в 44 года – возрасте, самому князю Василию Ивановичу стало ясно, если что перенять законную власть именно ему – это ввергнуть страну в пучину Гражданской войны. Потому что в сознании москвичей за последние семь лет после смерти царевича Дмитрия плотно укрепилась вера в то, что это именно Шуйские извели род Даниловичей, чтобы самим сесть на московский Престол. Мудрый и ответственный за свои поступки князь В. Шуйский отказался от своего законного права быть Государём всея Руси в 1598 году, передал власть Годунову.
Поступок мужественный, благородный, но непонятый Государями европейских католических стран во главе с папой римским тогдашним Сикстом Пятым. Ибо в Польше, Австрии, Англии, Франции, Швеции, в Риме были абсолютно уверены, что со смертью последнего представителя рода Даниловичей на троне московском будут сидеть Шуйские. Потому как такое решение требовало традиционное наследственное право со времён Византийской империи.
В Европе в 16 веке ещё свято чтили геральдические законы, а потому отказ Шуйского от трона и передача им оного тоже законному, но имеющему меньше прав на владение страной шурину покойного царя Годунову вызвало в королевских дворах настоящий шок. Живущие на скатывающемся к ростовщическому протестантизму и все откровенней иудействующем Западе выдающиеся умники планеты просто не могли взять в толк то, что было ясно самому неграмотному русскому крестьянину: князь Василий Иванович МОГ иметь дурные мысли против девятилетнего царевича, а потому НЕ ИМЕЛ ПРАВА вступать на трон московский вместо него[101]. Потому, как в те времена народ, как и сейчас, судил и судит своих владетелей не по закону, а по справедливости. В. Шуйский, идя навстречу воле народа, спас от мести оным весь свой род, ибо средневековые нормы народного судопроизводства гласят: «Зуб – за зуб око – за око, род – за род». Чтобы выжить после смерти царя Фёдора Ивановича, роду Шуйских следовало отказаться от своих прав на владение землёй русской.
До нас эта история в русских источниках не дошла, ибо, как мы уже отметили в предыдущих очерках, история Великой Смуты началась писаться после приезда в Московию из Польши Филарета Романова, да и то не сразу, а с 1620-1622 гг., сразу же по подсказке Филаретом заинтересованных в фальсификации фактов лицами, которые в 1591 году, то есть за тридцать и более лет до написания хроник, летописей и воспоминаний своих о смерти настоящего царевича были слишком юны, чтобы входить в круг лиц, которым были известны государственные и дворцовые тайны, слишком поверхностны разумом, чтобы иметь опыт отсечения зёрен истины от плевел легенд, слишком несвободными в своём волеизъявлении (большинство авторов воспоминаний писало оные, находясь в тюремных и монастырских узилищах), а главное – в сознании их был некий временной сдвиг, на характерном качестве которого мы тут остановимся подробнее...
6
Учёными-психологами, учёными-историками, специалистами по Библии и даже церковными схоластами давно было замечено, что письменные тексты представителей различных древних цивилизаций следует делить на два типа по отношению авторов этих текстов к такому абстрактному понятию, как время, и к такому конкретному, как число. В Библии, к примеру, понятие времени лишено всякой логики, ибо являет собой формулу некой поэтической вольности, чаще всего обращающей на себя внимание в виде гиперболы: например почти тысячелетний возраст Мафусаила, невероятное для земного существа животного происхождения долгожительство других патриархов, число прижитых лет которых колеблется между четырьмя с половиной сотнями лет и восемьюстами годами, но при этом люди, которые жили параллельно со всеми ними, проживали максимум пять-шесть поколений, то есть не более ста тридцати лет. Да и битвы, длящиеся неделями, нелепы по своему существу.
Потому простые математические подсчёты быстро привели эти и прочие подобные временные преувеличения арамейских книжников в порядок, сократив жизнь многих библейских патриархов в 9-10 и более раз – и тотчас всё встало на свои места, как в аптеке.
То же самое касается и истории строительства знаменитого храма Соломона в Иерусалиме, и якобы сорокалетнего блуждания народа иудейского во главе с пророком Моисеем по крохотной Синайской пустыне, которая четыре тысячи лет тому назад была гораздо меньшей, чем нынешняя, имела многочисленные оазисы и колодцы, обладала тремя древними торгово-траспортными артериями и была населена предками сегодняшних тамошних бедуинов. Простые арифметические расчеты объяснили факт и причины дутости рекордов этих, но при этом никто из учёных не обвинил древних евреев в жульничестве и даже не занёс обнаруженные в тех текстах данные в Книгу рекордов Гиннеса.
Ибо обращает на себя внимание тот факт, что в той же Библии и в других письменных источниках семитских племен (включая месопотамские клинописные таблички, в том числе, и «Сказании о Гильгамеше»), время не является решающим фактом в объяснении сути либо в оценке значительности совершенного события, оно как бы становится в этих тестах функцией дискретной и намеренно гиперболизирующей факты. Самое важное для Библии и вообще семитских источников – это число: сколько было привезено товара, в скольких мешках и на каком количестве лошадей, ослов и верблюдов, как много было налеплено кирпичей, сколько стоила вода для рабочих, участвовавших в возведении общественных зданий, кто и какую сумму пожертвовал Богу либо отдал царю... ну, и так далее.
То есть мозг жителей Ближнего Востока и окружающих их стран имел (и продолжает иметь, надо думать) вполне коммерческую основу, способность мыслить законченными понятиями и овеществлёнными категориями, в которых места для ряда абстрактных понятий, в том силе и для времени, просто не остаётся. Ведь главное в Библии и Талмуде не то, как долго строил царь Соломон, проживший тоже невозможное количество лет, свой храм, а сколько для его возведения было вырублено в каменоломнях камней и как распределились полученные от царя деньги среди участников строительства.
Для представителей греко-римской цивилизации как раз-таки отношение к времени и материальной стороне жизни прямо противоположно было вплоть на Эпохи Реформации и победы протестантизма в Западной Европе. Это заметно именно по литературным источникам, начиная от древнегреческих классических трагедий, где действие строго ограничено именно временными рамками, поэм Гомера, историй типа «Сатирикон» и «Золотой Осёл» Апулея, песен Вергилия, комедий Плавта до легенд о Сиде, Ролланде, о Нибелунгах, до «Слова о полку Игореве», поэмы Чосера, песен трубадуров-любовников юных дам, не желавших дожидаться возвращения своих мужей из военных походов против Византии и сарацинов, до повестей о Гаргантюа и Пантагрюэле, песен Франсуа Вийона и множества других произведений, дошедших до нас полностью либо в отрывках. Выпадает из этой закономерности лишь история об Тиле Уленшпигеле, написанная для фламандского народа и о нём представителем всё-таки иудейской конфессии.
В остальных памятниках европейской и христианской культур времени уделяется решающее значение, а вот число, как таковое, выглядит в них до курьёзности неправдоподобным. И дело не в числе убитых героями врагов – оных и в Библии нелепостей много, достаточно вспомнить про 10 000 убитых Самсоном ослиной челюстью филистимлян, - а в том, что никто фактически в этих произведениях не ведает о числе камней, к примеру, потребовавших на возведение Авиньонского либо Кельнского соборов, никто не подсчитал точной стоимости захваченного рыцарями в битвах с сарацинами и византийцами добра. Всякий герой европейской античной и средневековой литературы после очередного грабежа разбрасывался богатыми подарками баз счёта, но всегда точно знал, был ли то день, было ли то утро, полдень, полночь, как много раз вставало и уходило за горизонт светило, как долго продолжалось солнечное затмение, даже если его не было в этот момент и приходилось его придумывать (для того, чтобы Носовский с Фоменко его высчитали, надо полагать), насколько стар был тот или иной мудрец, никогда не оказывавшийся даже столетним (разве что в самых уж фантастических сказках, где гипербола такого рода является нормой и слушателем признается за художественный вымысел).
Представители народов Первого русского государства Рюриковичей были типичными европейцами по менталитету, по характеру восприятия ими окружающей их действительности во временном потоке. Они вели летописи, чего никогда не делали иудеи, писавшие книги свои в Талмуд и Библию, как потоки сознания скорее философов и бухгалтеров, изредка поэтов, но не как исторические хроники. Но писали летописи свои славяне и московиты не во время, не сразу в период прохождения каких-либо важных для общества событий, а всегда спустя какое-то время, когда становилась ясной подоплёка поступков главных героев и было ясно, как посмотрит на оценку оных событий победившая в схватке сторона. Такова вся, например, Лавреньтевская летопись – «предание старины глубокой», лишившая Любич его величия и превратившая Киев в главный город Юга Древней Руси, строго выбирающая в положительные герои именно победителя в совершенно дурацких порой войнах и драках, никогда не позволяющая себе усомниться в праве сильного князя диктовать условия своей дружины покорному народу.
Традиции, заложенные на Руси ещё в языческие времена, остались в Московии и в 1620-1650-е годы, когда были написаны все основные дошедшие до нас документы о Великой Смуте. Если кто из их авторов и вспомнил, что в течение семи лет на Руси бытовало мнение, что заказчиком убийства царевича Дмитрия был Василий Шуйский, и лишь потом, когда царём московским стал Борис Годунов, молва, руководимая католиками-заговорщиками, сменила направление своего удара, то деталь сия показалась ему малозначительной, недостойной упоминания на фоне разгулявшихся, начиная с 1605 года, страстей.
Летописи ведь, воспоминания и хроники, все ранее названные источники весьма невелики по объёму, очень малословны, высокопатетичны и потому грешат отсутствием большого количества деталей, до которых учёные и писатели сами додумываются в меру своих знаний и количества извилин. Но большинство авторов источников, мне думается, если не все, просто забыли о том, что происходило в 1591-1598 гг, а помнили и оценивали лишь то, что говорил подстёгиваемый заговорщиками-боярами московский народ уже после 1598 года, то есть во времена царствования Бориса Годунова – и именно потому забыли упомянуть и обвинения Шуйскому в детоубийстве.
Еще один аргумент касается теории литературы. Предлагаемый нашему вниманию романовскими летописцами сюжет смерти царевича Дмитрия вынуждает авторов держаться в рамках трагического жанра и не дробить образ злодея. Велено было новой династией превратить в заказчика убийства самого значительного представителя предыдущего московского государства – царь Борис им и стал. Делить приписываемые ему вины с кем-либо иным – нарушать конструкцию грамотно составленной клеветы. (ПРИМЕЧАНИЕ: Аналогичеая ситуация повторяется на наших глазах в отношении В. Ленина, которого стараются обвинить в расстреле семьи последнего царя династии Романовых, отсекая от сознания масс имена и национальную принадлежность фактических участников этого события). Предлагаемая романовскими авторами драматургия образа царя Бориса враз распадается, если снять с него даже подозрение в убийстве царевича – Борис Фёдорович в таком случае перестает быть наказанным Роком за свое преступление, оказывается несчастной жертвой обстоятельств и заговорщиков, то есть вызывает жалость и сомнение в законности захватившей московский трон новой династии.
Обращаю внимание на эту деталь ещё раз, равно как и повторяю мысль о том, что народу всегда было и будет наплевать на то, кто будет его тиранить. В дни расстрела ельцинскими наёмниками-танкистами Белого дома в октябре 1993 года, например, во дворах домов напротив люди спокойно резались в карты, пили водочку, закусывали хлебом с солью и поглядывали на фланирующих мимо них полуголых бабёнок. Потому что нации было наплевать на жертвующих собой во имя их блага депутатов Верховного Совета РСФСР точно так же, как было наплевать нашим предкам не только на то, убит был царевич Дмитрий либо сам зарезался, равно как и наплевать, по чьему приказу и кто его убил. Безразличны были к этому факту люди и в 1605 году, когда появился на границах Руси самозванный царевич Дмитрий, и уж тем более были безразличны люди нового поколения 1620-1650-х годов, когда писались документы о Великой Смуте.
Небезразличны были только некоторые из выживших и постаревших в этой мясорубке участников событий, которые не хотели бы пострадать за совершённые ими подлости от рук нового царя либо желали выглядеть в глазах потомков красивее, чем были на самом деле. Вот они-то – в первую очередь Филарет – и решили, что для чёткости вырисованной картины Великой смуты следует такой мелочью, как одно из многочисленных пачканий памяти о Василии Ивановиче Шуйском, пренебречь – и история первой сплетни о том, что это именно Шуйский «заказал» царевича Дмитрия, ушла в Лету.
А между тем, осознание именно этого факта сразу ставит на места многие из так называемых тайн истории древней Руси, в том числе и причину, по которой народ так легко и даже с радостью, как утверждают летописцы, принял царём над собой Бориса Годунова. Для них-то в этом не было ничего неожиданного и странного, а вот уже после петровских реформ, когда самосознание оторванной от народных масс аристократии, занявшейся от безделья изучением отечественной истории, выбор худородного костромского дворянина в цари показался нелепым – и эта мысль крепко укоренилась в сознании их потомков, а потом и стала хрестоматийной в науке под названием история, легко переросла в художественное оформление в виде романов и драматургических произведений. Ибо свойство глупостей таково: они легче усваиваются массами, нежели зрелые размышления.
И вот тут-то нам следует реконструировать модель поведения и внутренние переживания князя Василия Ивановича Шуйского в последние семь лет жизни царя Фёдора Ивановича и семь лет правления царя Бориса Фёдоровича Годунова. В первый из названных периодов князь был, пожалуй единственным человеком в Московском государстве, которого лично задевала смерть царевича Дмитрия. Легко представить, как шушукались за спиной Шуйского бояре, как посмеивались они над тогда ещё сорокалетним, полным сил, хоть и хрупким телом мужчиной, как норовили они царю Фёдору Ивановичу на князя накапать, да и в городе как много народа при виде кареты с В. И. Шуйским орало: «Детоубийца!» и прочие гадости.
И как вдруг легко стало Василию Ивановичу после избрания царём Бориса Годунова в 1598 году и переброса лая, стекающего со злых людских языков, на нового царя, но не впрямую, а за спину его, ибо хулу говорить о Государе всея Руси – это прощаться с головою. И как много дотоле отвернувшихся от князя людей бросилось ему в друзья, стали чествовать его безмерно, как сам царь Борис был благодарен Шуйскому за его жертву, как сильно приблизил к себе и возвысил над прочими боярами, поставив даже выше самого князя Ф. И. Мстиславского-Гедеминовича – прямого потомка литовских королей по прямой линии и старейшего по возрасту члена Боярской Бумы, в то время, как Шуйские были потомками Даниловичей по линии боковой. Чувствуете разницу?
В годы правления Бориса Годунова Шуйский должен был воспарить душой. Но романовские летописцы и историки вбили нам со школьной скамьи в головы твёрдое убеждение, что В. Шуйский ненавидел Б. Годунова, завидовал ему чёрной завистью. Тогда возникает вопрос: почему же завистливый Шуйский не открыл народу тайну смерти царевича Дмитрия, которая могла бы опорочить Годунова? Почему знающий, что Шуйский якобы знает его якобы тайну, Годунов поручает Василию Ивановичу самые сложные государственные задания, ставит на самые ответственные посты, ведёт с ним так, как должно вести Государю с наивернейшим из подданных, а не как зависимый от холопа властелин?
Романовские, советские и новорусские историки не дают на эти вопросы ответа. Ибо одна сотворённая ложь порождает лишь череду лжи, а много лжи обязательно вывернет всё белье наизнанку и обнажит грязное исподнее Московского государства перед всем миром.
Проще было российским учёным не замечать этого несоответствия – и четыре сотни лет все они только и делали, что не замечали очевидного: князь Василий Иванович Шуйский и царь Годунов были единомышленниками в деле заботы о благе государства, которое для них, как представителей общинного типа государства и родово-семейного уклада жизни, было гораздо важнее их собственных жизней, они совместно боролись против католической и протестантской заразы, лезущей в Московию со стороны суперсильной и супербогатой в те времена Речи Посполитой, а также из Чехии. То есть они оба знали, что царевич Дмитрий был убит, и убит польским шпионом. Вполне возможно, что знали они и имя убийцы, но информация эта была Филаретом после 1619 года засекречена – и в источники, дошедшие до нас, не попала.
И ещё одно немаловажное наблюдение, упорно не замечаемое романовскими историками: законный глава законного наследного рода, просуществовавшего в течение нескольких столетий в качестве страховочного рода на случай пресечения основного великокняжеского (затем царского) рода, не только добровольно отказывается от трона, но и на протяжении всех семи лет царствования Бориса Годунова ни разу не попытался злоумышлять на его жизнь[102], не организовал ни одного заговора против него, не попытался спровоцировать народное недовольство и междинастическую войну во имя захвата личной власти. Всем этим занимался малознатный и чужеродный для Московии род литовских выходцев Захарьевых-Юрьевых-Романовых, но никак никто из рода Рюриковичей-Шуйских[103].
Романовых, кстати, очень не любили в России все истинные Рюриковичи всегда, вплоть до февраля 1917 года почитали они потомков Филарета, как минимум, выскочками. Именно чистокровные Рюриковичи состояли в качестве участников и вдохновителей всевозможных заговоров против Романовых на протяжении всех трёх веков царствования этой династии[104], они и против царя Петра выступали, и Павла Первого удушили, из их строя вышел и знаменитый анархист, идеолог ниспровержения самодержавия в России князь П. Кропоткин. Последний князь Тверской (абсолютно чистокровный Рюрикович), отсидев в тюрьме большевиков по время «Красного террора», случившегося после попытки убийства Ленина Фаиной Каплан, сказал в присутствии множества иностранных журналистов в 1918 году, что он счастлив тем, что чужеродная России династия Романовых пресеклась на вопрос о том, как он относится к расстрелу царской семьи.
Таким образом, наличие слишком большого числа прямых и косвенных свидетельств того, что царевич Дмитрий был убит агентом (агентами) римской курии (скорее всего, солдатами воинственного шпионского Ордена Иисуса Христа, больше известного, как Орден Игнатия Лойолы или иезуиты) вынуждает нас принимать эту версию доказанной практически на 90 с лишним процентов. Отсутствие же адвокатов у иезуитов и тот факт, что некоторые документы, хранящиеся в библиотеке Ватикана, касаемые именно к этой части вопроса, по сию пору являются недоступными исследователям, процент этой вероятности приближается к 100.
7
Если потомка Чингиз-хана Б. Годунова В. Шуйский принял царём и целовал крест ему на верность, служил царю честно, как он мог бы служить честно и прямым потомкам Гедеминовичей Голицыну, к примеру, либо Мстиславскому, то, как истинный потомок Рюрика, Василий Иванович не мог почитать царём над собой Григория Отрепьева, хотя тот и был признан и народом русским, и церковью православной Государём московским. Ибо не рождённый из чресл царских Самозванец, согласно норм семейного права древней Руси, Государём не мог являться. Это прекрасно понимал В. Шуйский, который - в отличие от остальных московских бояр, признавших вольно или невольно в Лжедмитрии сына Ивана Грозного, - во-первых, самолично видел труп истинного царевича, опознавал его, а во-вторых, как видно из всего в этой книге сообщённого о Василии Ивановиче, свято чтил обычаи, законы и нормы морали своих предков, в основе которых лежали принципы трайболизма, о которых в достаточной мере было сказано в предыдущих очерках.
Да, Василий Иванович действительно под давлением обстоятельств, оказавшись в окружении захвативших в 1605 году Москву поляков и донских казаков, пьяных москвичей и вооруженных северских крестьян, смалодушничал – и вслух отрекся от сказанных за 14 лет до этого своих слов о смерти царевича Димитрия. И люди ему якобы поверили. Но сам-то князь словам тем своим верить не мог. Ибо, если быть Рюриковичу под властью потомка Чингиз-хана, каким почитался в глазах Шуйского царь Борис, не являлось позором, но честью для русского князя, то потомку князя Рюрика ОСОЗНАВАТЬ, что властвует над ним беглый инок, расстрига и вообще малознатный дворянин из костромских владений ненавистных Шуйским Романовых, - это было в сознании В. Шуйского уже позором не личности, а всего рода как Шуйских, так и всех Рюриковичей.
То есть, государственный переворот, совершенный В. Шуйским в 1606 году, только подтверждает версию насильственной смерти истинного царевича Димитрия в 1591 году, хотя историки романовской школы из всего вышесказанного делают прямо противоположные выводы. И, в результате, сам вопрос о том, кто же и зачем убил царевича Дмитрия тонет в словесах и мельтешении.
Мы же, продолжая отвечать на поставленные царем Фёдором Ивановичем перед князем Василием Ивановичем Шуйским в 1591 году вопросы, должны обратить на всё вышесказанное и касаемое последующих событий особое внимание для того, чтобы высказать те мысли, которые просто-таки обязан был высказать довольно ещё молодой (неполных сорок лет) наследник Престола московского В. Шуйский изрядно хворому, хоть и тоже молодому (тех же лет) царю Фёдору Ивановичу, который и сам умрёт через семь лет после событий в Угличе смертью странной...
1. Смерть царевича Димитрия была насильственной, но признание её таковой и объявление вслух имени убийцы и заказчика убийства повлечёт за собой необходимость принятия царём такого рода мер, которые могут потрясти Московию до основания, на что и рассчитывают соседние страны, имеющие целью поработить Русь.
2. Посему Государю следует принять более разумное решение: признать брата нечаянным самоубийцей - и тем самым пресечь возможную войну и трагедию, а не объявлять Дмитрия убитым и начинать кровавое мщение.
3. Если бы такая дилемма стояла перед царём Иваном Грозным, то тот бы её разрешил самым кардинальным способом: начал бы войну с Речью Посполитой с требованием выдачи убийцы и возмещения русскому государству ущерба в финансовом исчислении либо в передаче бразд правления виноватой страной ему лично. Тем более, что не так давно ещё поляки сами дважды дискуссировали по поводу того, отдавать ли им свой Престол московскому царю, но отдали сыну шведского купца.
4. Ситуация в 1591 году на Европейской политической арене приближалась к таковой, что Польша была в фаворе в глазах всего западного мира, ибо именно усилиями короля Сигизмунда Третьего спустя всего четыре года – в 1595 году - будет подписана долгожданная Уния между католической и православной церквями Литовской части Речи Посполитой, и это обеспечит не только большой приход финансов из Рима в эту страну на ведение долгожданной войны с православной Московией[105], но и будет гарантировать передачу больших субсидий и военных, материальных и людских ресурсов Сигизмунду от прочих католических монархов. То есть, в случае войны Московии с Польшей по вполне благородному поводу, русской армии пришлось бы в 1591 голу воевать фактически с военно-промышленным потенциалом всей Европы, тогда еще не распавшейся как следует на её католическую и протестантскую части (это произойдёт в 1618-1648 гг в результате Тридцатилетней войны). И это означало бы катастрофу.
5. Самоубийца нечаянный не может быть грешником, а потому смерть его не оскорбит царского дома, и потому сам царевич уже похоронен по православному обряду и на освященной церковью земле. А больше ничего покойному мальчику не может сделать ни простолюдин, ни сам царь. Будет Фёдор Иванович мстить за его смерть, не будет ли – ничего не изменится для царевича Дмитрия. Теперь надо думать, как бы царю заиметь наследника или хотя бы наследницу, чтобы не осиротить страну. И беречь свое здоровье, чтобы править страной как можно дольше.
Думается мне, что именно так или почти так и говорили меж собой царь Фёдор Иванович и князь Василий Иванович, обсуждая ситуацию, случившуюся в результате гибели царевича Дмитрия и до отъезда Шуйского в Углич, и после возвращения его в Москву. И свидетелей этого разговора быть не должно. Но говорить иначе было бы просто глупо, не правда ли?
Отсюда следует объяснение тому, что в результате проведения следственных мер, комиссией Шуйского были наказаны не убийцы царевича, а угличане и колокол, позвавший народ на гиль по случаю всенародного страдания о смерти наследника Престола. Ведь получается, что фактически царь наказал людей за то, что они были чрезвычайно верны Престолу и ему самому.
На эту официальную нелепицу никто из исследователей этого случая внимания не обращает. Но восстания в Угличе, Рыбинске и Ярославле ведь случились, организатор их известен – князь Афанасий Нагой, родной дядя вдовой царицы, матери царевича, человек, приближенный к прозападной партии бояр и, по-видимому, тоже тайный католик. И нам фактически неизвестны выкликнутые им в этих городах лозунги вкупе с призывом наказать виновных в гибели царевича Дмитрия. Официально и голословно по сию пору признано лишь то, что вышеназванные сугубо городские восстания произошли от всеобщей истерии и всеобщего ощущения грядущей беды для всего государства.
Но объяснение это нелепо, ибо, как уже было здесь сказано, народу всегда было наплевать на то, как себя чувствуют и отчего умирают их владетели. Исключения редки, и касаются тех лиц, которые делом доказали, что они необходимы на своем месте, ибо заботятся о благе народа: освободивший Москву от осады Тушинского вора князь, М. Скопин-Шуйский; давший свободу крестьянам император Александр Второй, впоследствии убитый народовольцами; давший землю крестьянам Ленин; руководивший колоссальной и победоносной Отечественной войной Сталин; позволивший беззаботно прожигать советскому народу жизнь, беспечный Брежнев.
Ничего подобного царевич Дмитрий не сделал, и сделать не мог по своему малолетству. Далеко не все в государстве московском даже знали о его существовании, а многие, узнав о его нелепой смерти, только подивились, а то и посмеялись над случившимся – сам себе горло перерезал в приступе падучей.
И, тем не менее, случилось три восстания в поволжских городах - в те времена стратегических по своему географическому положению, весьма богатых и обильных людьми. Нам неизвестно, что требовали, от кого требовали и каких мер требовали восставшие, как много войск было послано на усмирение бунтовщиков, какие обвинения были выставлены властями и кого конкретно все-таки казнили в тех городах по приказу «доброго царя Фёдора Ивановича». Но существует твёрдое убеждение даже в среде историков, что усмирение произошло быстро, бескровно, одними увещеваниями народа от имени царя его воеводами. И почему-то этой нелепице верят.
А ведь усмирить одними лишь увещеваниями лиц, захвативших винные подвалы и устроивших в разор в родном городе, мог бы только Христос. Без основательных карательных акций успокоить начавший буйствовать плебс невозможно. Можно перенести внимание разъярённой толпы на другого её врага, но для успокоения масс всегда проливается кровушка. Иначе это будет ещё одно ни с чем не сравнимое чудо. Но не слишком ли много чудес на одну державу в столь короткий период времени? Ранее мы уже говорили о других чудесах периода Великой Смуты, которые известны нам только в филаретовских летописях и в документах, занятых похвалами новой династии.
Означать эти восстания в Верхневолжских городах могут лишь то, что, как минимум, люди этих трёх городов были либо заранее подготовлены к бунту, либо был подначены агентами Речи Посполитой сразу после случившегося убийства. То есть массы знали имя убийцы и видели свой долг в том, чтобы покарать его, рвались, по русскому обыкновению, закидать шапками мощнейшую в Европе державу. Ибо у толпы, как таковой, никогда не бывает государственного разумения, есть лишь свойство двигаться за лидером под выкликнутым им лозунгом (иногда под двумя), не вдаваясь разумом даже в суть оных, как это происходило на наших глазах во время августовских событий 1991 года и на протяжении целого года перед этим.
Они не знали того вышеприведенного разговора, что произошел между царём Фёдором Ивановичем и князем В. Шуйским, они, вслед за своими лидерами-шпионами, были уверены, что смерть царевича Дмитрия неминуемо приведёт Московию к войне с Речью Посполитой – и выступили, скорее всего, в поддержку идеи шапкозакидательства из-за всколыхнувшихся в них верноподданнических чувств - и именно этим объясняется лёгкое и быстрое усмирение сразу трёх городов правительственными войсками.
Означать это может лишь одно: связь неведомого нам убийцы царевича Дмитрия с Речью Посполитой в 1591 году была явной. То есть мы вновь возвращается к личности Ивана Мартыновича Заруцкого, как возможного исполнителя этого злодеяния.
Но... Заруцкий был ещё молод в 1591 году, чтобы оказаться доверенным лицом царскому роду, и никак не мог служить при царевиче в качестве именно дядьки. А отец его, который по возрасту мог быть таковым, но как раз именно в это время вёл свое хозяйство на Волыни. И к тому же Иван Мартынович всего за год до убийства был ещё воспитанником иезуитской тайной шпионской школы в одном из бенедиктинских монастырей Кракова, то есть просто-таки не имел времени на то, чтобы втереться в доверие к царским сановникам и с их помощью попасть в окружение царевича Дмитрия.
То есть подозрение в соучастии в организации убийства на Заруцком остаётся, а вот обвинение в непосредственном совершении злодеяния не выдерживает критики.
8
Перейдём ко второму подозреваемому.
Личность эта хорошо известна историкам, но, как правило, рассматривается и анализируется его деятельность в 1605-1607 годах, как будто оный персонаж появился на свет уже взрослым, а спустя три года исчез таинственным образом, не умерев, не вознесясь живым на небо[106], ни провалившись также живым в ад. Человек этот нам интересен здесь по нескольким причинам.
Первая и самая известная – это то, что он якобы удивительно походил лицом на первого Самозванца.
Вторая – это то, что он был при Лжедмитрии Первом его личным чернокнижником. прорицателем и колдуном.
Третья – это то, что он исчез из Москвы в часы, когда народ московский искал и убивал самозванца.
Четвёртая – это то, что путь его из Москвы был строго выверен и прям: через Тулу, Кромы, Путивль в замок Мнишеков Самбор, где находился глава иезуитской президентуры в Польше, ответственный за деятельность шпионов Рима в Московии непосредственно перед генералом Ордена.
Пятая – это то, что никого из мужчин, готовых принять беглеца в Самборе в 1606 году, из числа членов семьи владельца оного, не было в это время в замке, а вторая жена Юрия Мнишека Урсула не имела никаких полномочий принимать какие-либо серьёзные решения, и уж тем более ей по нормам приличий было запрещено в отсутствии хозяев-мужчин принимать в доме Юрия Мнишека постороннего мужчину. А вот на проживающего в другом крыле замка резидента Ордена иезуитов и на прибывающих к нему людей это запрещение не распространялось.
Шестая – это то, что в польском замке без мужчин-хозяев в это время встретились два посторонних русских мужчины: прибывший из Москвы дворянин-чернокнижник и прибывший из Рима через Прагу агент иезуитов И. Болотников.
Седьмая – это то, что сразу после этой предполагаемой встречи И. Болотников срочно выехал в только что покинутый царским колдуном Путивль, где его уже ждал с основой будущего антимосковского войска князь Шаховской – участник кружка Никиты Фёдоровича Захарьева-Юреьва-Романова и тайный католик.
(ПРИМЕЧАНИЕ. Оный князь Шаховской, как один из самых знаменитых зачинщиков Великой Смуты, виновник гибели сотен тысяч русских людей, будет при царе Михаиле наказан всего лишь постригом в монастырь, а при соправлении Патриарха Филарета переведён на сытые хлеба в том монастыре - со снятием с князя всех епитимий и наказаний - с тем, чтобы именно устами изменника-князя была передана нам одна из версий случившейся по его вине трагедии русского народа и скрыта истина от потомков).
Восьмая – это то, что сей чернокнижник (с кем должны были бы бороться солдаты Ордена Иисуса и чрезвычайно богобоязненные Мнишеки, устраивавшие в годы своего правления Самбором даже сжигания ведьм) остаётся в доме находящегося в русской тюрьме, а потом под надзором в ссылке в Ярославле Юрия Мнишека на правах почётного гостя, и пребывает там на господских харчах и без определённых занятий более года.
При этом никаких сведений о том, что он находился в интимных отношениях с Урсулой Мнишек, матерью пятерых детей, нет.
Девятая – это то, что сам И. Болотников был до конца уверен в том, что именно в замке Мнишеков его представили настоящему царю Дмитрию – и царь обязательно прибудет в его войско, станет если не вождём, то символом освобождения Москвы от Шуйского, которого Иван Исаевич вполне искренне почитал узурпатором на русском троне.
(ПРМЕЧАНИЕ: Судя по всему, эту уверенность в И. Болотникове поддерживал на протяжении почти двух лет всё тот же неотлучно находящийся рядом с главным воеводой воровского войска Болотниковым князь Шаховской, который не только знал истинного царя Лжедмитрия и его чернокнижника в лица, но и, встретив колдуна в Путивле, проводил его в Самбор, а потом находился в переписке с кандидатом во вторые самозванцы).
Десятая – это то, что посланный Болотниковым за новым Лжедмитрием (которого сам Болотников искренне почитал чудом спасшимся от смерти московским царём) в Самбор Заруцкий вернулся в воровское войско без самозванца – и в результате боевой дух крестьянской рати оказался подорванным накануне решающего сражения под Москвой, армия Болотникова была тотчас разбита московскими стрельцами и северорусскими ополченцами[107] во главе с В. И. Шуйским, его братьями и племянником.
Одиннадцатая – это то, что вновь на белый свет появляется этот дворянин уже в войске второго Самозванца – Тушинского вора Богданки, который также был лицом очень схож с Первым Самозванцем. И здесь дворянин сей получает ни с того, ни с чего чин наивысший, то есть ни более, ни менее, как боярский.
Для посвящённого человека сам перечень этих событий кажется полным чудес, тайн и противоречий, а для профессионального литератора – синопсисом сюжета исторического приключенческого романа. При этом, если учесть, что от упоминания этого персонажа Великой Смуты старательно уклоняются все филаретовские источники, а отец сего дворянина – дворянин Погорелого городища - был, согласно Разрядных книг, послан на службу в Углич (вполне вероятно, что вместе с семьёй) за год до странных событий, случившихся во дворе великокняжеского терема, а потом никогда более в дошедших до нас документах не появляется, то сама собой возникает хоть хлипкая, но версия: убийцей царевича Дмитрия мог быть либо сам известный нам чернокнижник Михайло Фёдорович Молчанов, либо его отец, который, вполне возможно, и мог служить дядькой сродного брата царя - Дмитрия Ивановича.
Почему?
Да, во-первых, потому, что приглашать на должность личного чернокнижника и чародея, обязанного предсказывать судьбу и заниматься астрологией, защитой жизни царя от колдовской порчи, проверкой поданных к царскому столу блюд на наличие наложенных на них заклятий, проклятий и чар, самому колдовать против царских недругов, кого попало со стороны не берут. Михаила Молчанова, как минимум, должны были рекомендовать царю особо доверенные ему люди, а чаще всего таковой «чародей» должен делом доказать свою верность Государю, подтвердить, что на него и его молчание царю можно положиться точно также, как на личного повара или на телохранителей-рынд.
А нам романовские и новорусские историки представляют Молчанова, как недоросля, вдруг ни с того, ни с сего бросившего Погорелое городище и прибывшего в Москву поглазеть на нового царя, тут же поверившего в его таланты и вручившего провинциалу сверхответственный пост в стране едва ли не за красивые глазки. Кстати, и должность-то эта не была традиционной для Московии, но зато была широко распространена в королевских домах Западной Европы – точно так же, как и пост «канцлера Сутупова» при Лжедмитрии, кстати, сказать.
Если же учесть, что оные отец и сын Молчановы были в 1591 году дворовыми вассалами (дворянами) московских тогда ещё бояр Захарьевых-Юрьевых-Романовых, то многое из непонятного ранее становится ясным: именно люди из иезуитского окружения первого Лжедмитрия рекомендовали царю на должность личного колдуна и ворожея младшего Молчанова. Последний, кстати сказать, был старше убитого в Угличе царевича Дмитрия на добрых десять лет, а потому не мог выглядеть 23-летним в 1606 году, когда Ордену потребовалось выдать Молчанова за вновь воскресшего царя Димитрия. Ведь даже сам Отрепьев был заметно старше царевича, за которого он себя выдавал, - и это обращало на себя внимание современников. К тому же, до нас не должно сведений о том, что при жизни первого Самозванца ходили слухи о том, что царский колдун удивительно похож на Государя московского образца 1605-1606 гг. Но после убийства Лжедмитрия таковая версия вдруг якобы возникла – и стала столь же хрестоматийной, как и прочие филаретовские выдумки.
Из этого следует, что похожесть этих двух лиц была весьма условна – у Отрепьева и Молчанова был, возможно, схожий тип лица, который можно было использовать иезуитам их клевретам для мистификации населения изрядно прореженной войной и голодом Москвы с помощью усов и бороды, которые носили тогда русские мужчины повсеместно, а долгая жизнь Молчанова в Самборе легко объясняется плохим ростом растительности на лице «колдуна».
Но... Как раз за это время польские жолнеры отыскали возле города Стародуба Богданку, провозгласили того царём – и мудрить с Молчановым стало иезуитам ни к чему. Профессиональный католический шпион тут же был послан в Тушинский стан, где его роль и та польза, принесённая Второму Самозванцу, за которые он был возведён в высокий боярский чин, для нас неизвестны[108].
Вызывает удивление - и тут современники польские и русские опять ни словом не обмолвились, - что Молчанов якобы походил лицом и на Богданку, как должно следовать по элементарной логической конструкции: если Молчанов походил на Гришку Отрепьева, и на Расстригу же походил Богданко-жид, то Молчанов должен был выглядеть двойником и Богданки-жида. НО об этом никто не пишет.
Это трёхкратное повторение одного и того же, столь часто воскресаемого лица никого в окружении Тушинского вора не удивило? Даже оттеснённых боярином Молчановым от трона высокородных и неугомонных поляков? Ни одного находящегося в Тушинском лагере московских бояр-перелётов? Никто не сделал из этого странного стечения обстоятельств никаких выводов? Позвольте не поверить в такую всеобщую тупость десятков тысяч людей.
При этом, согласно Разрядных книг, книг Дворцового Приказа и прочих оставшихся нам юридических документов, у Богданки не было своего личного мага и чародея, то есть Молчанов при новом Самозванце уже не занимался колдовством и астрологией, как это должно было следовать из его специализации. Из подобной нелепости можно сделать два вывода.
Первый: Молчанов не смог доказать при первом Самозванстве свой высокий профессиональный уровень в качестве предсказателя и ведуна, и потому был отставлен от этой должности выдающим себя за царя Дмитрия Богданкой, но был использован на другой службе, нам неизвестной, но, вполне возможно, что связанной разведывательной деятельностью в стане основного противника Самозванца-2 – у Василия Ивановича Шуйского.
Второй вывод: Молчанов после прибытия в Тушино был цариком принят по рекомендации со стороны в качестве лица столь значительного, что Тушинский вор едва ли не тотчас вручил ему звание боярское.
Первый вариант следует всё-таки исключить по той простой причине, что он подразумевает под собой обвинение Михайлы в соучастии в покушении на особу царскую – и Молчанова, скорее всего, Тушинский вор, обязанный поддерживать версию о себе, как о Лжедмитрии, казнил, а не возвысил.
Второй означает наличие неких нам неизвестных заслуг Молчанова перед Вторым Самозванцем. И потому следует предположить, что заслуги те были либо действием, либо бездействием Молчанова в решающий момент истории.
Бездействием следует признать только долгое сидение Молчанова в Самборе – и оно имело бы значение для возвышения его в Тушинском лагере только в случае, если бы Богданко считал Молчанова своим конкурентом на царский Престол, который внезапно отказался от этого места в пользу него. Но, во-первых, нам известно из разных источников, что сам Богданко не хотел быть «царём московским», всё время тяготился этим званием и, будучи убежденным трезвенником, даже запил Во-вторых, возвышать Молчанова за его согласие не признавать себя самозванцем – это всё равно, что признавать на весь белый свет себя равным с ним претендентом на Престол, то есть назвать Тушинскому вору вслух самозванцем себя - и быть растерзанным толпой за это. Из этого следует, что версия с поощрением Молчанова Богданкой за бездействие бессмысленна.
Активность Молчанов проявил только в день убийства Первого Самозванца и последующие недели бегства в Самбор. И то, как скоро он добрался до замка Мнишеков, где ждал его резидент иезуитов, означать может одно: Молчанов спешил сообщить своим хозяевам о постигшей римскую курию политической неудаче в Московии: ставленник папы римского и Ордена иезуитов Григорий Отрепьев, обязавшийся перевести Русь в католицизм, оказался убитым московскими купцами и новгородскими стрельцами.
При том следует учесть, что весть эта наверняка обогнала Молчанова, ибо таково свойство слухов в тот период истории – распространяться со скоростью ветра. Но для профессионального шпиона было ясно, что его долг – не просто подтвердить слух, но и передать своему непосредственному руководству абсолютно точные доказательства того, что произошло в Москве, чтобы на основании именно им сообщенных сведений как можно скорее заработала аналитическая машина Ордена, было принято оптимальное решение, спасающее положение шпионской организации в Московии и начата новая операция по захвату страны сторонниками католизации страны. И потому эта версия кажется мне наиболее достоверной.
Подтверждается она и тем, что Молчанов, проскакав по вышеназванному маршруту от Москвы до Самбора, фактически попутно разведал состояние дорог и умов жителей этих территорий, по которым сразу по приезду его в Самбор вышел в сторону Путивля с римской казной в обозе Болотников.
Вторым подтверждением вышесказанной версии следует признать тот факт, что у Молчанова была встреча в Путивле с князем Шаховским, который уже имел небольшое войско, стоявшее в столице Северщины без средств, но в готовности идти войной на Москву под лозунгом вторичного воскресения царя Дмитрия.
Третьим следует признать тот факт, что Болотников пошёл со своей частью армии на Москву строго по проложенному Молчановым маршруту, а одного из воевод князя Шаховского – дворянина Истому Пашкова послал по второму – практически параллельному – пути: от Путивля на Москву через Елец. При этом захват Ельца был более выгоден для военачальника, ибо именно в Ельце было складировано Первым Самозванцем большое количество оружия для предполагаемой им войны с Турцией, которым и оказалось вооружено воровское войско.
Но при этом никому не пришло в голову, что главным воеводой воровского войска должен стать Пашков. Почему? Ответ прост: казна-то войсковая была у Болотникова.
То есть Молчанов заслужил звание боярское от Тушинского вора не бездействием своим, а как раз-таки активностью: это он обеспечил Рим и Орден качественной информацией, возобновлением военных действий на избавившейся от Расстриги Руси и отсутствием мира в Московии в период между убийством Первого Самозванца и появлением на свет Второго.
Какое поощрение получил Молчанов от папского Престола, нам остаётся лишь гадать. И вся эта цепь аналитики доказывает, хоть и косвенным образом, что Молчанов был особо доверенным иезуитским шпионом на Руси, сторонником не только смены династии на московском троне, но и смены народом ее веры и менталитета.
И тут-то нам приходится возвращаться в начальный период его карьеры в роли шпиона, который МОГ начаться лишь в ранней юности его, когда молодой дворянин из числа вассалов Захарьевых-Юрьевых-Романовых покинул Погорелое городище вместе с отцом своим ради того, чтобы оказаться одним из дворовых слуг (дворян) пока ещё живого последыша Ивана Грозного – царевича Дмитрия.
И пробыл в Угличе безвыездно 15 лет? Чтобы, узнав о «воскрешении» царевича, сбежать с места дворянской службы и напроситься на должность колдуна к царю Лжедмитрию? Так, получается, по версии романовских историков?
Но тогда возникает вопрос: а где же тогда юный Молчанов обучился ворожбе, заклятиям всяким, знанию лекарственных трав, приворотных-отворотных зелий, ядов, астрологии и прочим наукам того времени? В Угличе традиционно в течение столетий боялись всей этой чертовщины, как чёрт ладана, ибо жизнь дофина земли русской обеспечивала им беззаботное и состоятельное существование, а всякое колдовство, в которое народ того времени верил истово, могло обернуться бедой. Такого бы ведуна просто-напросто казнили бы угличане народным самосудом первым еще во время бунта своего по случаю смерти истинного царевича Димитрия. Это – во-первых.
Во-вторых, колдовством на Руси по большей части занимались женщины, а не мужчины, а ежели какой из мужчин и становился ведуном, то был оный при этом в возрасте таком, что числился он в глазах окружающих стариком. Молчанов же был в возрасте, когда убили царевича, лет восемнадцати. В эти годы разве что о девках думают, да о том, как приворожить ту или иную зазнобу. Да и к тридцати двум годам в 1606 году претендовать на звание старика-ведуна он не мог.
Так где же мог обучиться Молчанов за прошедшие со дня убийства царевича Дмитрия и до восшествия на престол Лжедмитрия годы столь редкой на Руси специальности? Ответ лежит на поверхности: в Речи Посполитой, в Кракове, где даже в Университете вели подобные курсы знаменитые специалисты Европы в этой области «знаний». Или в одном из итальянских университетов. Не говоря уже об иезуитских школах при ряде тамошних монастырей.
То есть в системе косвенных доказательств службы Молчанова Риму все ранее казавшиеся бессвязными, разрозненными и таинственными свидетельства и факты приобретают чётко выверенную структуру. При этом ни одно из изложенных нами допущений не имеет опровержений и возражений. И это заставляет нас окончательно признать факт службы дворянина при дворе бояр Захарьевых-Юрьевых-Романовых Михаила Молчанова Ордену Иисуса при папе римском.
Заслужить столь высокое доверие за рубежом Руси сам юный русский дворянин конца 16 века просто не успевал. Иные скорости были как передвижения на телегах по тамошним дорогам, так и при продвижении по служебной лестнице. Резкие взлёты могли позволить себе лишь выдающиеся авантюристы, такие, как например, оба Самозванца, но известный нам своей расчётливостью прагматик Молчанов сам бы не совершил этой карьеры никогда. Кто-то должен был дать толчок ему в начале карьеры, пнуть его вверх, вышвырнуть в Польшу, заставить учиться колдовству, приблизить к сильным мира сего. И человеком этим мог быть только непосредственный родитель его – Молчанов-старщий. Ибо после случившегося убийства царевича Дмитрия даже Фёдору Никитичу Захарьеву-Юрьеву судьба одного из юных его дворян была безразлична, а уж после разора боярского рода, случившегося в 1600 году, тем более.
9
Фёдор Михайлович Молчанов – фигура более таинственная, чем может показаться это на первый взгляд. Достаточно отметить тот факт, что оного лица не было в списке дворян Погорелого городища при царе Иване Грозном, но известно, что был Фёдор Молчанов среди стрельцов московских на русской стороне в последней войне Ивана Васильевича с литовцами, где попал в плен, и довольно долго находился в Речи Посполитой, чтобы внезапно появиться в Московии уже в качестве дворянина, но не царя московского Фёдора Ивановича человеком, а новопожалованном дворянином при боярском доме семьи Захарьевых-Юрьевых-Романовых. Посыл боярином Фёдором Никитичем старшего Молчанова в Углич невесть зачем и полная пропажа дворянина из документов эпохи после смерти царевича Дмитрия заставляет предложить следующие версии развития возможных событий...
1. Настоящий Ф. М. Молчанов был по дороге в Углич убит, а его место занял его двойник, чтобы стать дядькой царевича Дмитрия, а потом найти способ избавить Московию от наследника Престола из рода Даниловичей, отдать страну роду Захарьевых-Юрьевых-Романовых.
2. Молчанов Ф. М., будучи в плену, был завербован в Польше римской разведкой и, приняв католичество, стал верным слугой Ордена иезуитов (солдатом Ордена он быть не мог по Уставу), то есть Фёдор Михайлович царевича Дмитрия добил сам. Возможно, что у него были напарники в этом злодействе – тот же Заруцкий, например.
3. А может, старший Молчанов и вовсе не добрался до Углича, убит был, к примеру, разбойниками с большой дороги по пути в вотчину наследника Престола, а убит был царевич Дмитрий совсем неизвестным нам человеком.
Третий вариант нам неинтересен, так как он вообще ставит предлагаемый в этой главе для обсуждения вопрос под сомнение. А мы хоть и окольными путями, но пришли к выводу, что одним из участников событий в Угличе 1591 года мог быть отец Михайлы Молчанова.
Вариант с двойником имеет тоже одну слабую сторону: версию эту невозможно доказать ввиду отсутствия какой-либо информации даже в польских (весьма прореженных и пострадавших во время прошедших на её территории за четыреста лет десятке сокрушительных войн и многочисленных восстаний) и в ватиканских архивах (Орден иезуитов, в отличие от КГБ-ФСБ, продавших своих даже живых агентов немцам и американцам, свято бережёт свои даже столь давние тайны).
Остаётся второй вариант, который тоже проследить имеющимися лично у меня возможностями сложно. На мой запрос в Рим, существует ли в списках агентов Ордена иезуитов 1570-1600 гг некий житель Московии Фёдор Молчанов, мне не ответили. Но отказ отвечать на вопрос можно класифицировать тоже за ответ. То есть версия эта поддержана теперь сомнением.
Сомнения эти крепнут, когда знаешь, что иезуитам достаточно было бы ответить, что в 16 веке солдатами Ордена Иисуса Христа могли быть официально лишь те лица, которые могли доказать, что их предки в течение семи предыдущих поколений были ревностными католиками, что только в конце 18 века этот срок снизился до пяти поколений, а после 1948 года стали в иезуиты принимать и даже представителей других конфессий, принявших католичество, именно поэтому даже предыдущий папа римский Иоанн-Павел был выкрестом - выходцем из иудейской семьи, жившей четыре столетия в Польше. Даже таким маловразумительным объяснением они могли бы развеять сомнения мои в том, что Молчанов-старший был если не слугой Ордена иезуитов, то нанятым этой тайной военной организацией шпионом Рима в Московии[109].
В этом случае, вкупе с другой ранее рассмотренной информацией, становится понятным резкое возвышение Фёдора Михайловича Молчанова в Московии по возвращению им из Европы на Родину до положения дворянина, и явная причина, по которой он был отправлен будущим Филаретом в Углич за неполный год до убийства там царевича Дмитрия.
Был ли Молчанов-старший дядькой у вовсе не племянника романовского царевича Дмитрия, как об этом пишут некоторые современные публицисты (последний сын Ивана Грозного был рождён он последней, седьмой по счёту, а не от первой - родной тётки Фёдора Никитича - жены) сказать трудно. Скорее всего, нет. Ибо бытие Молчанова Ф. М. в польском плену не могло вызвать особого доверия умнейшего[110] царя Фёдора Ивановича к дворянину бояр Захарьевых-Юрьевых. А во-вторых, нам не известно ничего об особых воинских доблестях и победах старшего Молчанова, чтобы быть уверенным, что такому герою царь доверит воспитание почти что венценосного сродного брата.
Федор Михайлович Молчанов мог служить в толпе дворян малого двора царевича, собранного с миру по нитке от дворов самых именитых бояр государства московского, мог стать достаточно близким человеком царице и окружающим её мамкам-нянькам и прочей женской дворне, изнывающей от безделья и похоти. Если Молчанов-старщий и впрямь был в течение ряда лет обучаем в спецшколе иезуитов, то ему легко было наплести турусы на колесах, и вплестись в доверие к дворне царевича настолько, что ему Волохова и царица Мария могли доверить выходить во двор с психопатом-царевичем Дмитрием Ивановичем, где тот мог под приглядом Фёдора Михайловича поиграть, порезвиться без исполнения норм дворцового этикета. Да и дядька царевича от такой помощи мог не отказаться: было о чем немолодым уж людям почесать языкам, поглядывая из играми царевича с углическими сорванцами.
В этом случае Молчанов-старщий мог убить и царевича, и дядьку. При условии, конечно, если был у Фёдора Михайловича напарник по преступлению, который мог взять на себя убийство дядьки, отошедшего, к примеру, по малой нужде за угол. В этом случае, комбинация организации убийства наследника русского Престола становится простейшей и абсолютно беспроигрышной:
- Молчанов-старший на глазах детей убивает царевича, резанув того по шее два раза, то есть второпях не рассчитав первого удара,
- напарник его в это время заваливает дядьку царевича,
- дети в ужасе от увиденного несутся прочь со двора,
- Молчанов-старший с напарником бегут по городу с криком о том, что кто-то убил царевича – и исчезают от побежавшей тотчас к дворцу толпы, оказываются на окраине города, где их ждут заранее приготовленные кони,
- взбешённый дядя царевича Фёдор Нагой требует от народа мщения,
- народ начинает буйствовать - и убивает в панике, в поиске выхода праведному гневу своему пополам с ненавистью к стукачам находящегося в толпе и тоже не понимающего, что происходит, дьяка Битяговского и ещё нескольких негодных человек вместе с ним,[111]
- пытается организоваться первое следствие, которым руководит самый знатный из находящийся в это время в угличе мужчин: родной дядя вдовы-царицы Афанасий Нагой
- это первое следствие признаёт убийцей дядьку царевича, но вскоре обнаруживается труп дядьки – и тут же выясняется, что дуры-бабы поленились сами выйти во двор вместе с царевичем, а послали туда вместо себя одного из дворян потешного царского двора Фёдора Молчанова,
- бросаются искать дворянина – и не находят,
- расспрашивают мальчишек-свидетелей убийства – и узнают, что убийцей царевича является Молчанов,
- бросаются в то место, где дворянин ночевал, проводят обыск – и обнаруживают свидетельства того, что он – засланный польский шпион (а может Молчанов и сам не раз рассказывал дворне и царице о своем житье-бытье в Польше, что делает обыск ненужным, а вывод толпы естественным),
- народ в горячке всем миром решил идти войной на Речь Посполиту, дабы наказать католиков за смерть своего кормильца, а заодно и растерзал ответственных за подбор кадров в окружение царевича помощников дьяка Битяговского, а также нескольких здравомыслящих противников беспорядка,
- Фёдор Нагой вскакивает на лошадь, несётся в Ярославль, чтобы поднять там бунт народный в защиту царевича и позвать народ за собой против поляков, ибо надеется, что тем самым подтолкнёт якобы только нерешительного царя Фёдора Ивановича к решению совместно с народом мстить полякам за сводного братишку. То есть Нагой мстит за смерть своего троюродного племянника[112], на которого у рода Нагих были очень большие надежды, и само существование которого возвысило их до звания царских родичей и одновременно подтолкнуло его лично к соучастию в клубе московских тайных католиков[113]... -
- и так далее, уже по хрестоматийной схеме.
Версия проста, всё ставит на свои места, объясняет:
- во-первых, абсолютно все тайны до сих пор не разгаданного преступления;
- во-вторых, причины появления московской следственной комиссии в Угличе,
- в-третьих, характер ведения В. Шуйским следственных действий;
- в-четвёртых, причины исчезновения информации об определённых людях и об определённых действиях оных лиц;
- в-пятых, причину странного, не жестокого обращения с виновниками трагедии от лица царя Фёдора Ивановича;
- в-шестых, почему главным происшествием было признано официально не смерть царевича и наследника, а восстание угличан и жителей других городов Верхнего Поволжья, но при этом наказания оказались невероятно мягкими для этого времени:
- в-седьмых, почему весть о появлении самозванного Дмитрия в Польше показалась настолько дикой правительству Б. Годунова, что оное ограничилось лишь дипломатической перепиской с королём Сгизмундом и уверениями, что этого не может быть, потому что не может быть никогда;
- в-восьмых, почему Лжедмитрий за одиннадцать месяцев своего царствования так и не посетил Углича и не встретился ни с оставшимися в живых своими мамками-няньками, ни с кем из представителей потешного Угличского двора и с теми бывшими детьми, которые могли бы при встрече вместе с ним вспомнить свои общие забавы – и тем легко убедить даже В. Шуйского в истинности воскрешения царевича Дмитрия.
- в-девятых, почему до появления князя М. Скопина-Шуйского в келье у М. Нагой, где он сообщил вдовой царице о том, что сын её якобы жив и требует инокиню в Москву, мать истинного Дмитрия была в полной уверенности, что видела труп собственного ребенка на дворе в Угличе, держала в руках его мёртвое тельце, и бросала на его гроб горсть земли;
- в-десятых, почему ни один из московских царей после появления в Польше первого ещё Самозванца и до 1917 года не произвёл вторичного расследования случившегося в Угличе преступления с помощью государственных средств и профессионалов-криминалистов. Более того, кровно заинтересованные в разрешении этой загадки Борис Годунов, Василий Шуйский, королевич Владислав, члены Семибоярщины, два первых Романова, и даже Григорий Отрепьев, имевшие возможность вторично допросить очевидцев преступления, бывших в то время ещё живыми, не сделали этого.
Ответ на все эти «почему» может быть лишь одним:
ВСЕ ОНИ ЗНАЛИ, ЧТО ЦАРЕВИЧ ДМИТРИЙ НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛ УБИТ, КЕМ УБИТ, С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ УБИТ.
10
Уверен, что точно то же самое знали и точно также рассуждали и думали и Н. Карамзин, и С. Соловьев, и даже С. Платонов. Но первым для обнародования такой гипотезы мешало наличие власти Романовых на Руси, а последнему – контроль со стороны ставленников международного сионистского центра в правительстве большевиков во главе с Л. Троцким и Н. Бухариным. К тому же вплоть до 1941 года отечественная история, как наука, пребывала в СССР в зачаточном состоянии, во время Великой Отечественной и вплоть до 1953 года занята была она сугубо патриотической деятельностью, подразумевающей преувеличения значительности и самодостаточности русского народа в семье народов планеты и прочие передержки отторгнутого капиталистическим миром полусоциалистического государства. После смерти Сталина слегка оживившаяся историческая наука занялась поисками сразу многих истин, но после 20 съезда учёные русские вновь попали под контроль вышеназванного центра с тем, чтобы в период перестройки базирующаяся на методике исторического материализма историческая наука практически прекратила свое самостоятельное существование и превратилась в придаток всякого рода фондов не имеющих собственной истории США.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Настоящая книга была закончена 20 сентября 2008 года на основании того максимума документов и сведений, которые возможно получить обычному русскому писателю-эмигранту, работавшему над этой темой в Москве, в провинциальном городе Казахстана, затем в Берлине в общей сложности на протяжении 31-го года. Возможно, что с течением лет и веков могут произойти новые открытия ранее неизвестных нам документов, которые прольют свет на эту тайну более яркий, чем ныне мы имеем возможность осветить эту тьму своим разумом. Но, мне думается, что даже в случае находки новых документов, те лишь смогут подтвердить мои версии, а не опровергнуть их.
Ибо версия моя истории и характера развития Великой Смуты 1605-1618 гг, а также доказательство причастности предполагаемого мною лица, как убийцы царевича Дмитрия, откровенно скажем, литературная. Основана она на массе допущений и опирается подчас не на факты, а на версии, правильность которых доказывают версии другие, либо сведения косвенные, а то и этнографического характера. Кроме того, очень большое внимание, как писатель, я был вынужден уделять характерам и психологии участников Великой Смуты, которые проистекают из поступков их, и могут быть признанными моими оппонентами за условные. К тому же, в предлагаемом мною варианте расследования очень много внимания уделяется наличию косвенных улик, подтверждающих преступный сговор лиц из высшего состава руководителей страны по имени Московия, действующих против собственной страны в пользу представителей не просто других Государей, но даже против основной идеологии Руси начала 17 века – православия.
До появления на горизонте русской истории Горбачёва, Ельцина и присно с ними перестройщиков из числа членов Политбюро ЦК КПССС, Президиума Верховного Совета СССР, Верховного Суда СССР, генералитета КГБ ССС, МВД СССР и других высших карательных организаций страны с коммунистической идеологией, которые буквально в одночасье стали врагами и своей страны, и своего народа, и его идеологии, сама мысль об аналогичном заговоре на рубеже 16-17 веков не могла зародиться в голове русского аналитика. Высказать подобное соображение своё вслух я пытался несколько раз на протяжении 1970-2008 гг, но всё без толку. Ибо люди понимают и хотят слышать лишь то, что приносит им удовольствие, не вынуждает стыдиться за свои поступки, не заставляет мозги работать. Общество должно было пережить катастрофу 1985-2008 гг, взглянуть на себя со стороны, чтобы начать разбираться в причинах собственного падения и разрушения нации, а также осознать суть тех конфликтов и взаимоотношений, которые произошли в период Великой Смуты и повторились в 1985-2008 годах.
За годы работы над многотомным романом-хроникой «Великая Смута» я несчетное число раз заключал договоры с издательствами СССР и новой России на публикацию художественного варианта моей версии якобы хорошо известных исторических событий. Среди них были тогда гиганты книжной индустрии издательства «Советский писатель», «Художественная литература», «Центрополиграф» и «ТЕРРА-Книжный клуб», которые брали на себя обязательства выпустить от 4 до 9 томов романа, слали мне хвалебные рецензии научных и литературных консультантов, критиков, но...
Откуда-то из-за спин издателей возникала во всякий решающий момент некая волосатая лапа – и все контакты издателей со мной мгновенно прерывались, главные редакторы переставали брать телефонные трубки, охрана переставала пропускать меня в издательства, текст романа исчезал из архивов, редакторы (вплоть до главных) оказывались уволенными – и так продолжается вот уже более десяти лет. В журнале «Сибирские огни» (г. Новосибирск) в 2004-2006 гг были опубликованы четыре тома этого романа, но, как только дошло дело до публикации тома пятого, где прямым текстом сказано что Богданко-жид был сыном стародубского иудея по вероисповеданию, как тотчас публикация романа прекратилась, а члены редколлегии перестали выходить на связь со мной даже по электронной почте. И таких случаев можно перечислить несколько десятков.
Настоящая книга возникла не по моей инициативе, а по просьбе членов Всероссийской комиссии по подготовке празднования 400-летия освобождения Москвы от польских захватчиков, но после ознакомления ими с черновиками первых четырёх очерков настоящей работы, контакты с мной были ими прерваны, председатель комиссии был заменён. И это – после многочисленных сетований многочисленных авторитетных учёных, чиновников и священнослужителей по поводу того, что фактически ни одного современного сколь-нибудь серьёзного аналитического сочинения в русской историографии, посвящённой Великой Смуте, нет природе, что даже хронология Великой Смуты до сих пор не отработана, и в разных работах разных авторах полна даже внутренних противоречий. Хотя именно заказчики книги сформулировали названия первых шести очерков настоящей работы.
И, тем не менее, книга «Великая смута: война Гражданская или Отечественная?» предаётся точно такому же остракизму, как и роман. Всё это говорит это о том, что версия моя верна и бьёт прямо в цель. Либо о том, что и политикам, и издателям современным на самом деле наплевать на Великую Смуту и на саму Россию, они делают карьеры, деньги, слишком заняты показухой, чтобы интересоваться Истиной.
Частично текст романа-хроники «Великая Смута» издавался за рубежами России на русском и на других языках, где населению - по большому счету - тоже наплевать на историю России и на то, кем был Лжедмитрий на самом деле, и уж тем более на то, кто и зачем убил настоящего царевича Дмитрия, или почему казнили столь мучительным образом благодарные русские люди вождя первого московского всенародного ополчения, Спасителя Руси И. Заруцкого. Российского читателя кто-то решительно и невозмутимо отсекал от предлагаемой мной версии – и как раз это привело меня к мысли, что мне удалось не просто вскрыть известный гнойник истории России, но и доказать причины, породившие его, подсказать способы лечения страны без всяких там идиотских перестроек и тем более уж без перестрелок.
В настоящее время уже и не важно мне, в каком виде и когда выйдет роман «Великая Смута» полностью, и дойдёт ли он вообще до читателя. Заканчивая книгу этих очерков, написанных уже практически по завершению главного труда моей жизни, за который Союз писателей России мне вручил диплом и литературную премию имени Льва Николаевича Толстого, я вдруг отчётливо понял, что всё, что я мог сказать нового о Великой Смуте, мною уже сказано, а услышан я или нет – уже не важно ни для меня, ни для моих близких, ни для людей мне посторонних, ни для тем более моих врагов, которых за годы работы над романом «Великая Смута» набралось неисчислимое множество.
Для писателя, оказывается, важно отыскать и осознать Истину, а не доказать ее окружающим. В конце концов, я, как профессиональный драматург, могу согласиться с мнением актеров и режиссеров: публика – дура, а говорить дураку в глаза, что он – дурак, бессмысленно. Все мы работаем на публику, ждём похвал и оваций. Но приходит некий порог, когда то и другое начинает не радовать, а раздражать, вызывать отторжение сердца. Истина существует сама по себе, и отыскивается каждым человеком самостоятельно. Писатель может лишь помочь читателю разобраться с деталями, но основную работу ума и сердца читатель должен произвести сам. Но пишущего люда становится с каждым днём всё больше, а читающего всё меньше. Значит, и число лиц, могущих совместно со мной понять Истину, с каждым днём уменьшается.
Потому я решил выставить этот роман и книгу этих очерков в Интернете. И сейчас они уже служат пособием для студентов некоторых ВУЗ-ов СНГ и информационным пособием для литераторов, аспирантов, не пропивших себе мозги и не загадивших их наркотиками, телевизионной рекламой и политическими инсинуациями современных СМИ. До тех пор, пока будет на Руси хоть один не алкаш, не наркоман и не кретин, работа эти будут востребованы моими дорогими бывшими советскими, а теперь невесть какими соотечественниками: русскими, казахами, украинцами, белорусами, грузинами, евреями, молдаванами, армянами, немцами, людьми многих, многих других наций.
Потому что как ни старайся заткнуть рот Истине, а то и дело возникают вопросы, ответить на которые правильно в России без знания истории Великой Смуты невозможно. Такие, например, как:
- Отчего портовый волжский город Углич, бывший центром пересечения трёх торговых путей на протяжении тысячелетия, бывший до конца 16 века фактически второй столицей Верхней Волги (первой был Ярославль), превратился по завершению Великой Смуты в заштатный городишко, в речной порт которого перестали заходить суда торговых гостей не только со всей России, но из Персии, Закавказья, Англии и Германии, а торговые пути переместились в соседние Дубну, Конаково, Рыбинск и Калязин?
- Отчего все годы царствования династии Романовых волости, расположенные к северу от Москвы, пользовались дурной репутацией в аристократических гостиных и в царском дворце, были практически заброшенными, а всё внимания самодержцев Романовых было привлечено к населению районов южных и западных?
- Отчего не решились Романовы наложить на северных русских мужиков ярмо крепостного права, а довольствовались превращением в рабов жителей южных областей?
- Отчего самая активная и самая важная для национального существования часть мужского населения Руси 17 века вдруг добровольно рванулась сразу после Великой Смуты на Восток, захватив менее, чем в течение века методом «доброй колонизации» сначала всю Сибирь до Тихого океана, а там и Казахстан, и большую часть Средней Азии[114]? И почему последующие менее масштабные присоединения чужих земель к Руси потребовали громадных финансовых затрат, перебросок огромных воинских соединений и пролития морей крови?
- Почему отпавшие от России бывшие советские республики уникального в истории человечества братства многих народов вдруг взяли за лозунги: «русские – это колонизаторы, это – враги, это – злодеи»[115]?
- Что должны понять и что должны делать нынешние правители России, чтобы не допустить грозящего в скором будущем распада Российской Федерации на очередные независимые от Москвы государства?
Вопросы, подобного рода невозможно разрешить без честного и беспристрастного осознания места Руси в мировой истории. А для этого необходимо понять:
- что Россия живёт со всем миром в едином пространстве, что она никакая не особая страна, и что народ русский – не богоизбранный, а подвержен точно таким же порокам, как и остальные народы планеты,
- что народ наш надо лечить от бесчисленного числа пороков, а не потакать им,
- что для того, чтобы найти лекарство от нынешнего вымирания коренного населения Великой русской равнины (не только русских, но и украинцев, белорусов, мордвы, чувашей, татар, башкир, коми и остальных) и остатков колоний некогда великой империи, надо дать чёткий и честный диагноз обществу послебрежневского периода.
Без знания правды истории этой совокупности народов, без понимания факта его болезней, особенно в период Великой Смуты и перестройки, правильный диагноз поставить нельзя.
Поймёт ли эту простую и естественную мысль когда-нибудь новорусский Кремль?
История покажет...
***
Что же касается основного вопроса всей книги «Была ли Великая Смута войной Гражданской или всё-таки Отечественной?», то строго точного и примитивного ответа на него нет и быть не может. Для различных регионов в различные моменты и периоды Великой Смуты она была то войной Отечественной, то Религиозной, то Гражданской, то просто бунтом, а то и временем, когда можно вдосталь пограбить, покуражиться над слабыми и удовлетворить самые низменные потребности, то есть просто Разбоем. В целом же, для западной и южной частей Руси начало Великой смуты было войной во имя крохоборских интересов не желающих платить налоги в Москву русских крестьян и охочих до любой войны и до любой поживы бездельных донских и запорожских казаков. О патриотизме в ту пору речи не шло и идти не могло. У двух первых Лжедмитриев и у Болотникова были европейские деньги, казной своей они расплачивались с русским людом за разбои и убийства – и народ сей повалил крушить всё подряд, разрешая ратным трудом своим и трупами своими проблемы римской церкви.
Северная же и восточная части Руси пребывали в те первые годы Великой Смуты практически в бездействии.
Во-первых, по причине плохих коммуникаций и отсутствия надёжной информацию о том, что же такое происходит в далёкой Москве и ещё более далёких южных волостях.
Во-вторых, в виду того, что в провинции всегда рады бедам в метрополии и возможности какое-то время не платить государственных налогов, довольствоваться данью для местного воеводы.
В третьих, ослабление Москвы не позволяло местным воеводам бесчинствовать в отношение своих подчиненных, применять силу и заставлять даточных людей идти на войну.
Последние пришли с Северной Двины, с Камы и из Перьми Великой на помощь Шуйскому для битв против Болотникова добровольно. Добровольцы вливались и в шведскую армию М. Скопина-Шуйского, превратив ее в русское воинство. При этом русские ратники Севера и Востока Руси денежного довольствия за свои подвиги не получали, в отличие от иностранных наёмников. А уж первое московское ополчение во главе с Заруцким и князем Трубецким и вовсе жило на подножных кормах, без жалования, то есть состояло исключительно из патриотов Земли русской.
Таким образом, на протяжении всего периода Великой смуты наблюдалось укрепление патриотических настроений русского народа, что говорит о перерастании Гражданской войны в Отечественную. Нижегородское ополчение, зародившееся войском платным, хотя и с целями патриотическими, довольно быстро запасы свои повыело и, собравши в себя великую массу патриотические настроенного бесплатного воинства, превратилось в армию, ведущую войну за национальные интересы, за национальную независимость, то есть окончательно превратило Великую Смуту в войну сугубо Отечественную.
А после победы начались, как это водится всегда, репрессии новой династии против именно патриотов. То есть перед нами Великая Смута, как классический тип войны Династической: измена боярства, затем большей части народа – агрессия сторонников новой династии извне – освобождение нации от захватчиков – репрессии нового самодержца с одновременной фальсификацией исторических фактов и событий.
Для народа южнорусского и западнорусского, как было ранее сказано, победа северорусского и восточнорусского народа над поляками обернулась падением нации в бездну рабства, названного крепостным правом, для экономики страны – полной деградацией и потерей внешних связей со всем остальным миром, прерыванием контактов с западными славянами, которые безуспешно попытались восстановить Александр Третий и Сталин спустя три и четыре столетия. Одновременно с этим стали формироваться внутри русского общества процессы, которые привели к церковному расколу внутри православной конфессии спустя полвека после окончания Великой смуты.
Второе русское государство династии Романовых в течение практически всего 17 века существовало лишь в качестве осколка государства Ивана Грозного, законодательно базируясь лишь на Стоглаве и Домострое и сиюминутных Указах новых Государей московских. Потребовался неуёмный законодательный и преобразовательный темперамент откровенного прозападника и ненавистника русского народа Петра Первого, чтобы обеспечить государство Романовых собственными законами с ясно очерченными правами и обязанностями представителей разных сословий и конфессий, в том числе и на территориях, присоединённых к Москве вопреки желанию её Государей всевозможными первопроходцами и беглыми раскольниками. И этот факт лишь подтверждает тезис о том, что весь кошмар Великой Смуты был лишь результатом династического переворота, задуманного на Западе с целью продвижения идеологии католицизма на Восток и превращения населения Восточно-европейской низменности в рабов.
Из этой тривиальной мысли следует весьма примечательный вывод: стратегической многовековой задачей католического, протестантского и сектантского Запада является уничтожение остатка некогда великой православной цивилизации, начало войны с которой было положено ещё в первые Крестовые походы, приведшие к полному уничтожению Византийской империи. То есть, если абстрагироваться от событий двухвековой для государства первых Романовых давности, то можно с уверенностью сказать, что пронизанные духом иудаизма католицизм и протестантизм начали полноценную и массированную атаку на Русь именно в период подготовки к Великой Смуте, совершив её, как своего рода генеральную репетицию по проверке крепости национального самосознания восточных славян только что объединившихся в единое Первое московское государство.
Пётр Первый произвёл по Руси второй удар (уже изнутри), Наполеон – третий (извне), Столыпин и большевики с иудеями – четвёртый (изнутри), Гитлер – извне произвёл пятый удар... А закончили на нынешнем этапе уничтожения славянской цивилизации на территории исконной Руси вновь ударом изнутри господа (бывшие якобы товарищи) Горбачёв с Ельциным и их компании. То есть на протяжении четырёх столетий шло медленное, но неукротимое раскачивание славянско-русской государственности перемежающимися ударами то снаружи, то изнутри.
Победит, как следует ожидать, в результате этой битвы лишь день ото дня и морально, и материально, и физически крепнущий, бескомпромиссный мусульманский Восток. Получится всё точно так же, как произошло и в результате падения Второго Рима – Византии: евро-американо-иудейский банковский капитал получит колоссальные прибыли за счёт элементарного грабежа православной державы, мусульманский мир поглотит оную, и продвинет свои границы на Север и на Запад.
В 17 веке Османская империя распространялась на Запад вплоть до Вены; в 21-22 веках иметь ей предстоит границы на берегах Атлантического океана. То есть, по сути, уничтожив СССР, как последний оплот православной цивилизации с государством общинного типа, Запад подписал приговор и себе. Мир Европы и Северной Америки обречён на серию финансовых катастроф и колоссальных общественно-экономических катаклизмов, которые, в лучшем случае, приведут к исчезновению лишь расы белого человека, в худшем – к исчезновению жизни на земле.
***
Автор книги понимает, что:
- большая часть высказанных здесь мыслей банальна или требует большего объёма доказательной информации,
- для большей внешней достоверности приводимых мною доводов необходимо приводить множество цитат и ссылок,
- писать подобные материалы следует языком более казённым и наукообразным, не пользоваться вульгаризмами и не увлекаться повторением тех или иных позиций либо постулатов.
Более того, автор признаёт, что большинство историков-специалистов имеет массу возражений против большинства высказанных здесь аргументов, что они станут ссылаться друг на друга, чтобы доказать вздорность моей концепции, пытаясь вернуть научный мир в состояние четырехсотлетней неясности и возможности болтать о всяком вздоре, ибо в мутной воде, как известно, рыбка легче водится, диссертации легче пишутся, и вообще живется спокойнее.
Но мне ведь не нужны ни нынешняя псевдоучёная степень, ни даже особый интерес к ней широкой публики и СМИ. Ибо, в конце концов, публика и впрямь – дура, на Истину ей наплевать, она бредёт тупой толпой баранов за... козлом. А быть козлом мне не хочется. И это – первая причина, почему мне наплевать на ожидающийся после публикации этой книги вой учёных зануд.
Во-вторых, заниматься выписками и цитированием мне всегда было скучно. И довольно часто самые мудрые мысли я цитировал только для того, чтобы попотешаться над ними. Что тут поделаешь – такова моя натура. И менять себя на старости лет того лишь ради, чтобы угодить людям мне незнакомым и ко мнению которых я безразличен, не вижу смысла. Пусть уж лучше они принимают текст мой таким, как он есть. Или вообще не читают этих очерков.
Повторять ряд тезисов в данных очерках я считал необходимым. Слишком уж много штампов вбито в сознание современного рядового читателя, и ещё больше дури вогнано в сознание современных учёных историков, чтобы не попытаться пробить брешь в зачумленных их сознаниях самым надежным, хоть и примитивнивнейшим средством: «повторение – мать учения». К тому же, в качестве профессионального драматурга, я хорошо знаю о многих способах воздействия на сознание зрителя (читателя), в числе которых существует обязанность автора подготавливать зрителя (читателя) к определенной революционной, а потому отторгаемой им идее, путём повторов деталей и торпедирования ассоциаций.
Ибо всегда в науке учёные делились на тех, кому важно было твёрдо знать факт, что Земля вертится, и теми, кто хотел понять: а почему она верится? Весь девятнадцатый век учёные разрешали проблему «почему?». И весь 20 век учёные лишь собирали лишь массу информации об окружающем нас мире, систематизировали и накапливали её, использовали открытия прошлого в исключительно военных целях (изредка, прочем, и в мирных), и совсем забыли о слове «почему?» Во всех отраслях всех наук. Потому 20 век, в общем-то, не родил ничего практически нового, а лишь приспособил человечество к открытиям, совершённым в веках 18 и 19.
В области общественных наук эта ситуация особенно ярко видна: никто не смог до сих пор объяснить, например, отчего и почему целые нации вдруг сходят с ума и превращают стоящего во главе страны чиновника в бога, идут умирать с именем его на устах? Тем более, никто не интересовался, почему потомки тех же самых людей теми же миллионными толпами вдруг превращают недавнего своего кумира в сознании своём в полное ничтожество?
На фоне такого рода проблем случай с убийством царевича Дмитрия и последующей Великой Смутой, унёсшей более половины населения какой-то там заштатной Московии, кажется пустяковым именно ученым типа 20 века, не считающим нужным задаться простым вопросом: «А почему?»
Средневековая восточная легенда гласит, что первым словом, которое произнёс в своей жизни Абу Али ибн Сина - будущий Авиценна, было: «Почему?»
Нынешний учёный мир в области общественно-политических наук занят лишь практическим использованием ранее открытых предками нашими знаний, систематизацией и отторжением тех постулатов и знаний, которые не приносят заказчикам их работ никакой сиюминутной пользы.
В результате, весь мир следит по телевизорам за тем:
- как идёт ИГРА на биржах, унося миллионы жизней и судеб в тартарары,
- как в результате ИГР тех разоряются банки, превращая всю жизнь честно проработавших стариков в нищих, а детей и внуков их вышвыривают на улицы,
- как ИГРАЕТ мировая закулиса политиками-марионетками...
- и так далее, и тому подобные... ИГРЫ.
- В 21 веке уже повсеместно узаконены азартные ИГРЫ.
- В ряде стран стали общедоступными наркотики,
- узаконена проституция,
- уже начата ИГРА по пропаганде педофилии, ведущая пока что под девизом борьбы с ней (как известно, игровой бизнес, наркомания и проституция тоже сначала обильно рекламировались во всех СМИ под видом борьбы с ними).
Именно ИГРА стала диктовать условия быта и существования человека в 21 веке, а не работа, превратившая нас в человеков.
И никто уже не задается вопросами:
- почему ничего не производящие и никем не контролируемые десяток бирж диктуют двум сотням государств с населением в несколько миллиардов человек, как им жить и надо ли жить вообще на этом свете?
- почему миром правят не избранные народом правительства, а ростовщики-банкиры?
- почему в старину ростовщиков все нации презирали и ненавидели?
- почему сейчас мир стал почитать грабящих население целой планеты банкиров-ростовщиков лучшими людьми?
- почему мои бывшие и нынешние земляки и сограждане не понимают, что отказ от вопроса «Почему?» обрекает и их, и меня, и всех остальных в этом мире на умерщвление?
Для того, чтобы человек хоть на миг задумался над этими вопросами, и написана эта книга.
Я знаю, почему убили царевича Дмитрия в городе Угличе 15 сентября 1591 года от Рождества Христова...
Валерий Куклин,
Германия, г. Берлин, 22 сентября 2008 года
ПРИЛОЖЕНИЯ:
Ю. М. Лотман
К статье М. М. Постникова и А. Т. Фоменко, опубликованной в Уч. зап. Тартуского ун-та. Труды по знаковым системам. XV. Типология культуры, взаимное воздействие культур. — Тарту: Изд-во Тартуского ун-та. — 1982, Вып. 576. с. 44–48.
Статья лауреата Ленинской премии проф. М. М. Постникова и доктора физ.-мат. наук А, Т. Фоменко вновь возвращает наше внимание к старым, но все еще не осмысленным работам Н. А. Морозова и дополняет их, с одной стороны, современной математической методой анализа, а, с другой, рядом исключительно интересных наблюдений исторического характера, еще ждущих своих объяснений.
Как известно, Н. А. Морозов, обнаруживая, в одних случаях, несоответствия между описаниями некоторого факта в документах (например, солнечного затмения) и восстанавливаемой реальной (в данном случае, астрономически) его картины, а в других, — поразительные совпадения в описании событий различных эпох, приходил к парадоксальному выводу об исключительно широкой фальсификации документов, якобы, имевшей место на протяжении истории человечества. На основании этого Н. А. Морозов склонен был отрицать какую-либо достоверность традиционных представлений о целых исторических эпохах, например, об античности.
Последующая научная традиция отмахнулась от выводов Морозова и заодно оставила без рассмотрения его наблюдения. Публикуемая статья еще раз ставит перед нами вопрос о неправомерности этого.
Одновременно, считая, что статья эта должна подвергнуться в дальнейшем серьезному научному обсуждению, редакция «Трудов» считает себя в праве высказать некоторые предварительные суждения.
1. Данные о том, что ни одно затмение до середины IV века н.э. не подтверждается астрономией и 75% ею, безусловно отвергаются, а после этого рубежа почти все они соответственно подтверждаются, равно как и то, что реальные характеристики затмений, описанных Фукидидом, соответствуют лишь событиям XII века н.э., звучат весьма впечатляюще. Однако не следует забывать, что в одном ряду статистических подсчетов как сопоставимые берутся данные из документов весьма различной семиотической природы. Между тем именно от этого зависит «коэффициент искажения». Известно, что с текстами с сильной степенью мифологизации связано стремление к гиперболизации событий. При этом составитель документа ставит перед собой цель предельно идеализировать изображаемое событие, а не «точно» его описывать. Стремление усиливать степень стихийных бедствий, увеличивать число погибших при сражении входит в ритуал составления текста. В этих условиях расхождение документального и астрономического описания может свидетельствовать не о фальсификации или позднем происхождении, а именно о раннем создании, о принадлежности ко времени, когда поэтизация ценилась выше чем фактичность. Статистическому подсчету затмений Должен предшествовать семиотический анализ каждого источника.
Известно, что «Песнь о Роланде» начинается стихами:
Державный Карл, наш славный император,
Семь долгих лет в Испании сражался,
И до моря вся горная страна
В его руках; сдалися Карлу замки…
…Лишь не взял Карл Великий Сарагосы,
Что на горе стояла…
(пер. Ф. де ля Барта).
Но Карл Великий во время испанского похода 778 г. еще не был императором, сражался не семь лет, а меньше года, до моря не дошел, и Cарагоса стоит не на горе, а под горой. Означает ли это, что «Песнь» (сфальсифицирована, или же то, что «правдиво» отражается в хронике как год, «правдиво» же отражается в эпосе как семь лет? Семиотическая дешифровка текста должна предшествовать любому его анализу.
2. Трудно объяснимые повторяемости в истории давно уже привлекали внимание. Историк I–II вв. н.э. Плутарх писал: «Поскольку поток времени бесконечен, а судьба изменчива, не приходится, пожалуй, удивляться тому, что часто происходят сходные между coбой события. Действительно, если количество основных частиц мироздания неограниченно велико, то в самом богатстве своего материала судьба находит щедрый источник для созидания подобий; если же, напротив, события сплетаются из ограниченного числа начальных частиц, то неминуемо должны помногу раз происходить сходные события, порожденные одними и теми же причинами. Иные люди охотно отыскивают в исторических книгах и устных преданиях примеры случайного сходства, которые могут показаться порождением разумной воли и провидения <…> К этому я прибавил бы еще одно наблюдение: среди полководцев самыми воинственными, самыми хитроумными и решительными были одноглазые, а именно Филипп, Антигон, Ганнибал и, наконец, тот, о ком пойдет речь в этом жизнеописании, Серторий» 1. Добавим, что Плутарх не мог назвать еще ни Кутузова, ни Нельсона 2, ни ряда других примеров.
Следует обратить внимание на весьма распространенные случаи текстового удвоения, например, появление песни об убийстве Иваном Грозным сына до реализации этого события 3 или легенд и слухов о казни Петром I царевича Алексея задолго до того, как их реальные отношения были чем-либо омрачены 4. Особенно интересно, что речь идет об исторических эпохах, сравнительно мало удаленных. В 1840 г. Лермонтов написал стихотворение «Журналист, читатель и писатель», в котором писатель, поставленный между «торговым романтизмом» журналиста и читателем, требующим правды, вообще, отказывается от литературы. Свои обличительные произведения он осуждает как опасные и соблазнительные:
Чтоб тайный яд страницы знойной
Смутил ребенка сон спокойный
И сердце слабое увлек
В свой необузданный поток?
Он жалуется на то, что его произведения вызывают непонимание и ненависть, речь пророка воспринимают как клевету на жизнь:
К чему толпы неблагодарной
Мне злость и ненависть навлечь,
Чтоб бранью назвали коварной
Мою пророческую речь?
Отказываясь от обличительного творчества, поэт говорил и. о других своих произведениях — утопических по духу и посвященных положительным началам, когда
... с отвагаю свободной
Поэт на будущность глядит,
И мир мечтою благородной
Пред ним очищен и омыт.
Однако эти произведения он не публикует, а ими «затопляет свой камин». Нельзя не заметить поразительного совпадения настроений, мыслей, фразеологии и действий — от отказа от собственного творчества до сожжения второго тома «Мертвых душ» — с переживаниями Гоголя между 1844 и 1852 гг. Если следовать методике Н. А. Морозова, то надо было бы предположить, что стихотворение Лермонтова — фальсификация, написанная после 1852 г.
Вызывает сомнение предположение, согласно которому «чаще цитируются тексты, близкие к цитатору, а более отдаленные тексты цитируются реже». В советском литературоведении 1950-х гг. частотность ссылок на Чернышевского и Достоевского резко различалась. Означает ли это, что временное расстояние от этих писателей до цитатора было различным? Нами были выборочно просмотрены тексты Хомякова и Герцена. Если руководствоваться этим предположением, то расстояние от Герцена до французских философов XVIII в. приблизительно равно промежутку между Хомяковым и отцами церкви IV–XII вв.
Нам кажется, что уязвимым местом восходящей к Н. А. Морозову системы рассуждений является то, что исторические события рассматриваются как взаимно независимые, между тем, как это отнюдь не является очевидным. Позволим себе пример. Если рассматривать некоторый сложный кристалл как случайное скопление молекул, то вероятность появления другого точно такого же будет настолько низкой, что столкнувшись с подобным фактом, естественно предположить, что перед нами — сознательно изготовленная копия, и признать один из кристаллов «подлинным», а другой «фальсификацией» 5.
Статья М. М. Постникова и А. Т. Фоменко убедительно показывает нам, как много «кристаллов истории» остаются для нас еще загадкой (исключительно впечатляют, например, «династические параллелизмы»). Однако, возможно, что решения вопросов, которые ставят перед читателями авторы, пойдут не совсем в том направлении, которое было намечено Н. А. Морозовым 6.
1. Плутарх. Сравнительные жизнеописания в трех томах, т.II. М., 1963, с. 268–269.
2. Отнюдь не тривиальное сходство обстоятельств кончины Кутузова и Нельсона было отмечено Пушкиным:
…Он совершить мог грозный путь,
Дабы последний, раз дохнуть
В виду торжественных трофеев,
Как наш Кутузов иль Нильсон…
Полн. собр. соч, т. VI, изд. АН СССР, 1937, с. 612
3. См.: В. Я. Пропп. Песня о гневе Грозного на сына. — Вестник Ленинградского университета, № 14, серия истории, языка и литературы, вып. 3, 1958; Б. Н. Путилов. Песня о гневе Грозного на сына. — «Русский фольклор», т. IV, М.-Л., 1959.
4. См.: К. В. Чистов. Русские народные социально-утопические легенды. М., 1967, с. 116–117. Ср. ряд теоретических положений в статье В. Н. Топорова «К семиотике предсказаний у Светония» (Труды по знаковым системам, т. II, Уч. зап. Тартуского гос. университета, вып. 181, Тарту, 1965).
5. Сошлемся на пример Плутарха: если рассматривать факты «отсутствие глаза» и «эффективность полководца» как взаимно независимые, то совпадение этих двух признаков представляется уникальным. Однако представим себе цепочку связей: эффективный полководец является опытным воином — опытный воин принимает участие во многих сражениях — принимающий участие во многих сражениях бывает ранен — полководцами делаются храбрейшие воины — храбрые воины бывают ранены спереди — глаза являются наиболее уязвимым местом на теле воина, и ранение глаза бывает наиболее заметно. Связь, отмеченная Плутархом, оказывается почти тривиальной. Между тем, если ее игнорировать, можно было бы предположить, что биография Сертория у Плутарха — позднейшая фальсификация, имеющая в виду Кутузова. К этому можно добавить, что в мифологическом сознании успех полководца устойчиво связывается с помощью колдовских сил, а одноглазие (как и хромота) считаются одним из постоянных признаков инфернального начала. Ср.: С. Ю. Неклюдов. О кривом оборотне (к исследованию мифологической семантики фольклорного мотива). — Проблемы славянской этнографии (к 100-летию со дня рождения чл.-корр. АН СССР Д. К. Зеленина), Л., 1979; ср. заметку Гоголя «Хромой чорт» (Полн. собр. соч., изд АН СССР, т. IX, 1952, с. 16). В этом смысле и то, что Плутарх связал два столь далеких признака, как эффективность полководца и одноглазие, получая глубинное мифологическое оправдание, перестает быть случайностью. Следовательно, и психологически эти два факта перестают быть взаимно независимыми. Конечно, наблюдения типа «династических параллелизмов» имеют значительно более сложный характер, но и в истории бывают более сложные связи.
6. Особенно важно воздерживаться от психологических мотивировок со ссылкой на «естественные» представления исследователя нашей эпохи, типа рассуждений авторов об Апокалипсисе: «Трудно понять, почему столь несамостоятельная книга получила столь широкую известность». Не только все фольклорные произведения «несамостоятельны», но и творения Шекспира с их широчайшей цитатностью и зависимостью от многочисленных источников, не выдержали бы этого критерия. Понятие «самостоятельности» столь позднее, что привлекать его, как аргумент при датировке архаических памятников, опасно.
Валерий Куклин
О ЗЛОНАМЕРЕННОМ ХИТРОУМИИ
Несколько замечаний о книге В. Носовского и В. Фоменко “Русь и Рим. Правильно ли мы понимаем историю, том 2”.
Сразу оговорюсь, что профессиональным историком я не являюсь, хотя три года и обучал детей истории СССР, а также написал несколько исторических повестей и в течение тридцати лет работал над романом-эпопеей о Великой смуте. Систематические занятия историей, как наукой, изучение методологии работы с источниками, знакомство с различными научными теориями развития общества сформировали у меня собственное видение ряда проблем в прошлом моей Родины, которые обсуждал чаще устно и с друзьями, чем в печати. Но знакомство с вынесенной в заголовок книгой вызвало желание вслух возразить “известным ученым”, развившим давно известные профессионалам сомнения такого же, как и я, историка-любителя Морозова (19 век) и превратившим отечественную историю в заурядный пасквиль.
Второй оговоркой следует признать, что ряд положений книги Фоменко и Носовского и объяснений меня искренне восхитили и заставили заинтересоваться предложенными авторами версиями, ибо служат удачными упражнениями для гимнастики ума, хотя и опираются порой на заурядную фальсификацию фактов. Речь идет, например, о предполагаемом месте Куликовской битвы в черте якобы Москвы и о возможном местонахождении Господина Великого Новгорода, который будто бы и городом, как таковым, не был, а представлял собой совокупность городов и поселений вокруг Ростова Великого и Ярославля.
Однако, в качестве основного доказательства этой своей версии (одной из слишком многих, чтобы быть следствием серьезного анализа) авторами использована откровенная ложь о том, что нынешний Новгород на Волхове – населенный пункт очень юный. Замолчаны откопанные двенадцать культурных слоев на территории Новгородского Кремля и обнаруженные здесь берестяные грамоты. В числе этих совершенно не поддающихся фальсификации документов есть и подтверждающие классическую хронологию старого русского государства документы, идущие в разрез с предлагаемыми Носовским и Фоменко теориями.
Здесь следует заметить, что сутью любой книги, и тем паче исторического исследования, является ее идеология и социальный заказ на ту или иную концепцию. Иудейская мораль, к примеру, не имеет ничего общего с моралью христианской, баптистская – с мусульманской, а уж обшинно-коммунистическая совершенно не соотносится с моралью ненасытного индивидуализма, проповедуемого на современном Западе. То есть во все времена кто платил, тот и заказывал музыку. Авторы “Руси и Рима” полностью соглашаются с этой концепцией и даже подтверждают это заявлением, что пришедшая после Великой смуты к власти на Руси династия Романовых систематически и добросовестно занималась финансированием великого множества фальсификаций того периода русской истории, который предшествовал воцарению Михаила Федоровича Захарьина-Юрьева в 1613 году. Сделано было это настолько энергично, что будто бы была даже изменена топонимика Москвы: Куликово поле стало называться Кучковым, Непрядва стала Неглинкой и так далее. При этом сделали Романовы это якобы аж в семнадцатом веке с таким прицелом, чтобы документы оказались обнаруженными любителями старины на исходе века восемнадцатого.
Опровергать мнение авторов толстой книги в короткой статье – занятие неблагодарное, ибо требуется много места и времени, чтобы оспорить высказанное априори утверждение “известных ученых” о том, что топонимы столь легко меняются, как это утверждается едва ли не на каждой странице данной книги. Авторам достаточно подняться со своих кресел и проехать за Кольцевую дорогу Москвы, чтобы убедиться в наличии огромного числа сел, дорог, рек, рощ, лесов, полей, речных долин, имеющих фино-угорские корни, то есть двухтысячелетние. При этом в географических атласах они порой и не обозначены, а существуют в народной традиции, ибо имена собственные передаются из уст в уста. К примеру, слово “ендова”, как место слияния трех крохотных речушек возле упомянутого в книге поселка Фряново Московской области. Аналогичное положение (вариации языков – не в счет) на территории всего бывшего Советского Союза: реки Чу, Талас, Или, к примеру, отмечены в китайских хрониках трехтысячелетней давности, и названий своих не изменили по сию пору.
Семнадцатый век с ее оседлым населением и медленным крючкотворством просто не в силах был бы произвести те самые замены названий московских районов и пригородов, на которые ссылаются, как на возможные, авторы книги “Русь и Рим”, утверждая, что только записи на бумаге и картографирование сохраняют в сознании народа географические названия мест его проживания. Однако, как показывает жизнь, людская память более благодарна к мнению своих предков, нежели думают авторы “Руси и Рима”. Как раз разнописание и разночтение одних и тех же географических названий приводят к появлению большого числа совсем неожиданных инсинуаций. Представьте себе далекого нашего потомка лет так через сто, который откроет современный нам атлас и прочтет слово “Шымкент”. Что он подумает? Скорее всего о том, что в наше время “жи-ши” писалось с буквы “Ы”. Но Носовский и Фоменко намеренно нарушают причинно-следственную связь при анализе географических названий – и в результате на свет появляется теория хотя и нелепая, но псевдореволюционная, ниспровергающая кумиров и создающая у малосведующего читателя ощущение сопричастности в разоблачении какого-то правительственного преступления.
В неуважении к традициям безымянной толпы и заключается первый обман прочитанной мною книги. Второй обман – это отказ от конструктивного диалога с профессиональными историками и беседа напрямую с людьми, не прочитавшими порой и букваря в школе. Вопрос: кому выгодно признавать фактами вышеназванные инсинуации об изменении топонимики Москвы и ее пригородов?
Прежде, чем ответить на этот вопрос, обратим внимание еще на несколько заведомо заложенных авторами допущений, которые, по мере чтения книги, превращаются ими же самими в догмы, чтобы опираться в них для создания новых допущений, которые они сами называют открытиями. Причем допущения эти (и первые, и вторые) никогда не доказываются, а очень ловко включаются в систему последующих доказательств, как факты действительные…
Эмигрант А. Гордеев, на “авторитетное мнение” которого опираются “известные ученые”, написавший многократно изданную сначала в США, потом в Росси под различными названиями и под различными редакциями книгу об истории казацкого сословия, никогда собственно историком-то и не был, писал скорее публицистические статьи, в которых порой без всяких доказательств желаемое автором не только выдается за действительно произошедшее, но даже подстегивается рядом истерических воплей о возможном опровержении мыслей автора со стороны историков-профессионалов. По зрелому размышлению мне когда-то пришлось отказаться от материала книги Гордеева при работе над романом о Великой Смуте. То есть даже в художественной литературе, где автору дается воля для фантазий и нарушений действительности, использовать книгу Гордеева надо весьма осторожно, а ряд ее положений писатель просто обязан игнорировать полностью. Тем не менее, добрая треть доказательств будто бы научной книги “Русь и Рим” базируется именно на ссылках на волюнтаристски-познавательную книжонку Гордеева. А оный внаглую при ответе на то, откуда взялось само слово «казак», уходит внимание читателя от известного факта, что в 17 веке, вплоть на царствования Петра Первого казаками называли не только тех лиц, что жили на Дону и в Запорожье, но и всех разбойных людей на всей территории Руси.
Вторым ученым авторитетом для Г. Носовского и А. Фоменко является профессор Киевского Его императорского величества Университета Н. Костомаров. Костомаров был пропагандист и популяризатор, который, к тому же, пользовался при написании своих широко известных работ таким методом, который сразу ставит под сомнение большинство ссылок на него авторами “Руси и Рима”:
“Если некое событие или факт не отражены в документах изучаемой мной эпохи, - говорит Костомаров, - но по логике действия могли были случиться, то они, по моему разумению, имели место быть”.
То есть книги Костомарова при всей их увлекательности, являются во многих деталях плодом вымысла, и служить материалом для научного исследования не могут. Это знают даже младшекурсники исторических факультетов, а уж “известным ученым” опираться на такого рода авторитеты вообще зазорно.
При внимательном прочтении книги Г. Носовского и А. Фоменко оказывается, что основной упор своих рассуждений о ложности принятой в настоящее время хронологии Руси они делают, опираясь как раз на вышеназванные авторитеты, ссылаются на их мнения, как на истинные, доказанные и сомнению не подлежащие. В то время, как суждения и работы академического характера, таких добросовестных ученых-зануд, как академики М. Тихомиров, Платонов, Рыбаков и др., подвергаются голословным нападкам и опровержениям по поводу и без повода. Оскорбляется профессиональная честь и достоинство людей, принесших огромную пользу своему народу с бездумного согласия на подобный вандализм сотен тысяч читателей. Названные истинные академики ныне мертвы, защитить себя не могут – тем и пользуются авторы “Руси и Рима”.
Часть вынесенных в “список использованной литературы” авторов и книг не используется при написании “Руси и Рима”, а записаны в конце книги для придания этой будто бы научной монографии внешней солидности, не более. Налицо – обычный прием фальсификаторов. И вновь вопрос: с какой целью?
Ответы - ближе к концу данной статьи. Потому продолжим перечень замеченных автором данных заметок несуразностей будто бы научного исследования “Русь и Рим”. Речь пойдет опять о географии. Ибо если спор о месте действия того или иного события в истории Руси между авторами новой версии истории моей Родины с прежней исторической школой возникает, то почти всегда он опирается на четыре достаточно одинаково для русского уха звучащих названия: Кострома, Коломна, Калуга, Коломенское. И если в начале книги авторы еще высказывают сомнения в том, что можно предположить, что войска Дмитрия Донского собирались не в Коломне, а в Коломенском, что Калуга и Кострома – города разные, то в середине указанного сочинения четырьмя этими названиями Носовский и Фоменко жонглирую по собственной воле и прихоти без каких либо доказательств, опираясь на будто бы ранее доказанные факты идентичности этих названий. То есть к середине книги читателю подается заведомо ложное утверждение, например, о том, что Кострома была столицей хана (князя) Дмитрия (Тохтамыша) на основании будто бы уже ранее доказанной версии. Хотя именно этот факт они обещали в начале книги доказать немного попозже, но так и не удосужились сделать это. Неподготовленный к подобному коварству читатель просто не успевает заметить, где его надули – и искренне верит в князя Дмитрия Донского, который будто бы сжег Москву дотла, вырезал половину жителей и велел изнасиловать монахинь.
Подобными инсинуациями полна вся книга. Порой она подкреплена написанными от руки графикой и схемами, имеющими смысл лишь в том случае, если читатель вошел в систему исчислений авторов, что при легком чтении, на которое рассчитана книга “Русь и Рим”, является просто способом придания якобы научного обоснования абсолютно не доказанных суждений. В результате, читатель лишь бегло просматривает рисунки и отмечает в своем подсознании, что гипотезы авторов имеют научное обоснование и даже математический расчет. При внимательном же просмотре этих схем и диаграмм, оказывается, что они являются вовсе не доказательствами, а всего-навсего иллюстрациями к утверждениям авторов книги. То есть налицо подмена: вероятностные версии выдаются за доказанные факты для того, чтобы базировать на них свои последующие рассуждения.
Очень остроумной показалась мне гипотеза о царе Иване Васильевиче Грозном, который будто бы был виртуальным царем, а в материальном виде представлял собой трёх довольно-таки молодых особ с именем Иван и разными отчествами плюс в виде четвертого царя Грозного - престарелого касимовского татарина Симеона Бекбулатовича. В качестве доказательства этой гипотезы авторы используют несколько выдержек из книг известного популяризатора исторической науки Р. Скрынникова. При этом не скрывают уже своей явно выраженной задачи обмануть читателя.
Во-первых, ни одной точной цитатой из летописей либо иных документов не подтверждается утверждение авторов “Руси и Рима” о том, что царь Иван Васильевич четырежды венчался на царство. Мне лично не известно о существовании такого парадокса, хотя за почти тридцать лет работы над романом о Смуте пришлось прочитать немало хроник, архивных материалов и исследований о предшествовавшем Смуте периоде. Во-вторых, кроме указанного Скрынникова, ни одной работы известных ученых, ни одной летописи не было использовано для анализа этого более чем полувекового и весьма таинственного периода истории. Даже крупнейший знаток темы М. Зимин не известен авторам. Зато появляются некие фантомные фигуры, которые значатся в книге только для того, чтобы придать вес публикации. Например, некий таинственный В. М. Юрьев-Захарьин, который будто бы стоял во главе опричнины. Да и опричнины, впрочем, по утверждению самих же авторов “Руси и Рима”, никогда не было, а придумали ее, считают Носовский и Фоменко, век спустя сами Романовы, заставили своих борзописцев сфальсифицировать массу инкунабул и документов, разнести их по необъятной уже тогда территории Руси, сокрыть в официальных монастырях, в раскольничьих скитах, спрятать в погребах, придавливать крышки бочек с квашенной капустой, заставили юродивых носить отдельные листы на теле…
Ну, а утверждение о превращении Бориса Годунова в сына последнего официального Рюриковича Федора Ивановича вообще не основывается ни на чем, никак не доказывается, а лишь производится, как следствие, из ряда предыдущих допущений. В результате, известный по русским и иностранным источникам правитель, потом царь умирает, как говорят Носовский с Фоменко, не в пятидесятидвухлетнем возрасте (на самом деле, в 42-хлетнем), а едва-едва в тридцатилетнем. Его сына – царя Фёдора Борисовича убивают москвичи не шестнадцатилетним, а в младенческом возрасте. Хотя для убийства Федора Борисовича, как известно из совершенно независимых источников, было послано десять стрельцов и два дворянина Молчанов и Шарафутдинов. Последнему от царевича в схватке порядком досталось. Хотелось бы увидеть младенца, способного в схватке основательно потрепать зрелого мужчину, отбиваться от дюжины профессиональных военных.
Авторы “Руси и Рима” совершенно игнорируют такую историческую личность, как Ксения Борисовна Годунова. Дочь “юного царя Бориса” была, как известно, девицей на выданье задолго до смерти будто бы “тридцатилетнего царя”, когда к ней сватался датский королевич. Если бы не его внезапная и таинственная смерть, у России могла случиться иная история. Умолчание “учёных мужей” подсказывает мысль, что и царевна была юной крошкой, способной к вступлению в брак в младенческом возрасте, а то и вообще до своего рождения.
То есть, если следовать логике авторов книги “Русь и Рим”, средневековая Русь представляла собой некую ватагу детей и подростков, которые женились и рожали детей в возрасте 5-10 лет с тем, чтобы, едва вкусив плотских удовольствий, поскорее предстать перед Богом со списком вовсе не совершенных ими подвигов. Даже данные об эксгумации трупов царственных особ подвергаются сомнению, а метод Герасимова реконструкции лица человека по его черепу, которым пользуется боле полувека вся мировая криминалистика, предается Фоменко и Носовским осмеянию и остракизму…
Зато в поддержку своих версий авторами “Руси и Рима” сообщаются анекдотические истории о том, что они сами-де являются очевидцами таких кощунственных деяний, как уничтожение братской могил героев Куликовской битвы. Вот только ни фотоаппарата не взяли с собой, не посмели вслух возмутиться таким кощунством. Такое впечатление, что читаешь не книгу, а бульварную газетенку “Московский комсомолец”: того и гляди, на следующей странице появится трехногий, зеленый марсианин и объявит, что он – истинный Государь всея Руси, ибо по происхождению - Рюрикович.
Носовский и Фоменко откровенно используют методику О. Сулейменова, написавшего в своей печально известной книге “АЗиЯ” о том, что некими фактами он располагал еще позавчера, но вчера вот выпил с друзьями и оставил большой исторической ценности документы на даче, а вчера туда залезли воры, допили оставшееся вино и все документы в пьяном раже уничтожили. На память приходит еще один фальсификатор истории А. Айзахметов, утверждающий, что казахи – потомки древних греков, а Агамемнон – царь не из Аттики, а из Алма-Аты.
Что касается описания авторами “Руси и Рима” периода Великой смуты, то все доказательства их версии о якобы истинном Дмитрии, сыне одного из “псевдоцарей Иванов Васильевичей”, зиждятся ни на фактах, ни на документальных источниках, а на развитии собственных предположений, высказанных в предыдущей главе о царе Грозном. Для подтверждений своих идей В. Носовский и А. Фоменко используют (на этот раз крайне редко) те варианты из работ того же профессора Р. Скрынникова, которые сам ученый почитает лишь версиями, но авторами “Руси и Рима” эти версии выдаются за истинные и доказанные факты. Иногда и привирают. Например, с описанием гибели первенца Ивана Грозного, погибшего, как отмечено в церковных документах в младенческом возрасте, при переезде из Москвы в Троицкую обитель для крещения, а вовсе не утопленного дурой-нянькой, как заявляют Носовский и Фоменко. Инсинуаций в этой главе столько, что один перечень их занял бы половину статьи, а опровержения – и того больше. Остановимся на главных…
Старательное повторение мысли о том, что второй Лжедмитрий был истинным Дмитрием Ивановичем, сыном одного из трех возможных царей Иванов Грозных, как и первый признанный историей самозванцем царь Дмитрий, заставляет предположить, что авторы задались целью сокрыть факт признания во втором лжецаре личности исторической - жида Богданки. Полное игнорирование “известными учеными” личности Ивана Болотникова, отсутствие оценки роли в смуте ломбардских банкиров, которые финансировали армии этих двух вождей Смуты, заставляет утвердиться мысли, что перед нами книга, написанная на заказ. Кем и с какой целью?
Для ответа замечу, что я не располагаю сведениями об уровне профессиональной компетенции обоих авторов, но список прилагаемых публикаций Носовского и Фоменко показывает, что появились эти авторы скандальных публикаций накануне перестройки и в оную, когда взбаламученное советское общество и недееспособное правительство Горбачева бросились искать причину неблагополучия страны не в себе, а в ошибках своих отцов и дедов. Триумфальный путь мистификаторов начался работами, названия которых декларируют желание ниспровергнуть все существующие до них авторитеты. Кто-то один из авторов является будто бы историком и даже действительным членом одной из созданных при Горбачеве потешных Академий каких-то особых Наук, где научные звания откровенно покупаются и не признаются даже в Ближнем Зарубежье за таковые. Впрочем, проведённые немецкими учёными исследования личностей «авторов» данной книги выявили, что и математика-академика Фоменко в природе не существует, есть лишь миф о нём, некий поручик Киже.
Вся примитивная хитрость предлагаемого нам дуэта заключается в том, что гипотезы историка подкрепляются будто бы математическими доказательствами якобы астронома (астрономов с этими фамилиями тоже в природе не существует), но от возможных опровержений со стороны профессиональных астрономов и математиков защищены высоким псевдоученым званием историка. Массовые тиражи, дешевая цена книг, широкая рекламная компания, продвижение коварной книги в качестве учебного пособия в школы и ВУЗы России, поддержка оной правительствами откровенно фашиствующих, антагонистически настроенных против России государств Прибалтики, полная поддержка идей Носовского и Фоменко в среде эмигрантов из СССР в Израиле, в Германии и в США, заставляют признать, что книга “Русь и Рим” является составной частью грандиозного заговора, имеющего целью убедить нас и последующие поколения в том, что русский народ, как таковой, не имеет никакой собственной истории, что он – народ-фантом, возникший на определенном отрезке истории человечества и с помощью Горбачева-Ельцына исчезнувший.
Третья мировая война, начатая Черчилем в момент произнесения им речи в Фултоне, продолженная США, Великобританией, Израилем, Германией против православной культуры и русской нации, не закончилась с крахом СССР и передачей народного достояния в руки Гусинского, Березовского и прочих плутократов-олигархов. Линия фронта проходит, как говорил великий Хемингуэй, по нашим сердцам. Любопытная с виду версия об отсутствии исторического прошлого у ныне заштатного Новгорода имеет с виду четкую и конкретную задачу: объявить войны Петра Первого за выход к Балтийскому морю захватническими, ибо никаких былых русских земель император будто бы не освобождал. Стремление нивелировать русских князей и татарских мурз в небольшое число неких племенных вождей также основывается на желании авторов книги “Русь и Рим” отказать нынешнему русскому народу в праве на самоуправление и заливать самой дешевой в мире водкой некогда самую большую в мире страну. Распад личности Ивана Грозного на четыре фантомные фигуры имеет целью своей показать преемственность и традиционность жестокости его правительства, рабскую покорность и отсутствие смелости и свободы воли у русских в качестве национальных характеристик. Правление Годунова, который, как утверждают современники, правил с добром в сердце и без казней, обернулось трагедией Смутного времени, потому, исходя из логики разбираемой книги, России сейчас нужен царь жестокий и беспощадный, ибо таков национальный дух ее.
Что же касается анализа периода Смутного времени в книге “Русь и Рим”, то ничего, кроме изрядно выхолощенных, скандальных давно известных, а потому ворованных, теорий, я не обнаружил. Смею утверждать, что мне известны практически все научные работы, касающиеся указанного периода, прочитаны все летописи, мемуары современников, письма их и бесчисленное число сохранившихся до наших дней правовых документов. Потому с твердой уверенностью заявляю, что в этой главе книги “Русь и Рим” большая часть приведенных читателю фактов является плодом вымысла авторов, которые для придания завершения своей конструкции придумали приезд Марины Мнишек с отцом Юрием Мнишеком в тушинский стан второго самозванца по зову оного, когда на самом деле она совершила побег из сопровождаемого под русской охраной кортежа польского посольства, возвращенного Василием Шуйским на родину. Деталь с виду незначительная, говорящая всего лишь о недостаточном знании “известными учеными” предмета своих исследований, но на деле служащую подтверждением якобы дикости и антигуманности русского народа, подтверждающей факт законности жида Богданки на тушинском (и, следовательно, на московском) троне.
Объявление Носовским и Фоменко волынского дворянина Ивана Мартыновича Заруцкого (последнего, невенчанного мужа Марины Мнишек) потомком одного из четырех Иванов Грозных отличается от ранее предложенных фальсификаторами теорий лишь вариантами генеалогии этой весьма заметной исторической личности. Хотелось бы заметить, что Заруцкого никто почему-то из современников не обвинил в таком страшном и по сию пору грехе, как кровосмешение, ибо польские и чешские ученые утверждают, что Заруцкий участвовал в насилии над Ксенией Годуновой, то есть, по логике Носовского и Фоменко, над своей близкой родственницей. Достаточно прочитать Стоглав и Домострой, чтобы понять, насколько эта связь была бы противоестественной в глазах современников. Это ныне внутрисемейный блуд является лишь предметом пересудов – не более. Четыреста лет тому назад Заруцкий и Ксения Годунова были бы уничтожены толпой. Или, в крайнем случае, все русские люди отвернулись бы от Ивана Мартыновича. Однако, после освобождения Ксении Годуновой из Новодевичьего монастыря и водворении ее в стены Троицко-Сергиевской обители наступает настоящий взлёт карьеры этого человека. Логика книги “Русь и Рим” подсказывает в очередной раз объяснение:русский народ, состоящий исключительно из инфантильных подростков, имеет в качестве кумира лишь лишенного морали уголовного пахана, что так было во все времена, традиционно существует в новой России и теперь.
Признание Носовским и Фоменко сына Марины Мнишек Ивана Дмитриевича (на самом деле Богдановича) истинным наследником московского Престола, уничтоженным первым Романовым и его окружением для того, чтобы новая династия стала легитимной, ни доказывается, ни объясняется ничем. Но, высказана мысль эта столь уверенно, столь амбициозно, что сомнений у читателя не вызывает. То есть дворцовые перевороты даже с числом жертв в половину мужского населения страны (это называется геноцидом, ибо подрывает генофонд нации и приводит к исчезновению оной с мировой арены), является, по мысли авторов “Руси и Рима” нормой для существования русского народа и нынешнее убывание народонаселения страны на один миллион в год – безобидный пустячок в сравнении с предшествовавшими периодами истории.
Здесь надо заметить, что для создания этой вот конструкции авторы книги лгут не всегда, а методично вплетая в одну толстую косу ложных доказательств кое-какие действительно имевшие место факты (но только такие, что известны даже школьникам) и потрясающие воображение читателя сообщения (например, о повешении пятилетнего ребенка – сына Марины Мнишек Ивана). То есть использовано сразу несколько приемов манипуляции общественным сознанием и обыденным сознанием индивидуумов с целью создания недоверия ко всему, что в нас есть русского, идет нескрываемая подмена нравственных истин общества моралью ростовщика и бандита.
На многие поставленные здесь вопросы читатель и сам найдет ответы, они лежат на поверхности. Но сейчас мне хотелось бы заметить, что в качестве продолжения книги в указанном томе напечатаны главы с анализом текстов библейских и с большим количеством схем и диаграмм сугубо математического и астрономического характера. Сделано это, во-первых, для того, чтобы придать вид научного исследования подлой книге, а во-вторых, чтобы опровергнуть объявление Москвы себя Третьим Римом. Если нет и не было первого Рима, была лишь Византия, напрашивается вывод из этих глав, то и Москва – всего лишь задворки цивилизации, место захоронения ядерных отходов и дичающего на глазах народа.
Мои инженерное и гуманитарное высшие образования не дали мне возможности основательно изучить предложенные астрономом варианты солнечных и лунных затмений, хода планет и астероидов. Зато именно они и опыт работы в разного рода экспедициях доказывает, что методы вариационной статистики в исчисляемых малыми величинах позволяют расчетчика приводить к желательному ему результату без особых усилий. К примеру, число деревьев в квартале лесхоза приблизительно равно числу лет официального человечества. Хороший таксатор может рассчитать два варианта запаса спелой древесины на лесосеке с разницей на один порядок, то есть одна цифра отстает от другой в десять раз. И оба утверждения будут достоверными, научно обоснованными. Когда же речь идет о макроцифрах, то есть о днях и часах, уложенных в тысячелетия, то в силу вступают математический закон больших величин и теория множеств, которые в приложении к расчетам Носовского и Фоменко полностью дезавуируют всю математическую модель якобы профессионального астронома.
Если же признать теорию дискретности времени или отметить исследования срезов древесины деревьев-патриархов, доказывающих, что именно в начале 17 века были годы с крайне коротким вегетационным периодом, то есть “годуновские голодные годы”, то вся математическая “база” новой теории окажется результатом работы двух очень талантливых недорослей-любителей, но никак не серьезных аналитиков.
Итак, цель и задачи книги “Русь и Рим” ясны, методика определена. Остается узнать, на кого рассчитана эта книга…
Во-первых, на бывшую так называемую советскую интеллигенцию, которая терпеливо прождала положенные пять лет в очередях за дипломами, гордясь своим умением сдавать экзамены, не уча наук, потом сидела в бесчисленных конторах, перекладывая никому не нужную отчетность с места на место, и, в конце концов, закончила свою карьеру переносом тяжестей из Турции на московские рынки и скучным ожиданием покупателей на барахолке. Любая информация в виде печатного слова является для этих людей истиной в первой инстанции, а уж если она перечеркивает хоть одну из принятых ими когда-то в юности догм, то ей и вовсе в глазах бывшего советского интеллигента нет цены: нынешнее их скотское прозябание имеет, оказывается, оправдание – обманули коммунисты.
Во-вторых, потребителями подобного чтива являются подростки и юные сорви-головы, которым всегда было и будет по нраву низвергать кумиров и с радостью принимать любые новые идеи, лишь бы они не походили на мнение их родителей. Отсутствие современных профессиональных методик преподавания истории, отказ от прежних, низкий профессионализм выпускаемых в период ельцыновщины учебников и обилие самых бредовых псевдоисторических статей в бульварных газетках и журнальчиках делает этих молодых людей к предложенным Носовским и Фоменко вариантам истории особенно восприимчивыми. При этом, именно они – будущее России.
В-третьих, - и этого со счетов сбрасывать никак нельзя – многие постулаты книги “Русь и Рим” питают живительными соками фашиствующие группировки стран Балтии. Дают почву немецким неофашистам для лозунга “Дранг нах Остен” и оправдывают дискриминацию русскоязычного населения в этих странах. Многие из этих экстремистов просто не были бы в состоянии связанно объяснить свою патологическую ненависть к русским, а вот с приходом книги “Русь и Рим” такая забота у них отпала, ряды фашистов в Евросоюзе ширятся и крепнут.
В-четвертых, книга эта крайне нужна еврейскому и американскому банковскому капиталу, лидеры которого хорошо понимают, что получать виртуальные миллиарды на обороте доллара в такой большой колонии, как Россия, возможно лишь при полном подчинении себе воли народов, составляющих эту страну. Шутку с “черной пятницей” 1998 года, позволившую обналичить виртуальные доллары на те самые, что находились в карманах россиян, можно будет повторить от силы еще пару раз. А что потом? Потом вырастет поколение, которое должно считать подобный вселенский грабеж нормой “самой лучшей из экономик – рыночной”. И если в российских издательствах, в министерствах просвещения и культуры России кто-то лишь получает взятки за пробивание подобной мерзости на школьные парты, не заботясь о будущем своей страны, то бизнесмены Израиля и США почитают своим долгом защищать честь и достоинство своих государств. И делают это за счет своих колоний.
В жизни общества, как мы изучали в преданном ныне анафеме предмете “Научный коммунизм”, все взаимосвязано, диалектические противоречия оцениваются людьми неадекватно, потому умелое воздействие на безликий электорат необходимо нынешним власть имущим, которые, как и четвертая группа названных выше людей, книг Носовского и Фоменко не читают, но с готовностью оплачивают оболванивание нации, ибо приход к распределению государственной казны по частным карманам всегда приносит дивиденды тем, кто ведает распределением. Люди эти предают интересы нации преднамеренно, как и авторы разбираемой здесь книги, потому судить их необходимо хотя бы устным порицанием и отказом чтения всех измышлений новоявленных хронистов России. Таков долг всякого русского интеллигента.
Валерий Куклин
Тараз-Москва-Берлин
Казахстан-Россия-Германия
Очерк пятый. ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА «ВЕЛИКОЙ СМУТЫ»
1
Исходя из логики всех выводов предыдущих очерков, главным персонажем Великой Смуты, являющейся, по сути, борьбой католицизма с православием на территории Московии, следует признать будущего Патриарха всея Руси Филарета, в миру Фёдора Никитича Романова – племянника первой жены Ивана Грозного Анастасии Захарьевой-Юрьевой, то есть сродственника представителей угасшего прежнего царского рода. Все названные здесь формулировки крайне важны для понимания именно в такой интерпретации, ибо они, во-первых, истинны, а во-вторых, как раз именно они-то и не позволяют вешать хулу за совершенные русским народом в 1605-1618 гг безумства на русскую православную церковь и ее клир.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Ибо это только в пропагандистской литературе и в школьных учебниках важно и даже необходимо писать, что поруганием и грабежом русских церквей, издевательствами над священниками занимались исключительно поляки и татары. На самом деле, как свидетельствуют очевидцы борьбы с «опиумом для народа» в 1920-50-х годах, занятие это было по нраву буквально миллионам крещённых в православную веру людей. Русские 17 века ничем не отличались от своих потомков. Более того, в большом числе районов Руси в те годы ещё оставались пережитки язычества, да и обычного мракобесия было немало, не говоря уж об извечной крестьянской жадности и об естественном человеческом желании отнять неправедно нажитое у одного и разделить отнятое по справедливости между всеми.
Но если вину за совершенные самим народом поступки и преступления в 1917-1953 гг нынешние историки возлагают исключительно на Ленина и Сталина, то отчего вину за совершенные русским народом в период Великой Смуты деяния не возложить на основного зачинателя этой народной беды – Фёдора Никитича Романова? Именно потому главным персонажем Великой Смуты следует почитать не русский народ, как это считал А. С. Пушкин, а фактического основателя будущего императорского дома Романовых[116], отца первого новорусского царя Михаила Фёдоровича Романова – Фёдора Никитича Захарьева-Юрьева ).
По сути, в предыдущих очерках достаточно подробно описаны жизнь и деяния этой личности, а в следующих очерках информация будет расширена. Стоит лишь остановиться здесь на ряде упущенных во время изложения основных событий Великой Смуты деталей жизни и характера будущего Патриарха всея Руси и Соправителя земли русской.
Но прежде, чем говорить о будущем Патриархе, давайте остановимся на его отце Никите Романовиче Захарьеве-Юрьеве, стававшим в роду своем первым изменником православной вере...
Никита Захарьев-Юрьев в качестве старшего сына с самого рождения почитался, согласно традиций старорусского семейного права, вторым лицом после отца во всем огромном роде потомков боярина Кошки, явившемся в Татарскую Русь из Литвы во времена Дмитрия Донского. По социальному статусу своему Никита был в роду Захарьевых-Юрьевых выше даже тёток, братьев и сестёр, в том числе и Анастасии, которая вдруг перегнала его по социальной лестнице, оказавшись взятой в жёны самим царём Иваном Васильевичем Грозным, враз став не просто выше брата, но даже недосягаемей.
Произошло это событие во время полового взросления Никиты, в переходном возрасте, когда все чувства подростка обострены до предела, а зависть и стремление выпятиться становятся в характере главенствующими. Он – второй по значимости мужчина в огромном роду Захарьиных-Юрьевых, имевший право, согласно законов семейного общежития того времени, таскать за косу и даже бить родную сестру одного удовольствия ради, оказался вынужденным смиренно опускать глаза перед ней и вставать опять же перед ней на колени. Словом, стресс у Никиты, надо полагать, случился такой силы, что последствия его сказались на всей дальнейшей жизни.
Даже ранняя смерть царицы и укоры отца не смирили уязвленной гордыни Никиты Романовича[117]. Именно чувством протеста за совершение своего «падения» в системе иерархии рода Захарьевых-Юрьевых следует объяснить тайное диссидентсво отца Фёдора Никитича по отношению к Ивану Грозному, к его стране, к наследникам царя – своим племянникам. И, как следствие, - тайное принятие чужой веры, столь характерное для всякого диссидентствующего субъекта, соучастие в обществах тайных католиков Руси, изучение всей мужской частью семьи, в том числе и Фёдром Никитичем польского, немецкого, латинского, итальянского языков, чтение тогда особенно популярного на Западе учебника по борьбе с Дьяволом «Молот ведьм» Г. Крамера и Г. Шренгера и других мистических пособий культуры католицизма, которые и натолкнули уже после смерти Никиты Романовича пятерых наследников его в конце 16 века на мысль изготовить чародейское зелье, с помощью которого, как показало следствие, хотел Фёдор Никитич с братьями погубить Бориса Годунова[118].
Царь Борис в глазах великого честолюбца Фёдора Никитича был узурпатором власти, которую ставший по смерти отца старшим из Захарьиных-Юрьевых (пока ещё не Романовых) почитал положенной лишь себе. Разоблачение, постриг колдуна в монашеское состояние были, по тем временам, милостью Годунова по отношению к предателю-боярину, да ещё и чернокнижнику. Иван Грозный таких «чародеев», злоумышляющих против жизни Государя всея Руси, сажал на кол или велел потихоньку опускать в кипящее льняное масло. Годунов своей снисходительностью в отношении Захарьева-Юрьева погубил и себя, и весь род свой.
Ибо тайные общества московских католиков 16 века находились под пристальным вниманием Рима и непосредственно Ордена Игнатия Лойолы[119]. Иезуиты сделали всё для того, чтобы поддержать мятежный дух Федора Никитича, ставшего после суда царского и приговора из весёлого московского вертопраха постным и озлобленным мнихом Филаретом, поселенным в Антониев-Сийском монастыре, расположенном на берегу Северной Двины. Даже в русских летописях, основательно проредактированных самим Филаретом после Великой Смуты, остались обрывки сведений о том, как Филарет жил на широкую ногу в святой обители, нарушая и посты, и обеты, чревоугодничая и даже блудя. Царь Борис делал вид, что не слышал доносы на врага своего – и медленно гнил от неведомой болезни.
Смерть Бориса Годунова, как было сказано во втором очерке настоящего исследования, случилась чересчур уж урочно для первого самозванного Димитрия – ни раньше, ни позже. Расстрига сей был одним из множества юных выходцев из костромских вотчин именно Фёдора Никитича Захарьева-Юрьева. Все эти таинственные юнцы были приблизительно одного возраста с убитым в Угличе настоящим последним сыном Ивана Грозного, все были отправлены тайным покровителем на тайное житье и обучение в монастыри Руси с тем, чтобы из каждого из них воспитать будущего Государя всея Руси. Более того, будущий Лжедмитрий был официальным вассалом Захарьиных-Юрьевых-Романовых, обязанным жизнь свою положить во благо и по требованию сюзерена, согласно средневековых законов и принципов социального общежития. Отрепьев Григорий числился дворянином при дворе Романовых на Варварке в Москве в день взятия с боем этого подворья государевыми стрельцами.
У нас есть слишком много свидетельств того, чтобы признавать в Лжедмитрии Первом именно Григория Отрепьева, хотя усилиями все того же Филарета и его летописцев именно эти свидетельства старательно сводились на нет, вымарывались из документов монахами-переписчиками в течение двух столетий подряд. Тем не менее, исследователям Великой Смуты известен и род Отрепьевых, и все его родственники, вплоть до тех, кто жили в других городах и волостях, и история его бегства из Чудова монастыря в московском Кремле, куда после разгрома подворья Романовых пристроил будущего Расстригу дед Григория Отрепьева Елизарий Замятня. Известно всё и о появлении беглого монаха в украинской Гоще, и о встрече его с магнатом польским Адамом Вишневецким, которому он «объявился» с заранее приготовленной легендой «чудесного спасения царевича Димитрия» от рук годуновских наймитов некой безымянной кормилицей (хотя настоящая кормилица Власьева была всем известна).
Был это вовсе не первый на Руси, а уж третий царевич-самозванец за последние два года - и у всех трёх были приблизительно одинаковые легенды, объясняющие причины существования царевича Дмитрия после его смерти: спасла невинное дитя безымянная кормилица[120], подменив его чуть ли не отданным на заклание собственным сыном. Спрашивается: отчего стал зваться официально «царевичем» именно Отрепьев? Ответ: оттого, что только он один из всех заранее заготовленных самозванцев добрался до короля Сигизмунда и был официально признан властителем одной из важнейших европейских держав претендентом на русский Престол.
Задумка лиц, поставивших на Фёдора Никитича Романова в битве за власть над Московией, состояла в том, чтобы произвести государственный переворот в Москве руками лица стороннего, то есть Самозванца, по смещению которого (насильному ли, добровольному ли) к власти в Московии можно будет привести верную Риму личность, марионетку, способную направить страну в сторону развития нужную мировому капиталу, который уже в те времена сформировался в Западной Европе на базе эксплуатации разграбленной рыцарями сокровищницы Византии, и претендовал на общепланетную гегемонию[121] (хотя и не все ещё земли планеты Земля и даже не все материки были открыты), на право контролировать основные коммуникационные системы Европы и Азии, в центре которых располагалась Московия[122].
То есть интерес в смене в Московии правящей династии у ростовщиков-банкиров Ломбардии, Андорры, Британии, Голландии, Швеции был, в первую очередь, экономический. Целью банковских и торговых домов Западной Европы и оказавшейся в их зависимости в результате Реформации католической церкви была не ликвидация государственности на территории страны, практически не имеющей выходов к морям и не ведающей о существовании собственных границ на Востоке, а потому не имеющей возможности окончательно покоряться карательным войскам, а превращение Руси в колонию с марионеточным правительством. Именно бывший русский боярин Фёдор Никитич Захарьев-Юрьев был идеальным претендентом на Престол главы коллабрационистского правительства Руси в начале 17 века[123].
(ПРИМЕЧАНИЕ: История показала, что та первая попытка католицизма покорить православную Русь путём организации государственного переворота внутри самой Московии силами русских диссидентов 17 века была самой оптимальной из всех, возможных способов аннексии католицизмом православного государства[124]. Дальнейшая история показала, что использованные Западом обычные силовые методы для выполнения этой задачи потерпели крах в Московии, хотя именно они и оказывались наиболее успешными при ведении колониальной политики Рима в других странах и регионах планеты. Речь идёт, конечно, о Наполеоновском нашествии 1812 года, выдохшемся в Москве, о Второй мировой войне, заглохнувшей в зиму 1942-1943 гг на берегах Волги и в предгорьях Северного Кавказа. Не помогли Гитлеру и стоящим за его спиной силам мирового империализма даже усовершенствование военной техники и революция в средствах транспорта. Территория Московии оказалась чересчур большой для проведения на ней единых общевойсковых операций слаженно, требовала расхода огромного количества финансовых и материальных ресурсов, большого числа солдат, то есть лиц, оторванных от производительной деятельности у себя на Родине, что приводило страну-агрессора к экономическому упадку. Сохранение же навязанного стране с общинным укладом жизни нового порядка на оккупированных территориях тем более увеличивала вышеназванные затраты едва ли не в десятки раз.
Поэтому наиболее эффективной военной операцией по уничтожению Московии следует признать ту, что произошла в конце 20 века под названием «демократическая революция Горбачёв-Ельцин и компания». Именно при проведении госпереворота 1985-93 гг был учтён опыт Великой Смуты; международным империализмом решено было опираться не на иноземные войска, а на внутреннюю оппозицию государственной власти в СССР с подготовленным для этой цели аналогом Лжедмитрия претендентом на Престол – марионеткой сионистского каптала Б. Ельциным, ставшего, кстати, после уничтожения СССР офицером Мальтийского Ордена.
Первого русского президента прорвавшиеся к власти компрадоры то хотели короновать, то предполагали превратить его в регента при найденном в Испании наследнике русского Престола весьма сомнительного происхождения. И впервые в истории России для превращения ее в колонию и в сырьевую базу для Западной Европы и США была произведена операция по расчленению страны, осуществленная в 1985-1991 гг путем использования «пятой колонны», имеющейся в каждой в стране, как вирус туберкулёза в каждом организме. Результат пока что, то есть в 2008 году, для международного империализма не обнадёживающий: в России и в СНГ народ не принял новых самозванцев-президентов, хотя и стоящей за их спинами силе подчинился, материальные ресурсы ограбливаемых стран СНГ переместились не на Запад, как ожидалось, а в Китай, весь западный мир оказался в начале 21 века на грани международного экономического кризиса, чреватого Третьей Мировой войной со вполне возможным использованием ядерного оружия и прочих способов массового поражения[125]).
Историки России НИКОГДА не задавались простым и очевидным, на мой взгляд, вопросом: почему именно на мниха Филарета, а не на сотни других бояр да дворян московских, оказавшихся в годы правления Бориса Годунова сосланными за тяжкие государственные преступления, обратил свой взор Первый Лжедмитрий, возвёдший нарушителя монастырского Устава и оскорбителя православной веры в сан, стоящий в церковной иерархии страны на четвертом месте: после Патриарха располагались в те годы: митрополит Крутицкий, митрополит Великоновгородский, а затем следовал митрополит Ростовский, которым и стал по воле Самозванца Филарет[126]. По сути, это назначение было максимальным надругательством над православной церковью, которое мог допустить в 1605 году ставленник еврокапитала Лжедмитрий, заставляя именно церковь русскую подчиниться воле Расстриги.
Свержение, избиение и поругание первого русского Патриарха Иова народом московским пока еще не затрагивали основ административной системы русской православной церкви, ибо должность эта была еще новой, плохо осознаваемой в качестве основополагающей большинством священников страны, а вот звание митрополита Ростовского имело за собой многовековую историю и почтение к данному сану, убелённую сединами и освящённая памятью о множестве подвигов во имя Христа, совершенных предыдущими митрополитами. Назначение Филарета митрополитом ростовским было платой самозванца своему бывшему сюзерену за ту помощь, что оказал мелкопоместному юному дворянину Григорию Отрепьеву (ещё даже не мниху Чудова монастыря) его костромской хозяин Фёдор Никитич Захарьев-Юрьев-Романов. По мнению Расстриги, плата эта была достаточной для чёрного монаха - человека, отошедшего от мира, но митрополиту Филарету власти над верующими на территории Ростовской епархии, равной по площади тогдашней Дании, было мало.
В чине митрополита Филарет на протяжении 13 лет ничем не проявил себя ни в церковных, ни в мирских делах, не совершил духовных подвигов, даже в качестве высокопоставленного чиновника церкви ничего для паствы своей не сделал, что говорит о том, что сей мудрый политик весь период Великой Смуты лишь внимательно следил за развитием событий на Руси и выжидал момента заранее запрограмированного окончания первого действия Великой Смуты, которое должно ликвидировать власть Самозванца и выдвинуть на роль русского царя именно его – старшего из рода Захарьевых-Юрьевых, старшего племянника пред-пред-пред-пред-пред-пред-пред-пред-пред-последней царицы. Ибо, как было сказано в предыдущем очерке, Филарет был пострижен в монахи насильно, слов о своём желании служить Христу – вполне возможно, - и не произносил, а потому вплоть до 1619 года юридически мог являться лицом светским, облаченным в монашескую рясу подобно актеру на сцене или в кино, – не более того.
Здесь уместно отметить, что насильно постриженный в монахи русский царь Василий Иванович Шуйский звания монашеского, возложенного на него заговорщиками-боярами, не принял, слов обета – в отличие от Филарета – не произносил, потому никто из окружающих его людей не признавал в нём слугу Божьего. А вот Филарета с 1600 года почитали таковым мнихом все на Руси, да он и сам себя звал монахом. То есть заявление летописцев и новорусских историков о том, что после 1600 года Филарет не мог претендовать на звание царя московского с одновременным непризнанием Василия Шуйского монахом, является откровенным жульничеством и двурушничеством во славу Филарета.
Как бы развивались события - согласно разработанного римской курией и тайных русских католиков из числа московских бояр планов, - сказать сейчас трудно. Разрушил этот план случившийся через 11 месяцев после коронации Лжедмитрия государственный переворот, осуществлённый прямым потомком Рюрика, родичем по боковой ветви Александра Невского, известным врагом рода тайных католиков Захарьиных-Юрьевых, убеждённым православным человеком Василием Ивановичем Шуйским и отрядом новгородских ратников, которых Лжедмитрий собрался послать на предполагаемую им войну совсем тогда Руси не нужную с Турцией. Зато была война Московии с Портой в 1606 году крайне необходима католической Речи Посполитой, католической Австрии, католическим государствам Италии, католической Испании, Римскому Престолу, у которых турки отобрали контроль над всеми торговыми перевозками на территории Средиземноморья, но не на отстоящей от этих районов на тысячи километров Руси.
Насколько переворот православного люда во главе с Шуйским оказался неожиданным для участников католического заговора, можно судить по следующим фактам: из Руси стали исчезать «иностранные специалисты» в лице фрязин (итальянцев), немцев и иудеев, а тотчас впавший в апатию новорусский иерарх Филарет вдруг вспомнил о малолетнем сыне своём Мише, обитающем вместе с матерью и тётей в женском монастыре, и потребовал его к себе в Ростов Великий, где отец фактически впервые и увидел будущего Государя всея Руси – и сразу же невзлюбил, а потому довольно быстро избавился от сына, отправив его назад к женщинам.
Утихомирить клокочущий негодованием Русский Юг, потерявший любимца своего Лжедмитрия, который всецело своим возвышением был обязан именно этой части русского народа - и потому Самозванец наделил Северщину множеством привилегий и налоговых льгот, - у В. Шуйского не было никакой возможности в 1606 году. Именно этим воспользовалась римская курия, послав в Путивль И. Болотникова, обеспечив его теми самыми финансовыми средствами, на которые рассчитывал польский король Сигизмунд Третий Ваза.
Деньги эти были взяты ещё покойным папой римским Климентом Восьмым (умершим 5 марта 1605 года, а 16 мая 1605 года нового папу Льва Одиннадцатого - Алесандро Медичи, пропапствующего всего лишь 26 дней, сменил Павел Пятый-Камило Боргезе – то есть в создавшейся толкотне на католический папский Престол просто никому не было на самом деле до самозванного царевича православной державы, и уж тем более никто в Риме не хотел нести ответственности за долги прапредшественника папы образца 1606 года) под солидные проценты у ломбардских и английских ростовщиков при посредничестве пражских торговых и банковских домой. Об этом более подробней в следующем очерке, а пока вернёмся к так называемому «вождю северских крестьян».
Провал авантюры И. Болотникова, случившийся на самом деле из-за нехватки и воровства папской курией средств, выделенных на военную афёру в Московии, обернулся конфликтом римского папы Павла Пятого с Англией, где в то время располагались центральные конторы вышеназванных еврейских банкирских центров, а затем – уже после прихода к власти над Русью Романовых - и передачей векселей Рима им для оплаты. То есть суперНЕвыгодные для Московии торговые, таможенные, налоговые и проездные льготы, полученные так называемыми английскими компаниями от Романовых в 1614 году, были платой новой династией тем лицам, кто финансировал войну Юга России против Москвы Шуйского в 1606-1607 годах.
Потому отправка в 1607 году Филаретом сына из довольно-таки далеко расположенного от театра военных действий Ростова Великого назад к маменьке в прифронтовую зону означает лишь то, что старший Захарьин-Юрьев вновь обрёл крылья и надежду, что пришедший без царя в войске под Москву Болотников имеет целью посадить на московский Престол именно его – Фёдора Никитича[127].
Разгром же Болотникова армией царя Василия вновь лишил митрополита надежд на царствование[128]. Случился третий раз в жизни Фёдора Никитича эпизод, который у всяких заговорщиков зовётся фактором неожиданности. Если в первый раз планам Филарета не удалось свершиться благодаря романовскому дворянину-вассалу, донёсшему царю Борису, что боярин Захарьев-Юрьев балуется ядами и колдовскими зельями с целью совершения цареубийства, а второй раз это был Шуйский, свергнувший марионетку Рима Лжедмитрия без позволения на то Фёдора Никитича, то на этот раз злодеями по отношению к Филарету стали особо им любимые поляки.
Свободолюбивые шляхтичи, находясь сами в течение нескольких лет в оппозиции к королю своему Сизизмунду Третьему Вазе (особо важным был период Гражданской войны-ратоша в 1606-1607 гг), смылись в соседнее русское государство, чтобы отдышаться в Московии, подумать, как им жить дальше: помириться с королём или продолжить войну? И вот тут-то в городе Стародубе они наткнулись на человека, лицо которого многим из них было знакомо по Кракову (старой столице Польши) и по Варшаве (новой столице), где они встречали человека с этими чертами лица, но только с бородавкой на щеке. Тот давний знакомец называл себя русским царевичем Димитрием. А раз был в Москве на Престоле один Самозванец, так почему бы не случиться второму? – решили поляки – и тотчас провозгласили Богданку-жида вновь воскресшим русским царём.
Находящиеся в войске противников Сигизмунда иезуиты (а таковых среди участников ратоша было великое множество, ибо война шляхты и короля не носила религиозного характера, там и там были лица исключительно католического вероисповедания) вскоре, после подхода Второго Самозванца к селу Тушино под Москвой, предложили Богданке якобы для укрепления авторитета новоявленного царя (а на сам ом деле – для подрыва авторитета православной церкви на Руси и поддержки своего агента Филарета внутри нее) назначить вторым Патриархом (при находящемся на священном Престоле московском Патриархе Гермогене) кого-нибудь из «своих». И в этом случае оказалось, что ни на одного иерарха русской церкви, кроме как на Филарета, ни новоявленному Самозванцу, ни иезуитам надеяться было нельзя. И Филарет принял священный сан из рук, во-первых, откровенного Самозванца, во-вторых, от иудея, в-третьих, от марионетки опять-таки поляков-католиков, бросил кафедру митрополита в Ростове, отправился в Тушино на помощь к полякам и, как он сам называл тамошних людей, к ворам.
Чем занимался фальшивый Патриарх в Тушине, какими словами благословлял он православных людей на братоубийственную войну в течение почти двух лет, источники умалчивают. Но сразу же по приходу войска Михаила Васильевича Скопина-Шуйского к Москве и бегства Тушинского вора в Калугу, Филарет дёрнул в Ростов - и вновь возглавил кафедру митрополита, пустовавшую все время его отсутствия, не сняв при этом с себя самозванного патриаршего сана. Недолгое спокойствие, пришедшее в Москву, не дало времени Патриарху Гермогену наказать нечестивца - уж слишком много дел и забот было у истинного главы православной русской церкви после освобождения Москвы и в дни погонь московского войска за Вторым Самозванцем. Страну надо было спасать, власть церкви на Руси восстанавливать, а не заниматься судом, внутрицерковными сварами и прочей канителью, потребной для низведения поганца с престола митрополита. Честь церкви русской берёг Гермоген.
Дни и месяцы, проведенные Филаретом в ожидании кары за совершенные им клятвопреступления и прегрешения, были, надо полагать, далеко не самыми лучшими в его жизни. Ибо вновь судьба искусила его - и в третий раз хряпнула мордой о стол. Пережить такое удается не каждому, раны в душе такого потрясённого честолюбца остаются на всю жизнь. Не сломаться мог только человек, лишенный совести и достоинства полностью. Таким и оказался Филарет, для которого захват поляками Москвы и заточение Патриарха Гермогена в узилище звучали благословением Божьим – и Филарет вновь заявил о себе сам, как о Патриархе. Он сам приложил к этим преступлениям руку, сам и возглавил посольство русской аристократии сначала под Смоленск к осаждающему город королю Сигизмунду, а потом и отъехал в Варшаву в качестве, как пишут филаретовские летописи, пленника, а согласно польских источников, - почётным гостем.
Позднее волей своей ставший уже соправителем земли Русской и настоящим Патриархом, Филарет велит писать в летописях, что посольство изменников возглавлял не он сам - самозванный Патриарх, а обычный боярин, не княжеского даже сословия, Михайло Салтыков, якобы оказавшийся главой над именитыми и родовитыми аристократами (сие при той системе взаимоотношений родов на Руси есть ложь откровенная и примитивная; люди тогда зваться подчиненными лицам менее родовитым почитали за бесчестье, могли и руки на себя наложить, примеров тому множество, перечислять их тут недосуг), а сам Филарет пребывал в Польше до самого возвращения своего на Родину якобы в плену.
Однако, тут можно обратить внимание на то, что посол русский Желябужский имел в 1613 году встречу с Фёдором Никитичем в замке второго лица Польско-Литовского государства – канцлера Литвы Сапеги, где Псевдопатриарх проживал в течение 7 лет якобы плена в прекрасных условиях на правах почетного гостя (согласно польских и литовских источников). В то же самое время по-настоящему пленённый русскими изменниками и выданный полякам царь московский Василий Иванович Шуйский томился в дальнем польском замке, который представлял собой государственную тюрьму для особо опасных преступников, где и умер, как признают некоторые польские хронисты, от голода и жажды, а возможно и от пыток. То есть верный слуга Рима Филарет не был, да и не мог быть пленником в Польше, он там действительно почитался почетным гостем литовского канцлера Льва Сапеги. Времени на лечение в Польше нервных заболеваний у Филарета было достаточно, условия его окружали санаторные, обращались с ним бережно – и ко времени возвращения своего в Москву Филарет был уже человеком и физически, и психологически выздоровевшим, знающим основательно положение вещей в стране, которой теперь управлял его сын, имел очень чёткие рекомендации Рима, что ему делать и как поступать, которые он мог получить только от находящихся в Речи Посполитой папских легатов и иезуитских агентов.
Кто знает, как бы повёл себя Филарет, когда стал-таки номинально соправителем земли русской при собственном сыне, а фактически Государем всея Руси, в случае спокойствия на землях Речи Посполитой после 1619 года. Но внимание тех самых сил, что направляли действия Фёдора Никитича Захарьева-Юрьева практически всю его сознательную жизнь на захват власти над страной для насаждения в ней католицизма, оказалось переключённым с Московии на внезапно развязавшуюся в Праге Тридцатилетнюю войну между католиками и протестантами всей Западной Европы. До нас же дошли лишь обрывочные сведения о том, как Филарет укреплял власть своего рода над Московией в последующие годы своей жизни, как подавлял он все выступления русских крестьян, недовольных политикой закабаления и превращения русского народа в крепостных рабов, как велись подчистки и исправления в истории Великой Смуты, как создавалась легенда о будто бы любви русского народа к боярам Захарьевым-Юрьевым на протяжении всего столетия, предшествовавшего Великой Смуте, а вместе с ней и создавалась другая легенда - о законности избрания Михаила Фёдоровича Захарьева-Юрьева-Романова на московский Престол.
2
Борис Годунов был тем самым лицом, которое накануне Великой Смуты и в начале неё вызывало особую нелюбовь и даже ярость Филарета, вынужденного с 1600 года пребывать в монашеском состоянии, жить постно и по монастырскому уставу. Для плэйбоя 17 века, каким Фёдор Никитич предстаёт нам в старых летописях, избрание на царство костромского выскочки Годунова было, безусловно, кошмаром, едва ли не равнозначным смертной казни. Трон московский, так удачно подготовленный Римом для Захарьевых-Юрьевых-Романовых таинственными смертями четырёх Рюриковичей-Даниловичей (сначала Ивана Ивановича, затем самого Ивана Васильевича Грозного, царевича Дмитрия и, наконец, царя Фёдора Ивановича[129]), уплыл у Фёдора Никитича из-под носа в 1598 году, а через два года новый царь и вовсе низвёл Фёдора Никитича до положения политического ссыльного, находящегося под приглядом северодвинских приставов и монахов Антониев-Сийской обители. В тот момент всем, и даже будущему Патриарху Филарету, казалось, что земная жизнь для него окончилась, что он стал лицом, которому по социальному статусу положено самоунижаться и отвернуть лицо своё от мирских забот и тревог, подавить непомерную гордыню, раздирающую его душу.
То есть внешне добрый и милосердный Борис Фёдорович Годунов был на самом деле человеком вельми жестоким, точнее даже - изощрённо жестоким, хоть и не таким кровожадным, каким окрестила молва народная его тестя Малюту Скуратова, но все-таки изящно мстительным. Третий русский царь в сравнении с первым царем – Иваном Грозным - был едва ли не милосердным, да и в сравнении с предыдущими Великими князьями московскими за все века существования Руси не было менее кровожадного Государя, чем Годунов.
Ибо свято чтил царь Борис данное собою при избрании на царство слово народу русскому, что будет «царствовать он милостиво и зря не станет казнить никого». Людей били батогами, мучили на дыбах, рвали ноздри им, истязали за всевозможные уголовные и политические преступления, за насилия над личностью, доводили до смерти пытками, но по царскому велению жизни лишали только самых отъявленных злодеев: явно виновных в поджогах, в совершении убийств и насилиях над детьми, изуверов, фальшивомонетчиков, а также насильников из числа лиц, которых в наше время называют людьми с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Даже ведьм, чернокнижников и покусителей на жизнь царскую не казнил Годунов. Ни одного смертного приговора не подписывал сам царь Борис.
И народ русский царя Бориса за эту странную для его сана мягкотелость не уважал. При этом, слово «уважать» в те времена носило несколько иное значение, нежели сейчас: уважали московиты только тех, перед кем испытывали трепет и ужас, уважать в те времена – это значит, чувствовать свою собственную приземлённость и полную покорность внешней силе. Царь же, неспособный быть безумно жестоким, казался русичам начала 17 века либо малохольным, как они оценивали Фёдора Ивановича, от имени которого страной руководил практически всё тот же Годунов, либо хитрым, а потому вдвойне опасным, каким представлялся люду русскому сам Борис Фёдорович. Ибо столетия жизни славянских, затем русских княжеств и два века существования первого Государства московского наложили на русский народ стереотип общественного сознания: всяк в Московии знал, как должно править царю: с казнями и с наказаниями направо-налево, не особо ища виновных. Ибо на словах царя следует любить и почитать, а в душе надо трепетать перед ним и перед его слугами – тогда и будет в державе порядок, считали в народе[130].
И вдруг недавний Первый заместитель Государя всея Руси Фёдора Ивановича по смене статуса своего, то есть после возвышения до уровня наместника Бога на земле, став царём Борисом, оказался странно мягкотел...
С точки зрения толпы, Борис Фёдорович стал с возвышением своим неумён. Ну, подумаешь, дал слово, что станет «править милостиво». Слово, данное в состоянии претендента на Престол, – это одно, а в звании царском – о словах, сказанных в прошлой жизни и вовсе вспоминать никем не должно. Ибо царь – это и хозяин земли русской, и, что важнее того, владелец всех русских душ. Не станет же крестьянин не рубить головы петуху, если любил его еще цыплёнком. Приходит время – и самый голосистый петух оказывается в супе. Власть – она тем и власть, что заставляет, вынуждает подчиненных поступать согласно воле лица, стоящего выше всех над толпой, а право это лицо или не право – это пускай Бог да потомки разбираются. Сам Господь – и тот казнил сотни, тысячи, а то и миллионы людей за грехи единиц, а Он ведь - всемилостивейший и милосердный. Чего же русскому царю кичиться даже перед холопами своими добротой дурацкой, ставить себя выше Всевышнего?
Так мыслила толпа москвичей, то есть той части населения Руси, которая создавала - благодаря своему физической близости к царю - легенду о блаженном царе Годунове, распространяя её по всем остальным весям Московии. Свойство русских жителей деревень и сёл – испытывать излишнее и неоправданное почтение к жителям городов, принимать безоговорочно мнение тех о своих административных властителях, свойство же всех провинциалов – признавать мнение жителей столицы за истину в последней инстанции. Даже священник приходский не в состоянии переубедить мнение толпы селян, услышавших грязную сплетню о царе, привезённую в глубинку проезжим хлыщём. И потому мнение московского плебса оказало (и по сей день оказывает) решающее влияние на формирование общественного отношения к царю Борису по всей Московии: раз не лютует – то царь не настоящий. Вот Иван Василевич был царём истинным: не так уж много народа и казнил, а страху нагнал – на три поколения вперёд хватит.
(ПРИМЕЧАНИЕ: За все годы правления Ивана Грозного казнено было в Московии на порядок меньше народа, чем было уничтожено во Франции в одну только Варфоломеевскую ночь. В результате, во Франции ныне короля Карла (Чарльза) Девятого чтут, как умнейшего государственного мужа и спасителя Отечества от раскола страны, а во всей Западной Европе Иван Грозный признан едва ли не упырём и каннибалом, уступающим по кровожадности разве что румынскому Дракуле. Между тем, современники Ивана Грозного и Великой Смуты оставили дошедшие до нас памятники фольклора в виде русских песен, легенд, сказок и пословиц, в которых первый русский царь представляет собой человека мудрого, справедливого и непреклонного. Любовь такая народная к Ивану Васильевичу объясняется просто: царь казнил лишь бояр да их клевретов, от которых народу было жить невмочь и которые предавали интересы Руси направо и налево (история с изменой князя Курбского в период Ливонских войн – самая знаменитая). Это уже во времена правления Русью Филаретом было придумано, что при Иване Грозном земля русская обезлюдела. На самом деле, катастрофическое сокращения населения Московии произошло в годы Великой Смуты и в первые десятилетия правления страной родом Романовых. Достаточно просмотреть документы Приказов о сборе подушных налогов, чтобы убедиться в этом).
Не купил любви народной Борис Фёдорович и спасением от голодной смерти многих тысяч жителей Москвы, крестьян Подмосковья и Замосковья. Все стратегические запасы государства и запасы из личных амбаров Годунова раздавались в голодные 1601-1603 годы крестьянам бесплатно, впервые при Годунове стали караться нещадно спекулянты продовольствием, спасены были тысячи и тысячи жизней...
Но что толку для авторитета царя было в этом? Антигодуновская пропаганда оплачиваемая иностранным капиталом и продовольствием, хранящимся в запасниках рода Захарьевых-Юрьевых и их сподвижников, работала с неумолимостью Молоха: в долгой зиме и коротких летних месяцах виноват царь Борис, утверждали они.
В том, что на обозы, везущие хлеб из царских амбаров Северщины и Среднего Поволжья, напали разбойные люди, виноват царь Борис.
В том, что при раздаче хлеба народ потоптал друг друга, виноват царь Борис.
И так далее, и тому подобное, от 1601 года и во веки вечные. До сегодняшнего дня все обвинения русскими историками Бориса Годунова опираются на такого рода аргументы и принципы. И это – тавро, отпечатанное на память о Годунове усилиями Филарета.
Каким же мог быть Борис Фёдорович Годунов на самом деле? Младший из двух сыновей костромского дворянина Ф. И. Кривого, потомок легендарного татарского мурзы Чета, принявшего православие в незапамятные времена[131], активный участник приснопамятной Опричнины Ивана Грозного, ставший зятем Главы Тайного Приказа (КГБ средневековой Руси) М. Скуратова и родственником двух царей (на Борисовой сестре Ирине женился сын царя Ивана Грозного, царь Фёдор Иванович), получивший звание Правителя земли Русской в годы правления последнего Рюриковича-Даниловича, то есть исполняющий обязанности Государя всея Руси, умом изворотливый и весьма удачливый царедворец.
Даже филератовские летописцы признают, что Годунов был государственным чиновником высокого полёта, гениальным администратором и великим дипломатом, знатоком человеческих душ, прекрасным экономистом и политиком. Даже спасителем Москвы от нашествия крымских татар во главе с ханом Гиреем[132] был Годунов. Царь-строитель, как называли Годунова в народе, ибо при Борисе Фёдоровиче было заложено более сорока городов, из которых почти все дожили до 21 века в качестве не только административных, но и промышленных, научных центров: Новые Холмогоры (Архангельск с 1613 г), Валуйки, Воронеж, Белгород, Царёв-Борисов и многие другие[133].
Избрание Годунова на царство было, конечно, со стороны бояр мерой вынужденной, ни о каком всеобщем голосовании даже внутри Кремля московского, не то, что по всей стране, речи тогда идти не могло (да и сейчас не идёт, как мы видим). Избрание Годунова произошло келейно, с пониманием участниками этого действа, что из всего боярства русского образца 1598 года не было никого равного Борису Фёдоровичу по, как тогда говорили, многоумию. Потому что после чрезмерно увлеченного абсолютными правами, данными самодержцу Ивану Грозного, затем страшащимся абсолютной власти сына его Фёдора Ивановича, боярам стало ясно, что владеть русской землей должен человек не просто умный, но мудрый, способный поступать, в первую очередь, согласно логике и защиты права живого человека на существование[134], а уж потом удовлетворять свои животные инстинкты.
В год избрания Бориса Годунова на царство (1598) из всех сродственников Даниловской ветви Рюриковичей самыми близкими к праву возглавить род и получить в наследство русскую державу были: Борис Годунов и Фёдор Захарин-Юрьев (Романов) – старшие в двух новых ветвях угасшего основного царского рода. Но... Годунов был ближе по родству к последнему «природному царю», а будущий Филарет (как и братья Нагие, кстати, и другие братья семи жён Ивана Грозного) – к предпоследнему. И, согласно средневековой логике престолонаследия и общинных принципов существования славянских народов, Годунов был ОБЯЗАН либо стать царем, либо отказаться от власти и уйти в монастырь (в более ранние века в таких случаях наследники славянских вождей, не желавшие становиться вождями, кончали жизнь самоубийством или оказывались убитыми).
Красавец, умница, пышущий здоровьем и полный честолюбивых устремлений, планов по укреплению и расширению Русской державы Борис Годунов предпочёл стать во главе страны, которую он вот уже доброе десятилетие укреплял и делал изо дня в день все сильнее и независимей[135]. Царь Борис прервал действие ряда кабальных договоров с международными еврейскими банками Западной Европы, подписанных ещё матерью Ивана Грозного Еленой Глинской. Он первым в истории Руси стал посылать в Европу молодых русских людей для обучения их там наукам, передовым технологиям и ремёслам, о существовании которых в Московии даже не подозревали. Не случись Великой Смуты, затеянной оппозицией во главе с будущим Филаретом, вполне возможно, что реформы Петра Первого, которыми так гордится династия Романовых, случились бы в России лет на сто лет раньше. И с меньшей кровью, надо полагать...
Смерть Бориса Годунова, случившая в дни, когда наступление Лжедмитрия на Юге Руси уже фактически выдохлось, когда денег в казне Самозванца на оплату работы профессиональных военных не осталось, когда бунтующие крестьяне стали потихоньку уходить из армии и от Расстриги, возвращаться к брошенным своим домам и полям (а ведь шёл май – время относительно свободное между севом и первым покосом, можно было бы и повоевать. поразбойничать), была внезапной.
О том, что с 1603 года ранее пышущий здоровьем и достаточно еще молодой (52 года) царь стал вдруг болеть чем-то непонятным, науке неизвестным, знали люди всей русской земли, а потому во здравие Бориса Фёдоровича служили во всех церквях Московии службы, но к 1605 году люди уже даже свыклись с этим состоянием самодержца, были уверены, что проживёт он еще долго: прокряхтит, как это случается со многими хворыми, которые кашляют, кашляют, а там глядишь – и умирают только в 100 лет.
И вдруг – смерть... Внезапная. После неплотного, но сытного обеда (список съеденного Борисом Фёдоровичем за посмертным столом сохранился) поднялся царь на верхнюю площадку колокольни Иван Великий (самая высокая точка Москвы до 1930-х годов, да и сама колокольня эта была построена при непосредственном участии Годунова) по тамошней весьма крутой с высокими ступенями лестнице, полюбовался видом своей столицы, стал спускаться, но на самом выходе почувствовал головокружение и тошноту, потребовал помощи, поддержки под руки - и уже после этого был отведен (не отнесён) и уложен в постель в Опочивальне, расположенной в Новом Годуновском Дворце, то есть прошел не менее полутора тысяч шагов до того момента, когда тело его успокоилось, и царь почувствовал, надо полагать, холод в конечностях, и именно потому послал за священником, ибо решил перед наступающей смертью собороваться.
Явились врачи (четверо из имеющихся у царя пяти) и священник. Лекари принялись растирать тело, священник совершил постриг Бориса Фёдоровича в монахи под именем Боголепа и соборовал, приняв от умирающего наказ вручить власть над страной сыну царя Бориса Фёдору Борисовичу Годунову.
(ПРИМЕЧАНИЕ: Перечень этих деталей удивительным образом напоминает хронику умерщвления Сократа по приговору народа демократических Афин, запротоколированную двумя независимыми очевидцами – учениками ФИЛОСОФА Ксенофонтом и Платоном. Только в отношении Сократа ясно сказано, что античному мудрецу дали выпить настой корня цикуты (цикория) и предложили побольше двигаться, чтобы яд побыстрее растекся по телу, а Годунова вынудили разогнать по крови, скорее всего, тот же самый яд. Растирания, применённые четырьмя иноземцами-лекарями, ускорили процесс отравления. Внешних признаков отравления цикорий не даёт. При этом, следует отметить, что тот самый немец-врач, что отсутствовал у постели умирающего, присутствовал на трапезе царя, который вкушал хлебный квас. Квас в те времена готовили на солодковом корне, очень похожем на корень цикория. И врач тот был членом польской гильдии врачей-иудеев, лечащих практически всех властителей королевских и царских домов Европы, а также высокопоставленных служащих той самой Ост-Индийской компании, которая при Борисе Годунове потеряла привилегии на проезд по территории Московии и вывоз из нее задарма пушнины, смолы, меда, воска и других товаров.
То есть перед нами – осуществление типичного заговора, направленного на жизнь Государя, ведущего самостоятельную политику в ущерб интересам международного ростовщического капитала, осуществлённого в момент политического и экономического кризиса, вызванного двухлетними погодными катаклизмами, на фоне бунта южных провинций государства и внешней агрессии)[136].
3
Пришедший на смену великому отцу своему шестнадцатилетний Федор Борисович Годунов только по нынешним меркам почитается несовершеннолетним несмышленышем. В 16-17 веках повсеместно на Руси, да и в Западной Европе, мальчики женились в 14-16 лет, а девочки выходили замуж и ранее, порой даже в 11-12 лет[137]. Более поздние браки даже вызывали подозрение в обществе. Целые армии русичей того времени состояли из юнцов в возрасте от 15 лет до 20-ти. При среднем сроке жизни малоимущего крестьянина в 30 лет пятнадцатилетние молодожёны успевали быть до смерти своей в 45-50 лет и отцами, и дедами, а порой и оказывались в 60 лет прадедами. Хотя и бывали случаи долгожительства. К примеру, ровесник Ивана Грозного Патриарх Гермоген прожил почти 75 лет, а потому числился в народе патриархом не только по церковному чину, но и по возрасту. Люди считали, что коли Бог дал возможность этому человеку дожить до столь преклонных лет, то Патриарх осенен Божьей благодатью, и все им сказанное – сказано Богом. Именно такое положение Гермогена в русском обществе делало написанные им «прелестные письма» против войска Болотникова, против поляков и против Тушинского вора особенно авторитетными и значимыми.
Но вернёмся к русскому царю Фёдору Второму, который процарствовал так недолго, что не успел стать помазанником Божьим, то есть не был возведён в царский чин в храме с возложением на его чело шапки Мономаха руками Патриарха Иова. Сделать это возможно было только после сороковин по смерти Бориса Фёдоровича Годунова, а потому, выполняя эту невероятно важную для поддержания царского авторитета в народе православную традицию, находящийся в состоянии войны с Лжедмитрием Первым. Фёдор Борисович пошёл на крайне опрометчивый шаг: повелел народу русскому и всей армии присягать ему на верность путем крестоцелования. В результате, в сознании народа и, главное, в головах ратников русских, возникла неопределённость: действительна ли клятва на кресте тому, кого Бог еще не осенил своей благодатью? Именно эта неопределенность и вынудила ратников московских предать юного царя Фёдора Борисовича Годунова под Кромами, сдаться всей пятидесятитысячной армией пятистам казакам атамана Андрея Корелы.
Изменническая речь Гаврилы Пушкина на Лобном месте, распахнутые руками заговорщиков-бояр из круга тайных латинян двери московских тюрем и винных подвалов довершили дело – орава пьяных беспредельщиков ворвалась в кремлёвские Палаты и только чудом не растерзала юного царя. Но, когда Лжедмитрий уже подходил к Первопрестольной, стоял ошарашенный после очередного разгрома своего на Оке, посланные русскими боярами два дворянина из провинции – полутатарин Шарафутдинов и русский дворянин из Погорелого городища Молчанов[138] – вместе с пятью московскими стрельцами удушили вдову Годунова и юного Фёдора Борисовича, который бился за свою жизнь, как признают даже русские источники, яростно, дважды расшвыряв убийц.
Тела убитых не стали показали народу, как это следовало делать по смерти всякого Государя всея Руси, объявили Фёдора с матерью случайно или намеренно отравившимися, но легенд о чудесном воскрешении царя Фёдора или избавлении его от рук убийц не возникло.
И это наводит на мысль, что правы были Романовы, утверждая, что неблагодарный русский народ совсем не любил род Годуновых, не желал возвращения рода костромских дворян на московский Престол[139]. И также следует из этого мысль противоположная: народу русскому было и остаётся всегда безразлично, кто правит им, а в дело пропаганды образа якобы спасшегося от рук наёмных убийц Димитрия были вложены большие средства, и в его временном воцарении были заинтересованы сильные мира сего[140].
Годуновы же оставались последними рыцарями без страха и упрёка на московском Престоле, возле которых любая ложь выглядела бы нелепостью. Народ русский в очередной (и далеко не в последний) раз предал тех, кто желал ему добра, пошёл за теми, кто хотел народом русским только властвовать, эксплуатировать его. О юном Фёдоре Годунове даже филаретовские летописцы писали: «вельми умён, образован, знает языки». То есть – полная противоположность пришедшему через восемь лет на его место неграмотному недорослю Михаилу Фёдоровичу Романову.
Далее следует сказать здесь о существовании Марии Григорьевны Годуновой – дочери Малюты Скуратова (Григория Лукьяновича Бельского), вдовы Бориса Годунова, которая после смерти мужа стала фактически соправительницей сына и была убита вместе с ним.
Дочь ее Ксения Борисовна Годунова – с 1598 г царевна, была просватана за датского герцога Иоганна, но жених, приехав в Московию, внезапно заболел, был лечим врачами-иностранцами и умер. Была царевна изнасилована Лжедмитрием, стала его наложницей, после свержения Самозванца была пострижена под именем Ольги в монахини, обитала сначала в Новодевичьем монастыре. Во время осады Троицкого монастыря поляками оказалась там, перевезённая в эти стены Заруцким, после окончания Великой Смуты оказалась в женском Вознесенском монастыре московского Кремля. Умерла в 1622 году и была погребена в Троицко-Сергиевской лавре рядом с отцом, матерью и братом.
Мария Фёдоровна (в девичестве Нагая) – последняя жена Ивана Грозного, мать истинного царевича Димитрия, после смерти которого была пострижена в монахини под именем Марфа, находилась в Николаевском Выскинском монастыре вплоть до приказа Лжедмитрия о её возвращении в Москву. Инокиня признала в ложном царевиче своего сына, после чего вела разгульную жизнь, никак не среагировала на смерть Самозванца, была посажена Василием Ивановичем Шуйским вновь в монастырь, где незаметно и скончалась в 1612 году.
Афанасий Фёдорович Нагой - брат вышеназванной царицы Марии, впоследствии инокини Марфы. Есть версия новорусских историков, что именно он являлся вдохновителем Угличского восстания, случившегося сразу по смерти истинного царевича Дмитрия в 1595 году. Умер в Водовзводной башне московского Кремля во время осады русского столицы Тушинским вором
Афанасий Иванович Власьев – видный дипломат из неродовитых, который и просватал Марину Мнишек с Лжедмитрием, после гибели которого был сослан царём Василием в Уфу, но уже в 1611 году был возвращён в Москву приказом короля польского Сигизмунда, назначен казначеем. Дальнейшая судьба его неизвестна.
4
Следующим в избранном списке главных действующих лиц Великой Смуты следовало бы назвать Патриарха Иова, поставленного на Святейший престол Борисом Годуновым в 1589 году и зверски избитым, вышвырнутым из Москвы по приказу Расстриги сразу после убийства вдовы и сына Бориса Годунова. Но об Иове достаточно много и достаточно подробно написано в тысячах книг и статей, практически везде сообщено о деятельности первого русского Патриарха достаточно правдиво и умно, есть даже утвержденный РПЦ текст его Жития, а потому повторяться здесь нет смысла.
А вот упомянутый выше донской атаман Андрей Корела широкому кругу моих современников практически неизвестен. Между тем, это – одна из самых по-своему замечательных фигур Великой Смуты, имён участников которой нам известно по всем дошедшим до нас документам в совокупности до двух с половиной тысяч. А. Корела является не одним из этого довольно большого числа реально живших, а не выдуманных литераторами людей, а единственным в своем роде...
Прозвище свое Андрей получил от наименования северного приграничного города, переходившего в течение ряда десятилетий то в подданство шведской короны, то под русский скипетр. Каким образом стрелец Новгородской пятины оказался на Дону, нам неизвестно, но уже в 1603 году имя атамана Корелы становится настолько хорошо известным в среде тамошних казаков, что его избирают послом Войска Донского в Краков с наказом встретиться там с объявившим себя воскресшим царевичем Дмитрием и узнать доподлинно: истинный ли то царевич?
Путешествие случилось трудным, но успешным: Корела вернулся на Дон, убежденный в том, что Лжедмитрий – царь истинный. Именно поэтому Войско Донское сразу стало на сторону Лжедмитрия, когда тот пошёл с польским отрядом на русские земли. Но при этом, Корела командовал лишь пятью сотнями казаков – больше ему казачий круг во главе с князем Смаглой Черкасским взять с собой людей на войну с Московией не позволил: основное войско донских казаков готовилось к очередным набегам на Крым и на Северный Кавказ.
Но даже со столь невеликим войском умудрился Корела захватить крайне важный стратегический пункт на подступах к Москве – город Кромы[141], просидеть там в осаде всю зиму, удерживая возле себя основную армию Московии, затем разбить ровно в сто раз превышающее его отряд по численности правительственное войско, повернуть остатки его на Москву и во главе захваченного, по сути, в плен русского войска войти в столицу Руси, взяв ее практически без единого выстрела, а уж потом впустив туда и Расстригу. Сама по себе такая судьба достойна легенды, но...
Став любимчиком нового царя, увидев Лжедмитрия в быту, оказавшись свидетелем нескольких опознаний в Самозванце Григория Отрепьева, поняв, что фактически на смену одному царю на московском троне приведён им другой, не отличающийся от первого особым интересом к социальным преобразованиям в русском обществе, казачий атаман Корела разуверился в истинности «царя Димитрия», а посему - по известной русской привычке бежать от проблем - запил. Деградировал и исчез из поля зрения летописцев тот, кто фактически посадил Лжедмитрия на Престол, раньше, чем окончилось 11 месячное царствование Расстриги.
Незавидна судьба практически всех соратников Юшки (Григория, Юрия, Егория) Отрепьева. Сын знаменитого опричника Фёдора Басманова Пётр Фёдорович, известный героической обороной Новгород-Северского и предательством своим под Кромами, был убит толпой москвичей во время свержения Лжедмитрия прямо на Красном Крыльце Грановитой Палаты.
Василий Васильевич Голицын, руководивший заговором против Годунова в правительственных войсках в пользу Самозванца, бывший правой рукой Филарета при свержении Шуйского, умер в Польше, так и не дождавшись вожделенной им царской короны.
Дворяне Артемий Измайлов и Гаврила Пушкин сколь ни злобствовали, сколь ни часто изменяли всем, кому служили, выбирая в течение всей Великой Смуты сторону в тот момент наиболее сильную, то есть, как правило, сторону врагов русской державы, к концу Великой Смуты остались в том же самом социальном и финансовом состоянии, в каком и начинали свою неприглядную деятельность; разве что руки теперь у них были по локоть в русской крови – но именно тем и стали любезны Филарету Романову.
Князь Ф. Мстиславский, фактически сдавший русское правительственное войско Лжедмитрию еще до событий под Кромами, предавал и дальше Русь на протяжении всей Великой Смуты не однажды, пережил многих истинных патриотов земли Русской, остался в Боярской Думе и при Романовых, но умер бездетным и проклинаемым всеми людьми русскими. Оставшееся после него наследство разобрали другие бояре, в том числе и его ярые враги.
Князь Шаховской и ставший под знамена Ивана Болотникова князь А. Телятьевский после завершения Великой Смуты были пострижены в монахи и закончили жизнь в кельях на правах государственных преступников.
Выкрутились от наказания людьми и Богом из ближних Лжедмитрию Первому людей лишь князь Татев да князь Катырев-Ростовский.
Упомянутый ранее чернокнижник и личный колдун первого Самозванца Михайло Молчанов Великой Смуты тоже не пережил. Он хоть и не решился стать самозванцем на роль Самозванца, хотя и очень походил лицом на Расстригу, но долго в Самборе не усидел, помчался в стан к Тушинскому вору, стал при нём даже боярином, но... потом сгинул.
Впрочем, нелегка была доля и русских защитников Отечества, искренних патриотов Московии. О деятельности и судьбе царя Василия Ивановича Шуйского и Патриарха московского Гермогена написано в предыдущих очерках настоящей работы, будет сообщено дополнительно и потом.
Много сообщено тут и об Иване Болотникове и Илейке Муромце («царевиче Петре»), о Михаиле Фёдоровиче Романове, о короле Речи Посполитой Сигизмунде Третьем Вазе, о канцлере Великой Литвы Сапеге и о польском воеводе Лисовском. То же самое можно сказать о князе М. Скопине-Шуйском и французе-наёмнике на службе у шведского короля и русского царя Де Ла Гарди.
Немало поведано о злейшем враге рода Захарьевых-Юрьевых-Романовых атамане Иване Мартыновиче Заруцком. Даже о наличии его двойника, разбойничавшего на Волге после казни в Москве спасителя Московии, бывшего Правителя всея Руси, сообщено здесь.
Рассказано и о дочери кастеляна Самборского Юрия Мнишека русской царице Марине, о сыне ее Иване, повешенном в пятилетнем возрасте по приказу первого царя Романова тоже сообщено, о псковском самозванце не то Сидорке, не то Матюше, объявившем себя воскресшим царём Димитрием, рассказано.
Но вот кто из наших современников знает о том, что в конце 16-начале 17 вв в столице Речи Посполитой Кракове в одном из бенедектинских монастырей при финансовой поддержке Рима существовала специальная школа Ордена иезуитов, в которую отправляли детей и подростков – выходцев из дворянских семей тех самых регионов, которые век спустя стали называться Малороссией и Белоруссией? Обязательным требованием к ним было хорошее знание русского языка, а система занятий основывалась исключительно за обучении этих подростков шпионским дисциплинам и навыкам. Одним из таких воспитанников был и волынский дворянин Иван Заруцкий (отчество учащегося неизвестно, но идентифицировать его с Иваном Мартыновичем возможно именно по дворянскому происхождению из Волыни).
Ещё менее известны в России документы, часть которых и спустя 400 лет не рассекречена Ватиканом, касающиеся деятельности латинянских сект на территории Московии. Но даже те из них, к которым открыт доступ в библиотеке папы римского, свидетельствуют о том, что членами этих тайных противогосударственных по отношению к православному русскому государству организаций были: и боярин Никита Романович Захарьев-Юрьев, и пять сыновей его во главе с Фёдором Романовичем (впоследствии Филаретом), и князь Ф. Мстиславский, и боярин М. Салтыков, и князь В. Долгорукий. И даже единственный, наверное, друг Ивана Грозного, которому царь-самодур верил искренне и абсолютно, Бельский, бывший во время Великой Смуты воеводой Казанским, так и не сделавший ничего ни для русских, ни для поляков, был тоже тайным латинянином.
5
То есть у добросовестного исследователя есть все основания тот период, который с лёгкой руки филаретовских летописцев был назван «Великой Смутой», то есть признан сугубо внутренней проблемой Руси, признать очередным Крестовым походом католицизма против преемницы Византии – православной Руси, обернувшийся для всего Западного мира грандиозной Тридцатилетней общеевропейской войной. Потому, на самом деле, войну ту следует считать сорокатрёхлетней, длящейся с 1605 года по 1648 год и делящейся не четыре, как это сейчас принято, а на шесть периодов: русский (1605-1618гг), чешский (1618-1625гг), датский (1626-1629 гг), шведский (1630-1635 гг), франко-шведский (1636-1648 гг) и промежуточный пцфальский (1621-1625 гг), а также включающиеся в эти периоды вне этих рамок войны: Испании с Голландией, длившейся с 1567 года по 1648 год с двенадцатилетним перемирием (1609-1621 гг), войну за Мантуанское наследство (1628-1631 гг), Смоленскую войну между Русью и Польшей (1632 -1634 гг), Польско-шведскую войну (1617 – 1629 гг), целый ряд войн европейских стран с Турцией и Крымом и так далее.
В результате этой почти полувековой вакханалии погибло населения Европы: в Московии около 4 миллионов человек, во всех германских государствах в совокупности было уничтожено более 5 миллионов человек, в Речи Посполитой – около 3 миллионов человек, в остальных странах Западной Европы – около 2 миллионов человек. То есть в совокупности потери человечества в этой войне, принесшие гигантские барыши ломбардским, английским, андоррским, голландским и французским ростовщикам-банкирам[142], сопоставимы с потерями, которые понесло человечество в течение Первой мировой войны 1914-1919 гг.
Сокрушительный удар был нанесен производительным силам Германии. Шведы сожгли и разрушили в Германии практически все железоделательные и литейные заводы и рудные копи. Демографические потери войны были восполнены в Германии лишь спустя 100 лет. Что же касается показателей такого рода в Московии, то оных исследований просто никогда не производилось. Весь «бунташный век» просто выпадает из истории России и из сознания современного россиянина, для которого между персонажами оперы М. Мусоргского «Борис Годунов» и героями романа А. Толстого «Пётр Первый» был лишь вечно пьяный Степан Разин из романа В. Шукшина «Я пришёл дать вам волю» с утопленной им персидской княжной – эпизодом, которого в истории не было.
Именно потому, что, начиная с главного редактора и цензора русских летописей, повествующих о событиях 16-17 века, Филарета Романова, в России закрепилась привычка отделять свою страну от Европы, говорить об «особом историческом пути» развития своей Родины, отрицать факты, доказывающие, что Россия живет с мировым сообществом единым ритмом и в едином темпе, всегда оказывается вовлечённой во все военные конфликты, происходившие, к примеру, в двадцатом веке на территории: Западной Европы, Дальневосточной и Центральной Азии, Ближнего Востока и даже в Африке[143], и сформировалось стойкое убеждение российских историков, что Великую Смуту следует отделять от Тридцатилетней войны в Западной Европе и рассматривать ее, как явление локальное, а участниками оной признавать лишь русских людей. Обрыв всех связей Руси с Западом в период правления первых Романовых имел вполне конкретную задачу: сокрытие фактов изменнической деятельности в отношении Московии и православия отца первого царя династии Романовых, ставшего к тому же и Первосвященником преданной им церкви.
В результате, из списка лиц, являющихся участниками Великой Смуты, изучаемых русскими историками, как-то сами собой выпали почти все жившие в эти годы на территории Московии иностранцы – и, в первую очередь, итальянцы, англичане, чехи, голландцы, которых, судя по косвенным данным российских источников и согласно зарубежным исследований, было на Руси довольно много. Что же касается тупой военной силы, каковыми были в руках вышеназванных ростовщиков и представителей всевозможных торговых домов Запада подданные короля Речи Посполитой, то имён их в русской истории осталось крайне мало, несмотря на то, что в польских хрониках имён участников военных походов на территорию Московии в период с 1605 про 1618 год известно раз в десять больше. Потому остановимся на некоторых из них...
Первым (по логике развития действия) следует назвать Гавриила Гойского[144], владельца и духовного руководителя одной из принадлежавших ему школ по воспитаниию русских и украинских холопов ранее не раз упомянутого здесь польского князя Острожского в духе идей арианской секты. Ибо именно в Гощинскую школу на Волыни и попал будущий Лжедмитрий в 1603 году, сбежав из Москвы.
Сам вышеназванный князь остался в стороне от Великой Смуты, зато его непосредственный конкурент за владение приграничными русско-польскими землями князь Адам Вишневецкий не только первым «признал» в беглом иноке Чудова монастыря царевича Димитрия, но и принял активное участие практически во всех походах интервентов на Русь, служил у Тушинского вора в качестве воеводы, и на протяжении всего времени Великой Смуты являлся политическим советником короля Сигизмунда по вопросам, касающимся Руси. При этом был пан Адам Вишневецкий человеком православной веры – и очень гордился этим.
Марина Мнишек, дочь сандомирского воеводы Юрия Мнишека, познакомилась с Самозванцем в феврале 1604 года а уже 25 мая того же года между ней и самозванным русским царевичем был составлен брачный договор, по которому ей отдавалось в будущую собственность большое количество драгоценностей из московской казны, а также самые богатые торговые города Северной части Руси Псков и Новгород Великий с их обширнейшими землями. Во время государственного переворота под руководством Василия Шуйского юная жена царя отказалась спасать Лжедмитрия в своих комнатах дворца, чем способствовала его убийству.
Находилась в ссылке в Ярославле в 1606-1608 гг. Была прощена, возвращена родителю царём Василием, но по дороге сбежала от послов - и оказалась в Тушино, где тут же признала в Богданке-жиде своего якобы воскресшего мужа. После бегства в Калугу родила там от Второго Лжедмитрия сына Ивана Дмитриевича, а после убийства любовника (ведь венчания ее с новым якобы мужем не последовало) стала наложницей Заруцкого, моталась вслед за ним по Руси вместе с дитём, вновь побывала царицей (теперь Астраханского государства), пока их всех троих не поймали на реке Урал.
После казни царём Михаилом Фёдоровичем ее любовника и ее сына Марина Мнишек была насильно пострижена и сослана в Коломну в тамошний монастырь, где, по разным сведениям, не то покончила жизнь самоубийством, не то умерла от голода, так и не смирив гордыни своей, величая себя царицей. Ряд косвенных деталей позволил ряду чешских историков считать Марину не полькой чешского происхождения, как принято официально, а иудейкой, но в России на эту тему наложено было табу еще в конце 18 века, в советское же время власти всячески противодействовали исследованиям в эту сторону, а уж после победы Великой криминальной революции и вовсе предали забвению вопрос об иудейском происхождении рода Мнишеков.
Владислав Четвертый Ягелон – сын польского короля Сигизмунда Третьего, был избран в пятнадцатилетнем возрасте в 1610 году русскими боярами-изменниками во главе со лжепатриархом Филаретом на русский Престол, но не был отпущен в Москву отцом, который стал от имени сына вершить все дела в Московии посредством посыла гонцов и бумаг в противовес русскому патриотическому правительству Заруцкого-Трубецкого. В 1618 году Владислав, согласно условий Деулинского перемирия, отказался от звания Государя всея Руси. Спустя 14 лет, в самый разгар так называемой Тридцатилетней войны, стал польским королем, вновь воевал с Московией за Смоленск в 1632-1634 гг, победил.
Далее следует сказать об идеологах Крестового похода на Россию: о папе римском Павле Пятом, его легате (после) - краковском епископе и кардинале Бернарде Мациевском, а также о его предшественнике на дипломатическом поприще - папском нуции в Польше в 1599 году Клавдии Рангони, который способствовал обращению Григория Отрепьева в католичество.
Нельзя не отметить и Яна Бучиньского – так называемого секретаря «царя Димитрия», а фактически соглядатая иезуитов при новом Государе всея Руси.
Нельзя не отметить и якобы русского Патриарха Игната (Игнасия), грека по происхождению, который прежде, чем попасть в Москву, долго пробыл в Риме, дабы, приехав оттуда в славянские земли, стать рязанским архиепископом и быть обнаруженным там тотчас римскими шпионами для того, чтобы тайный латинянин Лжедмитрий назначил именно его Патриархом всея Руси на место униженного, оклеветанного и поруганного первого русского Патриарха Иова.
Одним из самых знаменитых поляков-участников Великой Смуты следует здесь назвать Александра Кормина Гонсевского – старосту велижского и великого дипломата, выступавшего изначально, еще в 1605 году, против агрессии Польши на Русь, отрицательно относившегося к Лжедмитрию и к Тушинскому вору, но вынужденного подчиняться воле короля и исполнять обязанности посла в Московии дважды. Сей человек успешно руководил обороной Москвы от первого земского ополчения во главе с Заруцким и Трубецким, в 1612-1618 гг возглавлял польские войска под Смоленском, в 1632 году успешно отразил попытки русских войск освободить этот искони русский город.
Стоило бы, конечно, сказать и о лихом полковнике Струсе, подробнее остановиться на лихом полковнике-разбойнике Лисовском, рассказать о талантливом военачальнике Яне-Петре Сапеге, оставившем так и не переведённые на русский язык записки о Великой Смуте, о незаурядных братьях Стадницких и о многих других выдающихся деятелях польской стороны, участвовавших в Великой Смуте на Руси.
Но закончим всё-таки этот далеко не полный перечень поляков Юрием Мнишеком – воеводой сандомирским и самборским каштеляном, офицером ордена иезуитов, о котором достаточно сказано ранее, но не отмечено, что сей самозванный князь (в чешских источниках он князем не признавался, да и дворянином не был, а в польских нет ни слова о том, что Мнишек был за какие-то особые заслуги возведен в это звание), уйдя из Чехии, сменив, так сказать, гражданство, очень быстро втёрся в доверие королю Сигизмунду Второму - и стал хранителем королевской казны, которая по смерти этого короля «исчезла», да так надёжно, что следующий король Сигизмунд Третий в течение двух лет пытался получить ее по законному на то праву, но так, будто бы, и махнул на нее рукой.
Исходя из этого общеизвестного факта, следует предположить, (если всё-таки признать в Мнишеке еврея), что между королем и воеводой сандомирским было в 1605 году достигнуто тайное соглашение о том, что польское войско, с которым отправится на Русь самозванный царевич Димитрий, будет экипировано и находиться на содержании совместном: и королевском, и Юрия Мнишека. Но последний, как это водится у представителей иудейского племени, надул короля – и в результате, едва только поляки перешли границу Руси, денег у самозванца на оплату трудов ратникам не оказалось[145] – и, если бы не поддержка обозлённого царскими поборами населения Северской земли, авантюра первого Лжедмитрия провалилась бы, а вся ответственность за неудачный поход Самозванца против Руси возлегла бы на плечи сандомирского воеводы.
На удивление королю и Сейму, куцая рать плохо вооружённых и почти безлошадных наёмников откровенного Самозванца, потерпев первые поражения от русской армии и оказавшись покинутой своим казначеем Юрием Мнишеком, обрела финансовое подкрепление из рук изменника – казначея русского войска Сутупова[146], вобрала в себя значительные силы северского крестьянства и донского казачества, а потом стремительным броском овладела и столицей еще недавно такой грозной, казавшейся мощной и вечной Московии[147].
Эта версия сразу ставит на свои места все противоречия в известных историкам оценках роли короля Сигизмунда Третьего в начальный период Великой Смуты. Ибо общеизвестно, что сам король был согласен с канцлером Яном Сапегой о тщетности развязывания долговременной войны Речи Посполитой с Московией, но все-таки под давлением пражских евреев-ростовщиков послал Лжедмитрия на полученные от иудеев деньги (частично обокрав, разумеется, Самозванца) войной на Москву. Предыдущие Ливонские войны показали умным политикам, что полного разгрома и захвата Московии силами всего польско-литовского государства произойти не может, а длительная, изнуряющая война может привести саму Польшу лишь к ослаблению, которой неминуемо воспользуются соседние страны: Швеция, Пруссия, Саксония, Австрия, Дания, Крым – и потому король искренне считал, что выбрасывает деньги на ветер.
Неожиданная для избавившегося, наконец, от загостившегося в Варшаве русского Самозванца короля, нелепая с точки зрения стратегии и военной науки победа Лжедмитрия над Московским государством, а также массовая измена боярства и дворянства русского вскружили голову Сигизмунду Третьему, вынудили его начать экспансию вопреки воле Сейма и даже вопреки запрету успевшего опомниться папы римского Павла Пятого, что привело, в результате, к полнейшему истощению личной королевской казны к 1618 году - как раз к началу Тридцатилетней войны, когда процентные ставки банковских домов всей Европы резко подскочили вверх, а чешские ростовщики оказались под жесточайшим прессом воюющих сторон первыми.
Это все неминуемо привело Сигизмунда Третьего к полной финансовой зависимости от сенаторов польских и литовских, то есть к еще большему ограничиванию абсолютизма в Польше, на которое и рассчитывали именитые участники ратоша 1606-1607 гг. Таким образом, из всего здесь сказанного следует единственный, тоже не замеченный русскими историками вывод: Великая Смута в Московии оказала решающее действие на видоизменение системы отношений внутри Речи Посполитой между королем и шляхтой, то есть послужила внешним толчком для проведения там первой миниреволюции, по завершении череды которых исчезла с карты мира спустя полтораста лет и сама Речь Посполита.
6
Ещё меньше исследованы русскими историками, а потому практически неизвестны широкому читателю, да и современным ученым и писателям, материалы, касающиеся того, как реагировали и каким образом участвовали в Великой Смуте народы Севера Европейской части России, Поволжья, Северного Кавказа и Великой Степи, образ жизни которых и способ существования вплотную зависел от того, как живет и развивается центральная часть Московии, ибо лишь с помощью метрополии эти регионы могли находиться в системе товарообмена, позволяющего им развиваться и богатеть. Просто удивительно, как много сил и слов было использовано в России 17-20 вв для сокрытия тайны происхождения первого Лжедмитрия, как мало занимались все, кто кормился на теме Великой Смуты, жизнью самого русского народа и ближайших его соседей – современников этого катастрофического для славянско-русской цивилизации периода.
Практически опровергнуть это утверждение невозможно – ваш покорный слуга, проработавший 31 год над романом-хроникой «Великая Смута», является единственным в истории России человеком, который использовал все имеющиеся в распоряжении исследователя 20-21 века материалы, в которых фигурируют татары, башкиры, казахи, персы, чеченцы, балкарцы, марийцы, вогулы, коми, пермяки, лопари, ненцы, казахи и другие народы, проживающие на охваченной Великой Смутой территории. В настоящей статье нет смысла упоминать их имена, найденные в старых документах, ибо звучание их без подробного описания ряда событий – к примеру: бунта даточных людей с земли Пермской, не пожелавших служить Самозванцу, или восстания малых народов Среднего Поволжья, решивших приступом взять Нижний Новгород в годы разгула Самозванца Второго, или результаты карательного похода возвращающегося несолоно хлебавши из Архангельска в Нижний Новгород воеводы Шереметьева – не будет полным, а тема настоящего очерка находится несколько в стороне от этих сюжетов.
Всего два весьма простеньких и незамысловатых диссертационных исследования, к примеру, существует в русской науке о том, как и почему возник пузырь третьего Димитрия-самозванца в Пскове, в которых слишком много намёков, оставшихся открытыми вопросов и слов недоумения, чтобы считать их действительно научными работами. Хотя не найденные авторами тех диссертацией ответы лежат на поверхности – достаточно было им повнимательней и посерьезней поработать над имеющимися в архивах этого города документами для того, чтобы узнать, например, что Псков выстоял в войнах с немцами, поляками и шведами во многом благодаря помощи ижорцев и эстов.
Совсем никто как следует не изучал историю обороны Великого Новгорода от шведов, не анализировал характер и причины измены тамошними боярами. Никто, кажется, не помнит сейчас уже о том, что шведское войско в 1612 году прошло Новгородские земли насквозь по направлению от Орешка к Коле, но застряло в тамошних лесах, остановленное той самой «чудью белоглазой», как презрительно называли русские ингерманландцев – маленький финно-язычный народ, оказавшийся бОльшим патриотом Московии, чем вся московская знать вместе взятая.
Вот их-то имен – так называемой чуди – история до нас не донесла совсем. И это очень печально. Ибо знание таких имен могло бы хоть немного сбить спесь с великорусских шовинистов, пропагандирующих исключительность своей нации и не помнящих о том, что должны русские быть благодарны своему существованию и выживанию в наискверные времена именно братской помощи соседствующих с нами народов, помощи практически всегда безвозмездной и искренней.
Чванство русского народа и ведущих его по пути воспитания в людях чувства национального превосходства историков да литераторов имеет при этом избирательный характер. Если к вышеназванным народам и племенам отношение переписчиков и корректоров конца 17-18 веков, занимающихся якобы сохранением, а фактически цензурой старых летописей, и последующих исследователей истории Великой Смуты весьма снисходительное и даже скептическое, то на протяжении последних 200-300 лет наблюдается в исторической науке и в русскоязычных литературных произведениях об этом периоде весьма серьезные холуйские закономерности, касающиеся роли в Великой Смуте исключительности единственного народа – богоизбранного.
При чтении всего имеющегося ныне в русских СМИ на тему Великой Смуты официоза создается впечатление, что единственной категорией населения искони заселённых иудеями южных и западных русских территорий были именно евреи, которые якобы не участвовали в военных и прочих действиях ни в качестве агрессоров шедших там военных действий, ни – что особенно удивительно - в качестве жертв оных[148]. Речь идет как о летописях, хрониках и мемуарах, так и исторических исследованиях и научно-популярных изданиях.
Даже в Польше, переполненной иудеями, бежавшими туда из Испании, Франции и Германии еще в 15-16 веках, в эти годы, если верить тамошним летописям и хроникам, евреи ничем не проявляли себя, даже не защищали своих жизней. Получается, что воровитый, пройдошливый и весьма агрессивный по менталитету своему народ, показавший себя именно таким на протяжении четырех тысяч лет, именно в период Великой Смуты на Руси отдыхал и представлял собой стадо готовых к закланию баранов.
По поводу такого положения вещей есть одна гениальная и абсолютно точная формула: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Для проверки и подтверждения этой формулы достаточно просмотреть архивы судебных дел восточных воеводств Речи Посполитой – большинство участников сутяжных дел того времени являются людьми иудейского вероисповедания, которые носят порой и христианские имена, и польские, литовские, а то и русские фамилии. В качестве офицеров и рядовых в военных действиях они не участвовали, зато именно они формировали маркитанские обозы, обеспечивали вояк проститутками и продовольствием за плату. Мнение такого рода «кормильца полка» было много сильнее и весомей при разработке военной компании поляков, чем мнение самого командира полка. И, тем не менее, имён всякого рода полковников, ротмистров и даже рядовых драгун до нас дошло великое множество, а вот имена маркитантов и маркитанток канули в Лету. Разве что остался в памяти нашей выдуманный персонаж знаменитой пьесы Б. Брехта «Мамаша Кураж и ее дети».
Тем удивительней стремление вот уже четыре века подряд учёным людом скрывать иудейское происхождение Второго Лжедмитрия, хотя любому профессиональному историку не стоит особого труда проследить жизнь этого человека до самой колыбели, чтобы убедиться в том, что несколько оставшихся в дошедших до нас фразах в русских и польских летописях правы, когда их авторы называют его Богданкой-жидом уверенно, явно не ошибаются в его происхождении. Жизнь Богданки, повторяю, легко проследить, равно как и легко обнаружить следы его пребывания в этом звании в Самборе – резиденции Мнишеков, что позволяет утверждать, что был Богданко знаком с будущей своей фальшивой женой Мариной Мнишек задолго до коронации ее на московский Престол. Известна и служба его православным попом-выкрестом в Стародубе. Известны документы, в которых еврейская община проклинает отступника Богданку, назвавшего себя царем Лжедмитрием.
Уже при Филарете, памятуя о народном прозвище Богданки, как о Тушинском воре, в ряде русских источников Богданко-жид намеренно заменяется на Богданку-вора, а с конца 18 века, когда восточная часть Польши с великим обилием там проживающих евреев оказалась под русской короной, стала активно пропагандироваться теория о том, что Лжедмитрием Вторым был вовсе не Богданко, а поп Савва почему-то. В других переписанных летописях и более того начудили: назвали Второго Лжедмитрия Матюшей, смешав его с Лжедмитрием Третьим из Пскова, который тоже почему-то имеет два имени: Сидорко и Матюша.
То есть сразу после раздела Польши между Россией, Австрией и Пруссией, началась хитроумная операция по дезавуации деятельности одного из самых известных участников Великой Смуты, а именно – того самого персонажа, что был иудейского происхождения. Уже ко времени изучения этой темы А. Пушкиным историками России вполне ответственно заявлялось, что им неясно: кто такой был Второй Самозванец? Последующие историки и вовсе заболтали эту личность, превратили идентификацию Богданки в неразрешимую проблему, а к началу 20 века учёные России вынесли окончательный вердикт: узнать, кем был на самом деле Лжедмитрий Второй, невозможно.
7
Братья Ляпуновы – рязанские дворяне – были возвеличены романовской пропагандой уже много лет спустя Великой Смуты, когда многие участники оной умерли, а правящая династия была вынуждена создавать легенду о начале второй Руси, делая это точно так же, как это делают современные СМИ и телевидение, описывающие события, произошедшие в СССР, исключительно в чёрном свете, с помощью инсинуаций, а порой и откровенной лжи. Мало кому известно сейчас, к примеру, что, согласно документов Разбойного Приказа, оба этих активных участников будущей Великой Смуты в годы правления Борисом Годуновым дважды арестовывались и пребывали под судом за... контрабанду оружием, которое они продавали донским казакам вне лицензии, выдаваемой на эту торговлю царём лично.
Насколько преступно это деяние семьи Ляпуновых (Отец Прокопия Петровича и Захара Петровича тоже участвовал в этих операциях), можно судить по тому факту, что донские и запорожские казаки не почитали себя подданными русского царя и служили только тому владетелю расположенных рядом с Великой Степью государств, кто платил им за службу денежным довольствием, порохом, свинцом и хлебным вином (самогоном). В те годы, когда делали свой смертельный бизнес рязанские дворяне Ляпуновы, казаки Дона служили Речи Посполитой и Австрии, то есть Ляпуновы помогали оружием врагам Руси для войны с православным людом. А могли служить и Крыму, любящему посылать войска на Москву с грабежами и уничтожением по дороге всех населенных пунктов и православного населения.
Прохор Ляпунов служил в войске Ивана Болотникова и участвовал в битвах против русской армии в 1606 году, а к царю Василию перебежал за несколько дней до начала решающей битвы под Москвой, когда стало ясно, что новый царь Дмитрий к Москве не подойдёт, а деньги в казне Болотникова кончились. В битве сей ничем себя не проявил, а после оной тут же вернулся на родную Рязанщину, чтобы участвовать в подавлении вспыхнувшего там голодного крестьянского восстания, то есть карателем. Исчезновение имени его из летописей в истории свержения Василия Шуйского с внезапным появлением в этой сцене одного лишь его брата Захара можно признать явной редакционной правкой с целью сокрытия факта соучастия Прокопия в этом предательстве и для предания забвению деятельности его в период Семибоярщины, выбравшей королевича Владислава в цари Московии. Соучастие Прокопия Ляпунова в первом антипольском ополчении звучит не очень достоверно, но мы признаем его за имеющее место, хотя и нет возможности понять: отчего один из братьев оказался в рядах изменников, другой вдруг из изменника превратился в патриота?
Такое, конечно, случается в период Гражданских войн, но, как правило, не со столь видными людьми с обеих сторон (Как если бы одни из братьев-сестёр Ленина оказались большевиками, другие убежденными монархистами). Однако, примем версию официальную на веру; тем более что ее подкрепляют документы о пожалованиях дворянам того ополчения, выданные Михаилом Фёдоровичем Романовым в первые годы после освобождения Москвы. То есть существуют документы, удостоверяющие присутствие Прокопия Ляпунова в войске первого антипольского ополчения, написанные ещё до возвращения домой Филарета.
Но тогда возникает вопрос: отчего при наличии в летописях двух летописных версий об убийстве Прокопия Ляпунова пьяными казаками – подчиненными Трубецкого и подчиненными Заруцкого – официальная история принимает версию вторую, хотя при внимательном чтении источников сразу становится видно, что убийство Прокопия Ляпунова произошло в лагере Трубецкого в день, когда Заруцкий с отрядом находился совсем в другом месте?
ОТВЕТ: Чрезмерное возвеличивание образа Прокопия Ляпунова было произведено Романовыми одновременно с осквернением памяти Ивана Заруцкого. Полностью отказаться от наличия диумвирата в период 1611-1513 гг на территории Московии означало признавать спасителем Отечества князя Трубецкого, у которого Романовы, получается, украли законно завоеванную власть – вот и была произведена подмена: вместо Заруцкого стал вождём первого русского ополчения Прокопий Ляпунов, убитый, на самом деле, в самом начале этой изматывающей силы и нервы двухлетней осады.
А Захар Ляпунов, совершив свой преступление, исчез из поля зрения хронистов, как фигура, компрометирующая род Ляпуновых.
Что же касается Василия Ивановича Шуйского с его братьями, Патриархов Иова и Гермогена, К. Минина и Д. Пожарского, архимандрита Дионисия и других патриотов земли русской, выживших или павших под ударами изменников и поляков, то им следует уделить особое, почетное место, то есть написать надо отдельный очерк, а рядом с вышеназванными врагами Отечества ставить их ни к чему. А потому вновь отправляю читателя к своему роману-хронике в десяти книгах «Великая смута».
[1] В сознании народном закон и право – понятия не адекватные. Закон – он от людей, потому грешен, а право – от Бога, потому оно справедливо, всесильно и вечно. В период ельцинского правления народ российский предпочитал отдавать себя в руки уголовным так называемым авторитетам, нежели судам и представителям государственных структур, дабы те его «судили не по закону, а по справедливости». Появившиеся именно тогда так называемые представители Президента на местах исполняли как раз-таки представительские функции «разводящих» в конфликтных спорах, касающихся присвоения общественной собственности криминальными структурами регионов. Смена общественно-экономической формации в сознании народном мало, чем отличается от смены династии, потому в 17 веке и царь Борис, имевший массу заслуг перед русским обществом воспринимался законным владетелем земли русской, которая по праву должна была бы принадлежать Рюриковичам.
[2] История показала, что те и другие при этом не имеют понятия о том, как же им жить по-новому, потому ленинская формулировка нуждается в дополнении.
[3] При этом не просто вину, а вину перед Богом, что для сознания крестьян той поры было особо важным.
[4] Хотя нельзя не обратить внимание на то, что именно при Годунове была произведена всеобщая перепись населения, которую некоторые ученые признают прелюдией для закрепощения крестьян, так и не осуществлённого по причине Великой Смуты. В 1597 г. – то есть в годы правления Годуновым от имени Фёдора Ивановича - были изданы указы об установлении 5-летней давности для исков на беглых крестьян и указ о холопах, по которому кабальные люди (то есть сами себя продавшие) лишались права выкупаться на свободу. Но все-таки при Годунове за 7 лет его правления так ни одного документа по закрепощению крестьян обнародовано не было.
[5] Римская юридическая формула определения социального статуса раба в государстве: «двуногое существо без перьев, наделенное речью»
[6] Случай в истории русского самодержавия не единственный: малолетний Петр Первый начинал свое царствование совместно со старшим братом Иваном равнозначным Правителем Земли Русской.
[7] Речь тут идёт о знаменитой ныне «Повести о победах московского государства», более детальный разговор, о которой будет в седьмом очерке данного цикла: «Характеристики хроник, документов, летописей и литературных произведений, посвящённых «Великой смуте»
[8] Кстати сказать, если замечание Карамзина о своем желании снять обвинение с Б. Годунова в заказе убийства царевича Димитрия и имело бы место, то оно вовсе не означает, что историк имел доказательства того, что тот царевич не был на самом деле убит. То есть из явно придуманного факта жулики от истории тут же сделали совершенно нелепый вывод.
[9] Представьте себе Чубайса в роли заговорщика, решившего свергнуть президента Медведева с желанием возродить СССР
[10] Любопытный эпизод, опять-таки в достаточной степени не оцененный русскими историками... Поставленный царем Борисом на кормление в Астрахани князь Хворостинский отказался передавать власть над богатейшей провинцией Московии назначенному туда на воеводство Лжедмитрием боярину Шереметьеву, выдержал против того полутора годовую осаду, закончившуюся уже после свержения Расстриги, и прикарманил все положенные Москве с Астрахани налоги.
[11] Аналог с годами правления Россией Ельциным очевиден.
[12] Таково было прозвище Богданки в своем войске
[13] О канонизации Гермогена в 1913 году будет написано в шестом очерке данной работы.
[14] Основой для изучения хроники событий, касающихся осады Москвы казаками Заруцкого и Трубецкого, следует признать исключительно польские документы, полные буквально легендарных рассказов о мужестве и стойкости осажденных и полной тупости осаждавших. Русские мемуаристы и хронографы просто выкидывают целый год этой осады со своих страниц. И это – еще одно свидетельство редактуры этих текстов лицами, заинтересованными в дискредитации вождей так называемого первого московского ополчения.
[15] Впрочем, наименее зависимый от давления Романовых профессор С. Платонов склонен был признать автором этого письма московского дьяка Григория Елизарьева.
[16] Говорить о существовании государства династии Романовых в 1611 году, когда фактически страной руководили Правители земли русской Заруцкий и Трубецкой, а юридически исполнял обязанности главы государства избранный самим Филаретом Романовым польский королевич Владислав, нелепо. О существовании же Михаила Романова в 1611 году вообще мало кто подозревал в самой Руси, а уж в Польше о нём и вовсе никто не знал. Сами избравшие нового царя делегаты на первых порах не подозревали о том, где Миша находился в момент его избрания, о чем свидетельствуют протоколы Совета всей земли, а малый польский отряд, получается, и таинственным образом получил в тот же день истинные сведения о событиях в расположенной в двух сотнях верст Москвы, и о месте сокрытия избранного царя. Нонсенс! Самый удобный материал для очередной фальшивки Фоменко и Носовского, способных на основании подобных фактов доказать, что в 17 веке уже существовало радиоосообщение в польской армии.
[17] О переносе этой иконы в дни опасности нападения на Русь Тимура Тамерлана предлагаю прочитать в моей пьесе «Мистерия о преславном чуде».
[18] При этом в стране Ельцина будто бы существовала довольно сильная оппозиция изменникам-боярам–демократам и их хозяевам из США, ФРГ и Израиля в лице партии коммунистов. Но те, составляя парламентское большинство в 1990-х годах, сами же проголосовали против передачи суду за измену Родине Ельцина и Горбачёва. Откуда же в недрах такой оппозиции было найти нового Минина?
[19] При Филарете уже даже заикаться о вечевом правлении в городах Руси было запрещено, не то, что увековечивать это событие в летописях, но как иначе можно объяснить факт и способ высказывания согласие толпы с выбором, осуществленным, по сути, заговорщиками в воеводской избе?
[20] То есть документы тут «проговариваются» о том, что первое земское ополчение все ещё было живо, стояло под Москвой много позже смерти Прокопия Ляпунова, а версия о том, что после убийства рязанского дворянина оно распалось, было сфабриковано значительно позже под руководством Филарета, чтобы дезавуировать значение подвига И. Заруцкого, о ком подробнее ниже.
[21] Кстати, именно эта таинственность вкупе с откровенной фальшью и вынуждает предположить, что фактически земских ополчений в 1612 году было несколько, если не несколько десятков, из которых Нижегородское могло быть самым большим по численности. А Ярославль был заранее кем-то назначенным местом сбора всех этих ополчений.
[22] Да и поняли бы, значения должного бы не придали – не было еще у человечества опыта страшнейшей из Религиозных войн – Тридцатилетней, уничтожившей почти всех мужчин Польши
[23] Впрочем, требования эти предъявляли всегда европейцы именно к русичам, но редко к себе. В той же Швеции к этому времени правил внук совершенно неродовитого купца; спустя пару веков там же оденет корону шведских королей безродный наполеоновский генерал Бернадот; а династия Меровингов в Священной Римской империи вообще вышла из прислуги королевской династии Каролингов. В России же к власти прислуга кремлёвская пришла лишь в годы горбачёвско-ельцинского переворота – и народ советский эту пилюлю съел. В начале 17 века такое произойти не могло на Руси. И это – еще одно свидетельство того, что нынешние русские и русичи времени Великой Смуты – представители разных наций и культур.
[24] Существует множество определений (в том числе и взаимоисключающих) того, что называть войной Гражданской. Я полагаю, что Гражданской следует называть войну между административным карательным аппаратом государства, имеющим при себе состоящее на жаловании войско, и народом, проживающим на территории, подведомственной вышеназванной администрации с войском, денег за свое участие в военных действиях от своего руководства не получающим.
[25] Да и глубокие старики, современники ханства, могли еще остаться в живых
[26] В Средиземноморье на рубеже 16-17 веков главенствовал флот Турецкой Порты. Даже ставшая после разбойного грабежа Византии великой банкирской державой Генуя ослабила свое засилье на торговых путях этой группы морей.
[27] Экономическое состояние Руси было таковым, что любящий роскошь Михаил Фёдорович принимал послов не в «парадном» царском одеянии, а в «затрапезном», продукты питания для нужд дворца отбирались у крестьян силой, а цены на них в сравнении с годуновскими поднялись в 16 раз. О том, откуда взялись деньги на ведение войны с Астраханью, будет сообщено ниже.
[28] Вот, что удивительно: на родовых землях романовских в костромских краях народ русский не принял новую династию, а земли, первыми признавшие и Лжедмитрия Первого, и Лжедмитрия Второго, и Владислава, сразу признали Михаила Фёдоровича за своего.
[29] Официально английский посол был представлен царю якобы уже после разгрома Заруцкого, но существует достаточно косвенных свидетельств того, что предварительные переговоры о необходимости «очистить Волгу от воров» велись до его прибытия лицами менее значительными в административном отношении, но более богатыми, с русскими боярами, которые фактически вместо царя Михаила принимали окончательные государственные решения.
[30] Третьим Лжедмитрием следовало в те времена считать Псковского вора Сидорку (Матюшу)
[31] В так называемые «походы за зипунами», то есть в разбойные, грабительские набеги на горные кишлаки и города Кавказского побережья.
[32] Ибо, по сути своей, войско Терское, отрезанное от Руси степными просторами практически в те времена ничейной земли Южной Руси, на которую с равным правом претендовали и ногайцы, и крымцы, и даже русские, жили на узкой полосе вдоль реки Терек на землях фактически захваченных у дагестанских народов, в качестве именно русского войска, которое обязано было следить за тем, чтобы не было у северокавказских народов желания и возможности объединиться, создать армию, способную совершать набеги на Московию подобные тем, что совершали в течение веков крымские татары. С другой стороны, обязанностью казаков было и содержание в спокойствии древнейшего торгового пути, идущего через контролируемую ими территорию, охрана караванов от разбойных горцев – в первую очередь, чеченцев. Часть денег, полученных от купцов за эту службу, войско использовало на собственные нужды, остальное отправляло в Москву, в царскую казну. То есть существование терских и гребенских казаков в конце 16 - начале 17 вв. имело сугубо коммерческую основу, и потому коммерсантам - протестантам и иудеям Британии - было легко договориться с русскими коммерсантами - православными казаками - о войне против православного Астраханского царства.
[33] Местный воевода при этом остается дома. То есть налицо – не карательный поход власти Москвы против изменников, а типичное разбойное нападение казаков на суверенное государство, какими, по сути, и являются все их так называемые знаменитые походы за зипунами.
[34] Собирало бы эти деньги в свою пользу, разумеется. Тогда откуда взялись деньги, периодически поступавшие в Московскую казну из Астрахани в качестве налогов с 1565 года вплоть до самой Великой Смуты? За что, получается, платило «суверенное Астраханское ханство» налоги Москве?
[35] Подобную войнам конца 20 века: России против Чечни, Грузии против Абхазии и Южной Осетии, Молдавии против Приднестровья, Азербайджана против Нагорного Карабаха. Всех их объединяет одно свойство: пришедшая в результате государственного переворота новая элита старается любыми способами укрепить свою власть над теми самыми территориями, которыми владела свергнутая ими старая элита, а народы этих территорий имеют собственную элиту, желающую владеть своими национальными территориями самостоятельно. В случае с эфемерным Астраханским царством победила элита проромановская, ибо противостоять ей со стороны Кавказа было некому: у Бакинского ханства не имелось в достаточной степени серьезного для захвата этого города флота, в Шемахе в это время была своя смута, Ногайская Орда вела кочевой, разбойный образ жизни, владеть городами, следить за развитием в них ремесел, торговли, а не захватывать их и грабить, ни у хана, ни у его народа желания не было. Астрахань обречена была оставаться собственностью московской.
[36] При этом следует участь, что колодцы Прикаспийской низменности богаты солями, маловодны и малопродуктивны в сравнении с колодцами в пустынях, расположенных в ста-двухстах километрах от гор и подписывающихся подземными водами от стоков со снежных вершин.
[37] Мезоксерофильные растения бедны клетчаткой, а типчак в тех краях растёт малыми площадями, которые наперечет у местных скотоводов, из-за них в течение столетий шла и продолжается по сей день война между родами-владельцами этих пастбищ.
[38] Но эта фраза ведь не говорит, что он и в цари не хочет, не правда ли?
[39] Исключения, впрочем, есть: во-первых, следует назвать канцлера А. Горчакова, уничтожившего условия Парижского мирного договора, как результат поражения России и в Крымской войне, а также Г. Чичерина, сумевшего на Генуэзской конференции в 1920 году отстоять интересы СССР в борьбе буквально со всем миром.
[40] То есть после казни Заруцкого и пятилетнего Иванки
[41] Прямо Евросоюз какой-то, не правда ли? Принцип глобализации капиталистических интересов во всем мире и консолидация банковского каптала в руках малого числа владельцев ростовщических домов-банков. Только грабежа трудового населения на биржах не хватает, дабы походить на сегодняшний день. Но все равно – налицо все условия для надвигающейся катастрофы Европы в виде Тридцатилетней войны 1618-1648 гг.
[42] О безналичном расчете в те годы на Руси ничего не знали, даже о бумажных деньгах вплоть до Екатерины Второй не ведали, пользовались монетами западноевропейской чеканки с собственными печатями на них - так называемыми «ефимками».
[43] Впрочем, донские казаки новоявленные сами, за свой счёт и за счёт порой криминальных структур ездили в Абхазию повоевать с особо ненавидимыми ими грузинами.
[44] Речь идет о воспоминаниях трех голландских купцов, бывших в обозе войска С. Разина в период Крестьянской войны под его руководством.
[45] Ведь это именно их банк предоставил кредиты Сигизмунду Третьему для войны против Московии.
[46] Свидетельством массового дезертирства из польской армии в это время может служить то, что на территории Московской и прилегающих к ней Тверской, Смоленской, Калужской областей встречается огромное количество топонимов польского происхождения. Почти в каждом провинциальном музее этой части России можно встретить документы, утверждающие, что одними из основателей того или иного села, поселка, а то и города в 17 веке были поляки, отставшие от войска Владислава. Самым дальним восточным населённым пунктом таким следует признать посёлок Фряново Щёлковского района Московской области.
[47] Подробно о системе взаимоотношений народа русского и всех властей над ним в период с середины 16 века по начало 21 века желающие могут прочитать в моей книге «Мы – не рабы, рабы – не мы... А кто мы?»
[48] Такое единство личных качеств редко, но случается среди профессиональных военных, обычно являющихся рабами приказов старших по званию – и только. Наиболее ярким аналогом Пожарского следует признать царя спартанского Леонида, ушедшего на подвиг свой во главе 300 телохранителей в Фермопилы вопреки запрету и Дельфийского Оракула, и старейшин, и жрецов.
[49] Таких и не было, к примеру, в окружении последнего из советских самодержцев Михаила Горбачёва ни среди государственных лиц, ни среди военных – холопы одни по духу.
[50] Интересная деталь: не большевики, а именно церковные служащие первыми надругались над святыней Русской земли, использовав оную в сугубо утилитарных целях. То есть надругательство над могилами было, на самом деле, на Руси искони традиционным, а не приобретённым с приходом советской власти, как об этом долдонят со времён перестройки.
[51] Следуя традиции, заложенной архимандритом Ефремом, должно быть.
[52] Вопрос, к примеру, главного идеолога новых русских А. Солженицына «Как обустроить Россию?» оказался сформулированным неправильно – и потому из суммы всех ельцинских реформ получился единый выкидыш.
[53] Самый яркий историко-литературный источник – поэма «Шах-наме» Фирдоуси.
[54] Именно в Европе. В азиатских странах задолго до описываемых здесь событий пользовались еще более мучительными и изуверскими способами пыток и казней.
[55] Мера устрашения возымела свое действие: практически нам неизвестно случаев создания внутри Московии тайных противоправительственных и антиправославных обществ в годы правления Михаила Фёдоровича и тем более – участия в оных представителей верхнего эшелона власти на Руси, как это было при царях Фёдоре Ивановиче и Борисе Годунове, как это случилось впоследствии при Хрущёве, Брежневе и так далее – вплоть до развала страны пятой колонной уже при Горбачёве
[56] Подробней можно прочитать в моих статьях «Последний русский император» и «Солженицын, и Февральская революция»
[57] Это – не шутка. Народы Великой Степи, к примеру, по сию пору ведут отсчёт свой от Адама и Евы, представители их знают своих предков, как минимум, до седьмого колена. И это – норма для всех типов человеческих цивилизаций, общественное и обыденное сознание которых не поддалось еще прессингу техногенных катастроф и отрыву целых поколений от родовых территорий обитания. Ещё в начале 1930-х годов в Центральной России жили старики, которые могли рассказать о своих предках, живших при Иване Грозном, так, словно были сами очевидцами их деяний.
[58] См. пьесу Валерия Куклина «Мистерия о преславном чуде».
[59] То есть большая часть так называемых «жертв режима» Ивана Грозного была, по сути своей, лентяями, которые не хотели работать, не желали развивать страну, боролись брат с братом за право наследовать землю и крестьян, то есть злодействовали в семьях, сокращали численность дворян и боевых холопов. Та же самая ситуация была за четыреста лет до этого в Западной Европе – и тогда папа римский разрешил эту проблему посылом колониальных войск на Восток якобы на завоевание Гроба Господня в мало кому известном в те времена Иерусалиме. Таким образом, был сохранен принцип майората, Европа избавилась от огромного числа бандитствующих свободных рыцарей (вторых, третьих и так далее детей баронов, дворян, графов, князей и прочих бесполезных хозяйству людей) и была обеспечена охрана на территории Ближнего Востока и Византийской империи караванов с товарами, идущими из Индии, Персии, Средней Азии и Китая. Иван Васильевич нашёл по-своему гениальный выход из аналогичной западноевропейской проблемы: посылать за Гробом Господним означало в его время не только вступать в конкуренцию с католическим и мусульманским миром, но и войну с самым сильным тогда на юге государством – Турецкой Портой. И колонизацию он начал на Восток путём, ставшим впоследствии основным и при царствовании романовской династии, и при советской власти: ссыльными уголовными и политическими преступниками.
[60] В настоящее время считается, что их было всё-таки семь: Анна Васильчикова, Анастасия Захарьева-Юрьева, Анна Колтовская, Мария Темрюковна, Василиса Мелентьева, Марфа Собакина и Мария Нагая.
[61] Ближе была лишь Ксения Фёдоровна Годунова – родная племянница последнего царя всея Руси Фёдора Ивановича, но она уже пребывала в монашеском постриге со времени свержения Лжедмитрия Первого с московского Престола, да и по женскому состоянию своему не имела права возглавить страну.
[62] Во время «совета всей земли» никто ещё не знал, где находится Михаил Захарьев-Юрьев, жив ли он, разыскали его в Ипатьевском монастыре под Костромой уже после избрания на трон московский.
[63] Кстати, факт это также говорит о вопиющей неблагодарности рода Романовых. Если бы Шуйский отказался от Престола в пользу Владислава, то в Европе бы на столетия вперёд даже при условии победы Московии над Польшей власть Романовых была бы принята нелигимитивной, тот же царь Пётр бы в той же Голландии не мог бы пребывать на тех условиях, на которых он пребывал – его бы там попросту убили.
[64] Таков был бизнес у донских казаков 16-17 вв.: вызволить из турецкого, допустим, или персидского там, хивинского плена русских людей, а потом возвратить их на Русь за определенную плату из царской казны – за счёт так называемых полоняных денег, которые собирались со всей Московии в качестве особого налога. Бизнес сей был выгоден обоим сторонам: царь имел авторитет в глазах своих подданных, как защитник православных от действий неверных, а казаки имели постоянный источник товара и надёжного оптового покупателя добытого ими живого товара. При этом, в глазах народа русского казаки-комерсанты выглядели героями и благодетелями.
[65] Люди в те времена жили неспешно, принимать решения, как это сейчас делают, то есть на ходу и без раздумий, без размышлений о том, чем их поступок обернётся для дела (в данном случае - для общего дела православной церкви Руси, которая только что отъединилась от Вселенской константинопольской церкви, а потому просто была обязана блюсти свое достоинство и достоинство своих иерархов в глазах остальных церквей планеты) не имели права, а потому то, что в течение трёх месяцев Духовный Совет так и не исполнил приказа царя о наказании Гермогена, нет ничего удивительного.
[66] Между тем, существует и тщательно пропагандируется ныне СМИ России мнение бывшего мэра бандитской Москвы, активиста горбачевской перестройки, новорусского миллиардера, доктора экономических наук, занявшегося историей России от скуки, - Гавриила Попова, который утверждает: «В опалу Палицын попал, вероятно, по двум причинам. Скорее всего, "заодно" со своим патроном Шуйским. Но главное в другом. Палицын уже тогда числился в "серьезных" людях, умных и деятельных. В кризисный момент таких на всякий случай лучше отдалить». Откуда взялось подобное суждение? Скорее всего, с потолка. Или было высосано из пальца. Захотелось доведшему столицу Руси до бардака и экономического коллапса, позавидовавшего деятельной натуре свергнувшего его Лужкова, поняв, что упустил Гаврила шанс ещё несколько лет полазать по государственным карманам, попечалиться на свою собственную судьбу – вот и ощутил в А. Палицыне родственную душу. А более ничего за двумя этими предположениями Г. Попова нет.
[67] Лжедмиитрий венчался в двух соборах московских – Успенском и Благовещенском – подряд, словно глумясь над этим священным для всех русичей обрядом.
[68] Серебряная и золотая посуда использовалась в богатых домах Средневековья вовсе не для кичливости своим богатством, а потому, что ионы этих благородных металлов имеют бактерицидные свойства и легко обезвреживают многие яды растительного происхождения, а также трупный яд и результаты разложения, гнили, которые могли попасть в блюда и напитки.
[69] То есть не хозяйка дома, а гостья – жена царского брата – не имела права подавать вино почётному гостю в чужом доме. Это было бы не просто нарушением этикета, а оскорблением князьям Долгоруким.
[70] Единственным учёным русским, кто соизволил обратить внимание своё на М. Б. Шеина, можно назвать М. Богословского, который в выпущенной в 1941 году книге «Пётр Первый. Материалы биографии, том второй» остановил свой взгляд на великом герое России, хотя последний был казнён задолго до появления на свет царя-преобразователя.
[71] Еще в 1960-е годы в СССР можно было кровно обидеть таким выражением представителя кавказских либо среднеазиатских национальностей. На моей памяти двое молодых людей за такие слова были зарезаны чеченцем и узбеком. Уровень обыденного сознания русского начала 17 века был идентичным тем советским убийцам со средневековым менталитетом, понимавшим все услышанные ими слова буквально, не обладавшими свойством восприятия аллегорий и абстракций.
[72] Это говорит, надо полагать, о том, что со стороны казались взаимоотношения между Филаретом и Шеиным не вполне доверительными.
[73] Да и те более не переиздают, а «Тихий Дон» М. Шолохова при издании кромсают безбожно, подгоняют под дебильные вкусы чиновников министерства просвещения РФ.
[74] В современной демократической Германии, к примеру, официально признано наличие в стране более пяти миллионов граждан страны элементарно неграмотными. При так называемых тоталитарных режимах грамотность же населения практически стопроцентная. Этот факт лишь подтверждает утверждение средневековых схоластов о том, что большинство людей получают знания лишь из-под палки, но зато потом именно они используют эти знания с максимальной выгодой для общества. Современная Германия стала фактически аналогом США, как страна-паразит в интеллектуальном отношении, в то время как в 18-первой половине 20 века Германия была страной-импортёром интеллектов. Россия в настоящее время стремительно катится в ту же пропасть. То есть будущее – за нациями-хранительницами интеллектов и национальных общинных традиций, к числу которых «демократическая» Россия, к сожалению, уже не относится..
[75] Возможно, что томов было издано и больше, но дело в том, что в период перестройки наступил такой бардак в издательском деле и книготорговле, что добыть одиннадцатый том я не сумел, как ни искал.
[76] Второй Лжедмитрий объявился уже после разгрома войск Болотникова под Москвой, когда восстание стало сходить на нет. Появись он полугодом раньше – история Великой Смуты была бы другой.
[77] По выходу в интернете первых очерков данной работы возникло возражение. «Учтите, что восстание Болотникова было в 1606 - 1607 гг., а евреи из Англии были изгнаны в 1290 году и вернулись только в 1655». Что ж ответить? Объясняться с любыми националистами непросто, а с еврейскими нацистами особенно. Оппонент мой не стал даже скрываться под псевдонимом, а потому мне неизвестна образованность этого анонима, в остальной части своего послания допустившего выражения хамские и суждения бестактные. Противно, признаюсь, вступать в дискуссию с мерзоязыким, а потому в ответ отсылаю его и его соумышленников к работам историков Великобритании, к шекспироведам да и к самому Шекспиру, которые о деятельности еврейских ростовщических и торговых домов на территории Британского острова в 14-17 веках написали довольно много. Можно отослать их также к чешским учёным, которые особенно рьяно изучали историю Тридцатилетней войны, ее начальный – чешский – период и первый конфликт, случившийся в Праге – городе, который можно было бы назвать средневековым аналогом современного Иерусалима, разделенного на католический, протестантский и иудейский секторы. Чехам известно, что Болотников на пути к Самбору заезжал за деньгами для нужд своего будущего войска в Прагу, а тамошние евреи-ростовщики передали Ивану Исаевичу наличные золотом, серебром и медью в обмен на вексель как раз-таки английского еврейского торгового дома, которому папа римский Павел Пятый после этой операции в Праге вдруг крупно задолжал. И вообще... меня удивляет, признаться, тупость русских историков, решивших, что северские крестьяне исключительно из любви к убитому в Москве Лжедмитрию и к военному искусству покинули дома, хозяйства и семьи, бросились оравой в армию Болотникова, едва только этот никому дотоле неизвестный на Руси человек появился в Путивле, а патриоты земли русской спустя пять лет отправились в Нижний Новгород к Минину не бесплатно, а за жалованьем в виде наличных денег, собранных со всего населения Нижегородской волости. При этом энтузиасты Северщины дошли до Москвы с одними лишь победами в течение менее полугода, а получавшие за военную службу наличные ополченцы Пожарского без боёв приблизительно тот же путь прошли за 9 месяцев? Резонней было бы решить, что тот, кто платил войскам лучше, тот и воевал успешней. Болотников начинал военную кампанию с хорошей казной в обозе, и источник этой казны назван выше. Что же касается изгнания иудеев из Англии, то они были изгнаны в 1290 году лишь из городов да в другую лишь провинцию данного острова, а не на континент. То есть оппонент мой либо жульничает, либо имеет знания о данном вопросе поверхностные. До середины 17 века с 13 века Британия успела стать совершенно другой страной: она объединилась, отказалась в конце 14 века от крепостного права, сменила две правящих династии и переворот Оливера Кромвеля, пережила Столетнюю войну с Францией, узаконила ранее предаваемое христианской церковью Анафеме еврейское ростовщичество, живущее на торговле не воздухом даже, а вакуумом, паразитирующее на труде людей, пьющее кровь народную, как клопы или клещи. В конце 16 века с помощью средств, выданных английской королеве как раз-таки еврейскими банкирами, Британия сумела разгромить флот Испании – самой ненавистной иудеям в те времена страны. Помогли им и буря, уничтожившая половину Непобедимой Армады, и взятки, данные опять-таки еврейскими посредниками целой группе кортесов, подсказавших королю послать флот в сторону острова в метереологически самое неспокойное время года. Но прошли века – и вдруг стали Хам и иже с ним утверждать, что евреев в 16-17 вв. на Британском острове не было, что жили иудеи в Европе тише воды, ниже травы, ни во что не вмешивались. Взятки были, войны были, банки британские на войнах на континенте богатели, а евреев на острове до 1655 года не было? Возможно поверить в такое?
[78] То есть в России еще упоминали имя его, и только сомневались в том, что к организации этого восстания приложили руку римские шпионы, но на Западе сами же русские учёные усиленно проводили политику сближения церквей в ущерб интересам церкви православной. И стремление это к униатству на рубеже 19-20 вв. поддерживалось финансовыми средствами, выделяемыми Николаем Вторым.
[79] Примеры приведены в предыдущих очерках данного цикла
[80] Один из древнейших летописных сводов, повествующих о начале Земли русской, был случайно обнаружен в 19 веке в погребе одного из домов Заонежья лежащим поверх бочки с заквашенной капустой. Прессом служила у русского крестьянина величайшая святыня русской культуры.
[81] Профессиональный термин антикваров
[82] Это произведение было известно историкам уже давно и посвящено фактически началу Великой Смуты – от событий, связанных с таинственной смертью царевича Димитрия, до убийства Лжедмитрия.
[83] Германская нация настоящего типа на самом деле очень молода – ее начало следует искать в середине 19 века, когда Бисмарк стал объединять некоторые из германоязычных государств и народностей под эгидой Пруссии. Говорить о древних германцах, как источнике современных немцев, – все равно, что считать славян Киевской Руси русскими. Однако, сей стойкий двойной стандарт, заданный идеологическим аппаратом партии Гитлера, до сих пор бытует в сознании как немцев, так и русских.
[84] Практически нет таких наций, которые можно было бы покорить окончательно, до тех пор, пока большинство представителей побежденной нации сами не захотят признать себя рабами победителей. Это хорошо понимали в древности, когда победители полностью вырезали всех побежденных, включая грудных детей, как совершили это, к примеру, иудеи с финикиянами. Второй вариант: поголовное пленение всего племени и перевоз его за тысячи километров от прежнего место обитания на постоянное местожительство в спец резервациях. Но второй способ всё-таки малоэффективен: тех же иудеев дважды – персы и египтяне – лишали Родины, а евреи находили дорогу, в конце концов, к Местам Обетованным и тотчас возрождались в качеству этноса. Потомки славян же восточных (русские, украинцы, белорусы) после Ига и после Великой Смуты дважды и видо- изменились, и ментально, но только сейчас стремительно превращаются антропологически в азиатов. Мы – нация не героев, надо признать. Пример нации-героя - афганский народ. Чтобы победить афганский народ, следует США и странам НАТО устроить геноцид, то есть всех афганцев уничтожить. Русский же народ встал на позицию христианского смирения и самопожертвования, принялся после победы Великой криминальной революции вымирать.
[85] То есть, если следовать логике этой формулы, то страной по имени Россия в настоящее время владеют представители еврейской и ряда кавказских диаспор-мафий, а также так называемые инвесторы Запада и Востока. От имени же русского народа якобы правят страной представители местной компрадорской буржуазии.
[86] Один из вице-премьеров одного из ельцинской поры правительств, сбежав с награбленными в России миллионами в США, заявил там в интервью прямо у трапа самолёта: «Всем хороша Россия, только народ там менять надо». Вот вам и вся философия нынешней власти.
[87] Таковым видится «великий русский народ» со стороны, именно поэтому даже православная Грузия видит в православной России врага и начала на днях войну в Южной Осетии именно с Россией.
[88] После смерти Сталина в СССР государственная и административная власти Советского Союза стали фактически наследственными, коррумпированными.
[89] Почему зовут её историки всегда лишь Мариной Мнишек, если она официально числилась вдовой Отрепьева, а по венчании должна была носить фамилию Данилович либо Рюрикович? Документов о том, что Марина Мнишек при заключении брака не захотела менять фамилии, нет
[90] Современному русскому человеку легче понять особое положение царевича Дмитрия в Московском государстве, если назвать его французским словом «дофин».
[91] Вот вам, кстати, и готовая версия участия силовых структур в деле госпереворота и избрания новой династии, причин назначения именно Годунова на пост Государя всея Руси после смерти царя Фёдора Ивановича, которая никогда не рассматривалась русскими историками и писателями.
[92] Напомним для того, чтобы было понятно значение теперь всего лишь слова «унижение» в сознании людей 17 века читателям 21 века: престарелый князь Мстиславский рыдал и бился прилюдно головой о стенку, когда его – главного в роде Гедеминовичей – назначил царь Борис в войне 1605 года с Самозванцем не во главе царского войска, а поставил в подчинение «худородному» Басманову. Князь в тот момент и измену-то совершил из-за этой обиды. Нынешние же царедворцы, да и прочие миллионы русских – из породы тех, о ком в 17 веке говорили: «Им хоть сс... в глаза – всё скажут: Божья роса», - и потому современникам моим причин отказа Нагих служить дядьками при царевиче не понять.
[93] Столь частое упоминание о вырезанных листах, обнаруженное ещё в 18 веке, заставляет предположить, что Некто (мне думается, что это был Филарет) уже после окончания Великой Смуты внимательно и скрупулезно изучил следственное дело по убиению царевича Димитрия и старательно проредактировал его таким образом, чтобы осталось сомнение в его смерти, дабы тем самым оправдать «веру» бояр московских в то, что Григорий Отрепьев – и есть царевич Дмитрий. Сохранить именно в таком виде уголовное дело было выгодней роду Романовых, чем просто его уничтожить. Лично я считаю эту мистификацию гениальной операцией по зомбировнию сознания целой нации, достойной остаться в анналах мировой истории государственной политики.
[94] Историки романовского и советского периодов почему-то повсеместно утверждают, что угличане обожали кровожадного и истеричного мальчика, любящего в качестве развлечения мучить людей и убивать самолично животных и домашних птиц, - и именно из обожания этого монстра, мол, подняли угличане бунт и убили царских приставов.
[95] Примером непонимания этой простой формулы может служить преемник Л. Брежнева на посту Генсека ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов, занявшийся карательными мерами против прогульщиков лично и отвлёкшийся от основных государственных дел, обернувшихся полным провалом его внутренней и внешней политики, а также возвышением с его помощью будущего могильщика страны М. Горбачёва.
[96][96] Первыми королей своих стали казнить, как известно, представители самой «продвинутой» религии – англиканской (Карла Первого), потом – католики (Людовика 18-го), и уж последними православные (Александра Второго) и евреи (Николая Второго и Н. Чаушеску).
[97] Мысль эта проста и однозначна, но она всегда пытается быть оспариваемой примерами якобы бесноватости Ивана Грозного, поступавшего якобы всегда, как самодур. Эта легенда вокруг образа первого русского царя возникла на Западе с помощью публикаций воспоминаний наезжавших в Московию представителей европейско-еврейских банков и торговых домов. И Горсей, и другие такого рода воспоминатели являли собой лиц протестантского либо иудейского вероисповедания, были в социальном плане более «продвинутыми», нежели находившиеся в стадии родово-общинных отношений русские, а потому многое из образа жизни московитов им было непонятно, пугало их и вызывало страх за свои жизни. Здесь уже было сказано, что в годы царствования на Руси Ивана Грозного было казнено менее народа, чем за одну Варфоломеевскую ночь вырезали католики-французы католиков-гугенотов. При этом казнённые Грозным лица были всегда судимы, всегда вины свои признали, оказывались приговоренными и получили церковное причастие перед смертью, а подданных короля Карла Девятого резали, как свиней. Тот и другой Государи были озабоченны спасением своих стран от раскола – и в этом, в первую очередь, видели они священный долг свой перед подданными и перед Богом. Известно, как сильно каялся и изматывал причитаниями свою душу, а тело молитвами и постами, Иван Грозный после каждого из очередных кровавых мероприятий по укреплению Государства своего. Но поступки эти почему-то почитают лицемерием, не позволяя царю испить чашу горести самодержца за вынужденность свою быть по отношению к государственным преступникам жестоким. То есть ЕРОПОЙ БЫЛО ПОВЕЛЕНО, А РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЕЙ ПРИНЯТО К ИСПОЛНЕНИЮ следующее положение: пусть лучше ПЕРВЫЙ русский царь скоморошничает, как у Эйзенштейна в «Иване Грозном», чем будет признан мудрым политиком.
[98] Напомним, что из всех известных нам участников Великой Смуты только у Лжедмитрия и у Заруцкого были двойники, но Второй Лжедмитрий был в 1591 году слишком юн и находился далеко от Углича, чтобы быть соучастником убийства, о Молчанове мы будем говорить подробней ниже, Псковский вор Матюша, выдававший себя за царя Дмитрия и вовсе не пытался выглядеть похожим на того, чьим именем он назвался, а Заруцкого можно обвинить в наличии лишь собственного двойника - уже после его официальной казни в 1614 году некий Заруцкий Иван Мартынович ещё несколько лет казаковал на южных границах Руси и грозил направиться походом на Москву.
[99] Тут следует разъяснить. Смена государственной конфессии даже в пределах общего для них христианства следует рассматривать, как смену идеологических доктрин нации, что является основным показателем революции, происходящей в государстве, а вовсе не о якобы приходе какого-то там сословия к власти. Приход Романовых к власти привёл к узакониванию крепостного права на территории Великорусской равнины, то есть рабства, - и это фактически тоже было регрессивной революцией сознания масс. Поэтому, хоть Московия и не стала католической в результате Великой Смуты, но католицизм основную свою задачу – выкинуть Московию из европейской семьи народов и наречь её империей Зла, выполнил. Не случись Тридцатилетней войны в Западной Европе, Россия стала бы католической. Но и в этом случае династия Романовых оказалась бы во главе страны.
[100] Отсюда традиция, кстати, при регистрации брака женщине брать фамилию мужа, что являет собой всего лишь пережиток родово-общинного общества.
[101] После смерти Годуновых Бориса и Фёдора, и уж тем более после свержения Лжедмитрия формула эта перестала быть действенной – и Шуйский решился надеть на себя законную шапку Мономаха.
[102] Случай в мировой истории и в мировой практике борьбы государей за власть беспрецедентный: законный претендент на Престол Шуйский стал верным слугой и помощником в государственных преобразованиях, осуществляемых узурпатором Годуновым.
[103] Как много, однако, аналогов между Романовыми и узурпаторами царской власти в России 20 века Ельциным, не правда ли? Незаконный президент (по конституции РСФСР такой должности в республике не было, да и в Президиум Верховного Совета Борис Николаевич прорвался путем подкупа и шантажа, заменив на этом месте человека, который впоследствии получил за это звание Генерального Прокурора России, а ещё спустя полгода с треском с этого места выгнанный), жульничал во время избирательных компаний, участвуя в мистификациях нападения на себя некими неизвестными злоумышленниками, боролся с переплюнувшим его в дворцовых интригах Горбачёвым всеми мыслимыми способами вплоть до измены Родине, службой на пользу США, до перехода сначала в католичество (был офицером Мальтийского Ордена), а затем и в иудаизм, устроил серию Гражданских войн на территории захваченной им страны, из которых Чеченская началась на самом деле в 1987 году и длится по сегодняшний день, хоть официальные даты ныне обозначены иными, привёл к обнищанию и вымиранию основу нации – русское село. Результат правления Ельцина сопоставим по числу людских потерь в России с результатами Великой Смуты: более 10 миллионов трупов.
[104] Трудно сказать предположительно, но мне думается, что будь Рюриковичи либо Гедеминовичи на троне московском в 18 веке, к примеру, не было бы вообще на Руси дворцовых переворотов и всякого рода изменных интриг в среде новобоярской – так называемой аристократической. Романовы своей изменой в 16-17 веках как бы привнесли идеологию традиционной для Запада измены Государю на Русь, укрепили крепостничество, но одновременно с этим и на самом деле ослабили идею самодержавия. Свидетельства тому – многочисленные крестьянские восстания, случившиеся именно в века правления Романовыми Московией, в том числе и такие громадные, что зовутся войнами (Разинское, Булавинское, Пугачёвское) - и именно эта тенденция привела к Первой 1905 года, а также к Второй февраля 1917 года и к Третьей октября 1917 года революциям, равно как и к государственному перевороту, приведшему к фактическому исчезновению именно Третьего русского государства в 1991 году; началась с октября 1993 года пора создания на его остатках вот уже четвёртого типа государственного образования – России космополитической.
[105] Здесь стоит обратить внимание на то, что римская католическая церковь оказалась в конце 16 века в цейтноте из-за раскола, случившегося на традиционно католических территориях и отпада множества земель, перешедших в протестантизм и в начавшиеся уже проглядывать кое-где росточки будущего анабаптизма. Риму нужна была победоносная война на Востоке с тем, чтобы укрепить авторитет католической церкви в Европе – и тем самым вернуть в свое лоно хотя бы часть бывших католических земель, а также присвоить земли, принадлежавшие православной церкви, увеличить свою паству, обязанную по оставшимся ещё от древнеримской империи законам выплачивать десятину папе римскому. То есть Крестовый поход на рубеже 16-17 вв. был папскому Престолу жизненно необходим. И отказ царя Фёдора Ивановича обнародовать имя убийцы царевича и его заказчиков, равно как и другие поступки этого Государя, повлёкшие романовскую легенду об якобы умственной и психической неполноценности его, фактически следует признать гениальными решениями, способствовавшими спасению Руси от анекции и к углублению религиозного конфликта в Западной Европе, обернувшегося, в конце концов, Тридцатилетней войной.
[106] Впрочем есть сообщение Н. Костомарова, что его убил в 1610 году в Ярославле Заруцкий, но, мне думается, это ничем не подтверждённое утверждение – одна из множества выдумок известного историка.
[107] Из Новогородских земель и Перьми Великой, с Вятки и Камы прибыли по зову царя Василия для спасения Руси даточные люди добровольцы – и этому факту опять-таки романовские историк не придавали никакого значения, просто игнорировали тот факт, что в период Великой Смуты первое народное ополчение формировал Василий Иванович Шуйский. И воевало оно против воровского войска, за которым стояли Речь Посполитая и католический Орден.
[108] В 1990-ом году один из дальних родственников моей жены, человек на редкость разбитной и весёлый, работавший в сугубо гражданских учреждениях, умер – и на похороны его явились несколько солдат с офицером, которые дали залп троекратный над могилой, а до этого передали вдове погоны майорские с голубыми «шпалами» и груду медалей и орденов. Из бумаг, бывших при этом наследстве выяснилось, что рядом с нами жил «герой невидимого фронта», бывавший даже почему-то в Анголе, где бледнолицему шпиону просто негде спрятаться. Чем не аналог Молчанова?
[109] Временное запрещение светскими властями деятельности этого церковного учреждения не привело на самом деле к его ликвидации, шпионско-массонский Орден действует и по сей день, в том числе и на территории России.
[110] Останавливаюсь на этом определении еще раз, ссылаясь на то, что точно за такие заслуги перед еврейским народом, какие были у Фёдора Ивановича перед русскими его современниками, царь Соломон был признан в Библии мудрейшим из царей иудейских это был единственный в истории России царь, который не делал войны собственного народа с иноземцами, всегда старался найти наиболее щадящий выход во время всех самых агрессивных споров между как государствами, так и личностями. Именно за это его народ любил, признают и романовские историки), а не за то, что Фёдор Иванович был только набожным.
[111] Последние могли оказаться самыми благоразумными в беснующейся толпе, призывающими народ успокоиться и не мешать следствию, которое по свежим следам обязан брыл начать именно дьяк Битюговский. Или могли быть убитыми по молчаливому сговору горожан, как не согласные с версией, которую решили подсунуть комиссии из Москвы сами жители Углича уже после того, как гиль утих.
[112] По понятиям трабойлистического общества, родственника очень близкого.
[113] Иезуитам было бы глупо упускать шанс завербовать известного русского дипломата А. Нагого в свои ряды, а самому Нагому надо было искать силу, на которую стоило бы его роду опереться в случае смерти царя Фёдора Ивановича и провозглашения малолетнего сына его племянницы Дмитрия Ивановича Государём всея Руси. Как всякий искусный дипломат, А. Нагой был космополитом в душе и легко согласился бы на смену конфессии и для себя, и для страны во имя того, чтобы именно представитель рода Нагих встал во главе Московии. Род Нагих был недругом родам Шуйских и Годуновых, Сумбуловых, Вельяминоых, но не был он дружен и с прокатолияеской партией Захарьевых-Юрьевых-Романовых, Голицыных, Мстиславского и других, стоявших во главе заговора 1591-1618 годов, не примыкал к иудействующим Татевым, Гагариным, Долгоруким. Именно поэтому Афанасий Нагой решился на поступок, который был бы на руку иезуитам и романовскому кружку, если бы он удался, но ими самим предугадан не был. И то, как легко подавили бунты в верхневолжских городах, говорит о том лишь, что на самом деле ранее высказанная версия о том, что восстания там были заранее подготовлены соответствующей пропагандой, не выдерживает критики. Даже то, что А. Нагого царь не очень-то и наказал за случившиеся беспорядки, не казнил, доказывает, что всем было ясно: бушевали в старике бессмысленная обида и основательная боль.
[114] Подробнее в моей книге «Мы – не рабы, рабы – не мы. А кто мы?»
[115] Интересный ответ на это вопрос вы можете прочитать опять-таки в моей трилогии романов «Прошение о помиловании», «»Стеклянные колокола» и «Истинная власть»
[116] Сам Филарет себя таковым и считал. Имеется и свидетельство этому: в Коломенском дворце во время его демонтажа по приказу Екатерины Второй был обнаружен портрет Ф.Н. в царском одеянии с надписью: «Царь Фёдор Микитич Романов». То есть последним Самозванцем периода Великой Смуты следует признать всё-таки Филарета.
[117] Ах, какая тема для фрейдистского сочинения о любви брата к царственной сестре! Удивительно, что так до сих пор никто ничего подобного не написал.
[118] В новорусских исследованиях эту версию считают комичной, глядя на происходящее в 1600 году глазами живущих в атеистических веках 20-м и в 21-ом, но ведь Фёдор Никитич – дитя своего, фактически средневекового времени, а это означает, что и сам он, и царь Борис, и участники следствия и судебного процесса над братьями Романовыми искренне верили в колдовские чары и порчу, которую можно навести на человека, не прикасаясь к нему. Даже сейчас в колдовство и в ворожбу верят сотни миллионов человек на планете. Отчего в этом мнении следует отказывать будущему Патриарху Филарету и царю Борису? Грехов смертных будущим первосвященником русским было совершено так много, что обвинение его в колдовстве и чародействе, в покушении на жизнь и здоровье царя кажутся милой забавой резвящегося на печке малыша.
[119] Точно также, как и все антисоветские диссидентские кружки 1920-1990-х гг патронировались и финансировались зарубежными спецслужбами
[120] Одинаковость легенд возможных царевичей Дмитриев есть не признак отсутствия ума у заговорщиков, а как раз-таки свидетельство их высокоумия. Одинаковые легенды делали возможных Лжедмитриев безликими в глазах самих заговорщиков, гарантировали развитие интриги по одному раз и навсегда разработанному сценарию, обеспечивали возможность контролировать ситуацию: всякий, кто на огромной площади Московии заорал бы иную легенду о своем будто бы чудесном воскрешении, тут же оказался бы под прицелом не только официальных государственных карательных структур, но и заговорщиков и агентов папы римского. Расстрига сообщил о себе в Польше положенное заговорщиками, предстал перед королем – и тотчас остальные «царевичи» стали ненужными.
[121] Подробнее читайте в романе: Valerij Kuklin «Истинная власть», Москва – 2005 год.
[122] Именно геополитическое положение России и наличие Трассибирской железнодорожной магистрали спасли ее от распада в 1987-2000 годах по тому типу, по которому распался СССР международному капиталу был нужен единых хозяин этой крупнейшей в мире коммуникации по перевозу товаров по суше от Атлантического до Тихого океанов.
[123] Как и был таковым в 1980-х годах боярин (кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС) Б. Ельцин.
[124] Первой подобной акцией Рима следует признать тот самый Четвёртый Крестовый поход 1204 года, закончившийся падением Константинополя от рук католических рыцарей, который достаточно скоро привел к падению Византийской империи уже от рук кочевников-османов.
[125] Российско-грузинская война, вполне вероятно, может оказаться предтечей такого рода общемировой катастрофы.
[126] Есть малоизвестный факт, отмеченный в ряде летописей 17 века, где говорится, что Филарет, будучи еще простым монахом Антониев-Сийского монастыря, услышав о приходе к власти Лжедмитрия, повеселел и вёл себя в святой обители раскованно и дерзко ещё задолго до сообщения о своем возвеличивании Расстригой.
[127] Сын Филарету стал в тот момент не нужен. Можно даже предположить, что католические покровители его для укрепления будущей марионеточной династии, которая неминуемо должна была прийти к власти над Русью по окончании смуты решили, что её основатель Фёдор Романов должен иметь супругу католического вероисповедания – и оная уже была вероятно приготовлена для Филарета то ли в Англии, то ли в Риме. Но «человек предполагает, а Бог располагает» - и всё вышло иначе.
[128] Историки не могут объяснить причин, по которым большое количество дворян и боевых холопов покинуло войско И. Болотникова во время его стояния под Москвой в ожидании возрождённого царя Димитрия, которого должен был привезти им из Самбора И. Заруцкий, но так и не привёз, - и потому склонны считать отсутствие царя в войске восставших причиной измены воевод Пашкова, Сумбулова, Ляпунова и других. На самом деле, у Болотникова к этому времени просто иссякла казна – и профессиональные военные тотчас перешли на сторону более платёжеспособную, то есть к Шуйскому.
[129] 18 марта 1584 г. царь Иван Грозный, по свидетельству английского посла Д. Горсея, был удушен. Сам Грозный задолго до этого в приступе ярости ударил острием посоха своего сына старшего Ивана по голове - и тот, промаявшись в горячке неделю, будучи лечимый иноземными лекарями, умер. Младший сын Грозного Дмитрий таинственным образом не то зарезался, не то был зарезан в отроческом возрасте в Угличе; средний сын Грозного Фёдор Иванович по восшествии на Престол московский стал чахнуть, дети от него перестали у царицы Ирины (урождённой Годуновой) рождаться (сплошные выкидыши), родившаяся все-таки дочь умерла от сквозняков и простуды, да и сам Фёдор Иванович умер в 42 года, залеченный все теми же врачами-иноземцами, связанными, надо полагать, с иезуитами.
[130] Да и по сей день считают...
[131] То есть чингизид - человек истинно царской крови, как считалось на Руси много лет и после Ига.
[132] Что для сознания людей конца 16 века было особо важным фактом, ибо всем было памятно нападение тех же самых крымских татар на Москву во времена правления Русью Иваном Грозным, когда царь спасся бегством, отдав басурманам Первопрестольную на разграбление и монахинь на поругание. Годунов же спустя полтора десятилетия после этой трагедии обошёлся посылкой в стан крымцев монаха-патриота, который под пытками «выдал» заранее сфабрикованную Годуновым информацию о том, что на помощь русским идёт сильное литовское войско – и хан Гирей, поверив этой хитрости, казнил монаха, но войско свое повернул назад в степи.
[133] Надо отметить, что других столь плодотворных и талантливых Государей-градостроителей в истории планеты не было. Самолично царь Борис, конечно, топографических исследований, подобно самодуру Петру Первому, не делал, но умел довольно точно ставить перед посылаемыми им в командировки воеводами-градостроителями конкретные цели и задачи, выделял им достаточное, но не чрезмерное количество денег для того, чтобы они закладывали крепости в определенных точках соприкосновения территории Московии с чужими землями, требовал обеспечить эти поселения удобными торговыми путями и хорошо охраняемыми местами возможных ярмарок.
[134] Как ни странно, но то, чего не мог понять народ, поняли в те дни именно бояре. А это означает, что тайные-католики на Руси в 1598 году еще не были по-настоящему сильны. Именно избрание чересчур уж православного Годунова царём подтолкнуло Рим к активизации своей деятельности в Московии.
[135] Летописи чересчур много внимания уделили театральной обёртке выборов Годунова, его тройному отказу от короны, просьбам вдовой царицы Ирины принять власть, не вдаваясь при этом в суть славянского наследственного права, которое для них было ещё очевидно. Историки вслед за хронистами лишь повторяли сказанное переписчиками древних текстов, не задумываясь о характере взаимоотношений в первом русском государстве, еще не оторвавшемся в полной мере от менталитета своих предков – восточных славян, не пришедших к новорусской логике осмысления взаимоотношений человека и общества, которые сформируются уже в период правления Русью династией Романовых.
[136] Очень все это напоминает череду внезапных смертей членов Политбюро ЦК КПСС во время никому в СССР не нужной войны в Афганистане во имя прихода к власти вылезшего, как чёрт из табакерки, новоявленного Лжедмитрия – Михаила Горбачёва.
[137] Вспомните разговор Джульетты в трагедии Шекспира с няней.
[138] Москвичи не стали пачкать свои руки царской кровью – любопытная деталь, не правда ли?
[139] Жестокосердного сына Ивана Грозного народ желал воскресить, а сына доброго Годунова не захотел? Почему на эту несуразицу не захотели обратить внимания русские историки? Или им тоже не платили за изыскания в этом направлении? А может, как раз и платили за то, чтобы направление было выбрано противоположное?
[140] Еще одна любопытная деталь: царевич истинный, как известно, страдал падучей, с Лжедмитрием случился за два года нахождения его на людях приступ эпилепсии, сыгранный им в самый решающий момент его авантюры – после разгрома его армии под Добрыничами и бегства казначея войска Ю. Мнишека. Это говорит о подготовке Расстриги к авантюре своей основательно, с помощью профессиональных разведчиков-учителей.
[141] Надо сказать, что расположение города Кромы и по сию пору является важным в стратегическом отношении к Москве; изучаемые по сию пору в военных академиях битвы под этим городом случались и во время наполеоновского нашествия, и во время Великой Отечественной войны, а во время Великой Смуты всего битв за него, было, пять, из которых самой знаменитой и самой удивительной следует признать ту, в которой участвовал и победил именно атаман Андрей Корела.
[142] Кстати, список нынешних банковских домов, оказавшихся главными виновниками финансового кризиса общемирового в 2008 году, и превративших свои подразделения в обшоры для отмывания криминальных денег со всего мира, возглавляют все те же самые ростовщические семьи и центры в Андорре, Лихтенштейне, Голландии, Франции, США, Израиле, чьи предки финансировали Тридцатилетнюю войну
[143] Единственным долговременным случаем выпадения России из общемирового исторического процесса следует признать период существования на ее территории государства по имени СССР, наиболее ярко выразившийся в том, что во время Великой депрессии 1930-х годов только в Советском Союзе и в Социалистической Монголии не произошло краха финансовой системы страны. Более того, именно в это время особенно активно развивалась промышленность и вообще народное хозяйство этих социалистических государств, не попавших под дамоклов меч биржевых спекуляций. Нынешняя Россия, полностью влившаяся в экономическую систему мирового капитализма, пришла к тому, что страна имеет гигантское количество стремительно обесценивающихся долларов США, но стоимость на все товары народного потребления в стране и на продовольствие стремительно растет, превращая рубли и доллары всего лишь в бумажную массу, а народы страны, обрекая на нищету и вымирание.
[144] Солдат Ордена иезуитов, между прочим, что даёт основание считать, что в борьбе с православием папский престол всегда опирался на еретиков, как на верных своих слуг. Опирается и сейчас.
[145] Сам Юрий Мнишек в этот момент в армии Самозванца присутствовал в качестве казначея.
[146] Сутупов – фигура, пожалуй, более таинственная, чем первый Самозванец. Практически никаких сведений о том, почему казначей войска московского решился на такой дерзкий шаг, как передача гигантской по тем временам суммы в руки Самозванца, нет. Есть лишь косвенные факты, позволяющие делать предположения – и всё...
[147] Так-то и по сию пору удивляются своей победе в Холодной войне над СССР американцы, в том числе и вслух об этом говорит Бзежинский. А народ российский знает: всему виной измена боярская – лиц из высшего эшелона власти КПСС и их приближенными над людьми 140 наций.
[148] Отсутствие сведений о событиях 17 века, как о первом Холокосте, является само по себе странным симптомом: если евреи жили на этих территориях, но не страдали от войны, то это может означать, что они на этой войне наживались. Таков менталитет этого народа: даже на трагедии Холокоста они делают деньги по сей день. А раз так, то можно предположить, что это по их настоянию и были вымараны переписчиками те сведения, которые касались деятельности евреев во время Великой Смуты.